Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

— Доченька, поможи! — кричит она. — Чи ты уже собралась?

На крыльце стояла, подводя брови перед зеркальцем, в платьице небесного цвета и с кружевным воротничком, белокуроя, «напироксилиненная» девушка. От крика она нервно захлопнула зеркальце, вложила в висевшую на плече сумку, оттуда вытащила книгу, бросила куда-то внутрь дома, сказала, вся дергаясь:

— Как вы мне надоели со своими вонючками! Не отдохнешь из-за них!..

— Это ж тебе, доченька! В институт повезу. Помоги хоть встать.

— Нужно оно мне! Сами вставайте, раз возитесь!..

Женщина, поднявшись, бросается догонять непокорное животное.

Девушка поправляет прическу, потом направляется на улицу, срывает лепестки опершихся на плетень подсолнухов и, веселея на глазах, подлаживает легкий свой шаг в такт гремевшей из парка музыки.

— Ой, боже мой, боже мой!.. Да что ж это делается? До каких пор меня мучать будете?..

— Не ори! У, репнула бы ты!..

— Изведут все, на зуб положить нечего будет.

— Ге!.. Ге!.. Осточертела уже!..

— Изверги, а не люди! То быками травил, а теперь еще и корову купил!..

— Можешь и ты купить! Не заказано!

— Купила бы! Так ты со света сживаешь! Или цель такую задал? Глядишь, что беззаступная?

— А ты загороди!

— Чем я тебе загорожу? Я вот тебе загорожу! Возьму вилы да так загорожу, век помнить будешь!

— Не ори! Не ори!.. Не трогай душу…

— Есть она у тебя! Того, у кого есть душа, всех извели! Гони скорее!.. Ах ты… Я вот сейчас свидетелей назову! Все впишу в акт, хамлюга! Да гони… Люди!..

— Ге, проклятая!.. Слухай!..

— Чего тебя слухать? Проваливай скорей! И куда это милиция смотрит? Я в поле пропадаю, а тут…

— Ты не шуми, не шуми!.. Без милиции обойдемся… Давай по-умному сладим. Как в прошлом годе…

— Как в прошлом? Ха, нашел дурочку! Принес оклунок, а проел-пропил не сосчитать!..

— Да не шуми… Сговоримся… Я, может, того и запустил скотиняку… Небось слыхала, как я со своей живу?..

— Такого кутюка давно выгнать пора!..

— Одна выгонит, к другой пойду… Вашего брата — хоть пруд пруди…

— Ото ж вы и пользуетесь!.. — уже тише и сходнее. — Да ты не лапай, не распускай руки допрежь… Вот зубы на полку придется ложить через твою корову, скотиняка ты!..

— Не придется, не бойсь… — тоже тише, но уже увереннее. — Я эту самую, корову за налыгач да к тебе, любушка…

— Ой, кости поломаешь… Отчиппсь, скаженный дьявол…

Глухо, прохладно поблескивают в сизой росе огороды, сады. Над хутором, над драневыми крышами медленно, хозяйственно парит коршун — так и режет звенящие от петушиной разноголосицы тонкие струйки дымов. Но вдруг застывает на месте, складывает крылья и нацеливается вниз, в огороды, где уже криком кричат куры…

Все! Говорят, характера нет…

Уж он-то покажет характер!

Решил и мучается: «Разве так покажешь характер? Вот если бы проходил мимо магазина и не заглянул… Вот это бы показал!»

Пошел. А магазин — на пути.

«Так, конечно, тоже не проявишь характера! — думает. — Вот если бы зашел и не купил. Вот это бы показал!..»

Зашел. Увидел.

«Ага! Тут-то и испытать волю! Купить и в рот не взять! Вот это бы всем виден был характер!..»

Купил. Пришел домой.

«Вот и стоит. Но и характер тоже стоит. А вот если бы выпил одну и остановился. Как люди. Тогда, значит, взял себя в руки…»

Налил. Выпил.

«Хорошо! Можно остановиться. А вот если бы на второй завязать, тогда еще лучше… Тогда я человек!..» Выпил и вторую.

«Ты смотри: еще лучше!.. А вот если бы на третьей устоять, тогда совсем здорово! Тогда и Даша примет!..»

…И очнулся, конечно, где-то на полпути к Даше, под забором…

На столе стояли графин и стакан. Так, для порядка. Няни каждое утро меняли воду, но больные не дотрагивались…

Однажды кто-то принес букет синих фиалок. Цветы вызвали у больных улыбки. Кто-то поставил букетик в стакан, налил воды. Цветы посвежели. Стены палаты от них поголубели, стекла окна казались прозрачнее, и в больнице стало празднично и просторно.

Но один желудочник, лысый, с тонкими вялыми руками, походил вокруг стола, покряхтел, поныл, поглядывая на нас, и выбросил цветы за окно. Пополоскал стакан. Со звонким бульканьем наполнил, медленно, косясь на нас, выпил. И так как все молчали, он опять покосился по сторонам и проговорил, скуля:

— Понатащут тут!.. Напиться не из чего!..

Мы терпели. Потому что знали — дни его сочтены…

Чистый, утренне-нежный солнечный луч неслышно врывается в хату, высвечивает на простенке, между выходящими на улицу окнами, портрет — молодую, по-русски красивую, с ямочками на щеках и косами на груди хозяйку. Во дворе раздается такой же чистый, как солнечный луч, нежный, поющий голос:

— Типа, типа, ти-и-ипа!.. Ага, первый прибежал! А чего ж никого не зовешь, не приглашаешь? Вот я тебя!..

— Кут-кут-кут… — заводит петух.

— Одумался? Скучно одному есть? То-то! Кличь, кличь, голубчик… Ага, все сбегаются!.. Типа, типа, ти-и-па… Типаньки вы мои, типаньки. Ешьте, детки, ешьте…

— Слышно, как рассыпается по двору зерно, как бегают, стучат ногами куры. «Ко-ко-ко… Кр-р… Кут-кудак…»

— Чего ж ты дерешься? Ну, вылитый Петька! Тот, было, не даст спокойно поесть… Мало тебе, что ли? Вот я тебе!.. Первым в борщ угодишь, как время придет… Недаром тебе чуб выдрали! Уж я разберусь, кто прав, кто виноват… У меня таких на ферме тысячи было. Да ешьте, ешьте, не ссорьтесь, не жадничайте… Всем хватит…

Гремит по конуре цепь. «Уа-а-ам…»

— А ты чего выскочил? Выспался уже, что ли? Тоже есть захотел? А за что тебя кормить, скажи? За что? И раз не полаял! На своих злость бережешь, что ли? Соня! Чистый муженек мой! А, понимаешь, что ругаю. Стыдно? Прячешь глаза! Ну, иди, иди. Дам тебе, я добрая. Вот для тебя приготовила что — борщ вчерашний! На всю семью готовила, а тебе достался. На!..

«Мяу, мяу…»

— И ты тут как тут? Ах, хитрюга! Трешься, попрошайничаешь! Ну, вылитый Анатолий!.. Все замашки подобрал!.. С какой шкоды пришел?.. Вот, ешьте вместе…

«Р-р-р…»

— Что вы тут не поделили? Все мири вас, ублажай!.. Ну, чего так смотришь? Обиделся? Не зарабатывай!.. А ты сюда иди, иди, дам отдельно…

«Го-го-го-го… га-га… ш-ш…»

— И вы явились? Как же вы не опоздали? Ну, копия Шурка да Васька! Те, было, накупаются на Урупе и бегут: «Давай!» Ну что вам давать?

«Ге-ге-га-гы…ш-ш…»

— Вон чего захотели! Кукурузки!.. А другого ничего не хотите?

«Ге-ге-га-гы…»

— А чего ты за всех отвечаешь, Шурка? Тот всегда за всех распинался — и в школе, и в колхозе — и ты?..

«Ге-га-га-ги…»

— Ай, заступничек! Ну вот тебе, ешь! Все ешьте… А ты чего? Не терпится?.. Не дождешься?.. Ну, милок, помни: первый на стол попадешь, как свадьбу заходимся справлять…

— Ку-ка-ре-ку!.. — заливается петух.

— А, распелся, голосистый! Гостей обещаешь! Пой, пой! Будем встречать…

— Мр… Мр… — урчит кошка.

— И ты чуешь гостей? Вылизываешься! Вылизывайся, вылизывайся. Знаю, будут гости!..

— Все наелись? Всех ублаготворила? Ну, я полоть пойду, а вы тут, смотрите, не ссорьтесь мне… Чтоб я никого не слышала! У меня работа, огород вон зарос! Чем я вас буду кормить, если не уродит ничего?.. И не шумите, квартиранту покой дайте…

Солнечный луч уже освещает другой портрет — мужчину в гимнастерке с треугольничками на петлицах. Потом сползает на другую стену, на которой, над кроватью, высвечиваются сыновья… Кто из них Петя? Кто Анатолий? Кто Вася? Кто Шура?..

Проходит час. Другой. На душе тоскливо, неясно. Не читается, не пишется. Я жду, когда снова послышится во дворе голос хозяйки. Смотрю на портреты и жду. Беспокойные обитатели двора уже подают голоса.

И вот слышится радостное:

— Ну, что вы? Проголодались? — И неожиданно спешно, тревожно: — Подождите. Вон Даша идет. Даша!..

— Газета вам, тетя Уля.

— А писем нету?

— Нету, тетя Уля.

— Вот горе!

— Да, может, они сами нагрянут?

— Вот бы!.. Каждый час жду. Были малые, вроде надоели. А теперь — извелась вся…