Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

Жила Лилия легко и радостно. Лето проводила на пляже, а в остальное время училась. И в школе, и дома, и на пляже Лилия вела себя просто и так мило, что в нее влюблялись и взрослые и дети.

Лилия увлекалась спортом и имела голос. Лилии прочили большие дороги. Но она вдруг бросила школу, уехала к одному из знакомых ее матери и оттуда через год привезла девочку.

Теперь отдыхающие ходят и к матери и к дочке. Сама она, хотя и называется бабушкой, еще выглядит молодо, еще поддерживает себя ваннами и еще играет в карты — всегда против Лилии.

Внучка редко бывает дома. Все в яслях и в яслях. Но в выходной день ее приносят домой, и она восхищает гостей своими синими глазами. От этих глаз все без ума. Все находят, что они подобны спокойному морю. А сама бабушка и Лилия расцветают от похвал, но, однако, спешат уложить малютку спать, в ту самую кроватку, из которой выросла Лилия.

В этот день сама бабушка, дочь ее и даже гости становятся подвижней, играют в карты резче, больше говорят, но почему-то в глаза друг друга не смотрят…

Детвора вся в одинаковых голубеньких маечках, трусиках. Кто возится с машинами в песке, кто играет маленькими коровками, кто катает тачки с прыгающими зайчиками. Но больше всего ребятишек у «горки». По очереди, друг за дружкой, всходят по лесенке на огороженную штакетом площадку, там садятся на наклонную целлулоидную дорожку и, смеясь, визжа, скользят вниз. Все делается весело, но вместе с тем и серьезно, как у взрослых.

И смешно глядеть на мальчонку, худенького, с ножками рогачиком, с мягким теменем на беленькой головке, на карапуза, который все старается пролезть вне очереди — ныряет под поручни, тянет за трусики какого-нибудь несмышленого сверстника, кричит, пуская бульбы, заливается:

— Я-я-я!.. Кати-кати!.. Я кати-кати!..

Кричит до тех пор, пока воспитательница не посадит его, обнеся других, на блестящую дорожку. Спускаясь, он смеется так громко, что диву даешься. И только касается земли, тотчас подхватывается и опять лезет под поручни, опять тянет кого-нибудь из товарищей:

— Я-я-я! Кати-кати, я!..

Все это видно в маленькое окошко в двери на выходе из садика, и родители, поджидая деток, смотрят в это окошко по очереди.

— Ну-ка, дайте разок взглянуть! Ну-ка!..

Здоровенный мужчина, только что вылезший из «Волги», улыбаясь, стучит в спины толстым пальцем с грязными, давно не срезавшимися ногтями, отстраняет каждого, пробираясь к окошку. Смотрит. Смеется. Даже приплясывает от удовольствия.

— Мой! — поясняет он радостно, обернувшись. — Видели? Мой!

И опять смотрит. Уже никому не дает глянуть!..

После войны на хуторе ни одного мужика. Одни бабы. И вот появился… лет сорока и на все руки мастер: плотничал, бондарничал, крыл крыши, играл на балалайке, пел — ну все что хочешь!

Вдовушки из-за него в первый же день перессорились, а у Чириковой побили стекла на окнах, которые — конечно же!.. — вставлять пришлось ему, мастеру…

Вставлял он их что-то недели четыре. Наконец пристал к пострадавшей по-настоящему — перенес к ней ящик с инструментами и в подарок плюшевую доху.

Было лето, потому доха красовалась на стене в хате, а хозяйка, когда шла по улице (обычно за водкой), козырем глядела на встречных: все, ясное дело, (знали о дохе и, уж это наверняка, лопались от зависти.

Мастер работал все по людям, чинил, справлял, и Чирикова из кожи лезла, чтобы догодить ему: боялась, уйдет… Перевела кур, спустила в Отрадной все запасы, наконец лишилась коровы…

— Все, — призналась она, — теперь хоть шаром покати…

Мастер пропел: «Летят ути, летят у-у-ти-и…». Собрал свои инструменты, снял доху…

Чирикова сразу все поняла, заголосила, вцепившись:

— Не отдам!..

— Черта с два! — сказал спокойно мастер. — С милицией приду, а свое возьму.

Была уже осень, моросил дождь, и за ногами волочилось по пуду грязи. Он добрался до ларька, купил лакированные туфли и направился с ними к Носаневой…

Чириковой страсть как хотелось побежать к соседке, наделать там шуму. Но дождь припустил сильнее. Она взглянула на дошку и никуда не пошла.

А на следующий день на хуторе появился милиционер. Чирикова испугалась, забегала по хатам, но ничего не разведала и, подумав, сама отнесла доху мастеру…

Уже после, часа через полтора, выяснилось, что милиционер приезжал за мастером: он скрывался от алиментов. Так Чирикова на себе волосы рвала — до того было жалко доху… К тому же чуть с ума не свела Носанева, которая вышла щеголять лакированными туфлями…

Светает, а безногий сосед наш еще не ложился — запой!.. Он сидит на веранде, оплетенной виноградником, среди бочек и клекочущего индюшачьего разноцветья, черно-багровый, раздувшийся, с налитыми кровью глазами, цедит молодое вино и необыкновенно ласково, с великой добротой, как мать с грудничком, разговаривает с зевающим волкодавом:

— Ну, че ты так, а? Смотришь так че? А язык че высунул? Хорошо, да? Обоим нам хорошо! На вот курятины. Не хочешь? А че ты не хочешь? Наелся? А гусятину будешь? Не? А че ты будешь? Индюшатину? На индюшатину! И от индюшатины отворачиваешься! Богатые мы с тобой, Джульбарс! Самые богатые! Никто не жил так в нашем роду! И даже не купцы, и не атаман! Сам подумай: чего у нас с тобой нету? Корова у нас с тобой, Джульбарс. Овцы, целый гурт. Двести курей. А индюков… Ты вот посчитай, мой Джульбарсик, сколько у нас индюков! И не посчитаешь! Арифметики не хватит! Я и сам не знаю, сколько их у нас. Никто не имел столько! На вот кролятины! И кролятины не хочешь? А че же ты хочешь? Окорок? Ветчину? Ничего не хочешь? Ну и я ничего… Не, вру. Я вина хочу. И ты? На, дружок мой, лакай, не жалко. У нас с тобой вон сколько его, склад. Дождемся мы с тобой Серегу, слышь, дождемся, говорю, Серегу, ох и погуляем! Месяц будем гулять! Не, три месяца! Не, полгода! Да де? Год будем гулять, Джульбарсик, слышь?

— Ты бы дров нарубал! — это уже хозяйка.

— Не мешай нам, дура!

— Я тебе помешаю! Три дня пьет, кобеля уже алкоголиком сделал, а дров не нарубит!

— Пошла к черту! Не мешай, сказал, значит, не мешай! — И ласково: — Вот, говорю, приедет Серега, он на нашей стороне, ох и погуляем, Джульбарсик! Че, ище хочешь? На, родной! Я тоже хочу, сочувствую. Ах!

— Нарубай дров, дьявол проклятый! Вот топор! — Хозяйки пока не видно, она кричит из коридора.

— Я сказал, пошла к черту, значит, пошла! Ты че, русского языка не понимаешь? Слышь, Джульбарсик, русского языка не понимает! Мы с тобой инвалиды, а она…

— Я вот тебе покажу русский язык! Я тебе покажу, какой ты инвалид! Я этим топором сейчас тебе…

Соседка вышла, заполнив собой чуть ли не весь двор, и от ее яркого платья стало еще ярче за штакетом. Она поставила на широкую холку мужа топор.

— Ты забыл, паразит, где потерял свои ноги?

Ни я, ни мой приятель, у которого я гощу, не тревожимся, потому как хорошо знаем, что ничего страшного не произойдет: соседи навек связаны одной веревочкой…

— Ну-ну-ну! — делает вид, что боится, угинается к бочке сосед, тоже прекрасно знающий, что ничего плохого не будет. — Ну, ладно тебе, хватить шутить, мать. Прибери вон мешок лучше. Слышь, Джульбарса стыдно…

И действительно стоило ему изменить тон, произнести доброе слово, как соседка сразу образумилась, оттащила мешок и принялась, ругаясь навперекличь с индюками, рубить дрова сама.

— Видал такую, Джульбарс? Ну не зараза? Думал, рубанет, стерва! Аж шея горит! Слышь, Джульбарсик, шея горит, говорю. Ну ничего, мы пока потерпим, а Серега придет, тогда развернемся! Тогда мы покажем себя! А Серега обязательно придет в отпуск. Он уже ефрейтора заслужил! Не, он сержант уже! Да де? Он у нас с тобой, Джульбарсик, старшина! Скоро офицерское звание схватит! Понял, родной мой? Наш сын офицером скоро будет! И к рождеству обязательно пожалует!

— Ты ж хвастал, что Сережа к маю приедет! — не выдерживает мой приятель.

— А, сосед! На, Джульбарсик, пей! Гарное же у нас с тобой вино, на зависть всем, а!.. Не отпустили Серегу к маю, сосед! На губу бедняга угодил! Я ему посылку выслал, так он, видно, переборщил!..

Из-за плетня грустно смотрят на заходящее солнце подсолнухи.

Во дворе возня, крики.

Седая женщина силится подпереть дверку сарайчика, но дверка со страшным шумом разламывается, и в огород, пугая привязанных коз и бродивших кур, шарахается огромная рябая свинья. Женщина спотыкается о доски и падает.

— Доченька, поможи! — кричит она. — Чи ты уже собралась?