Агония Иванова - Украденные воспоминания
— Хорошая идея, — оценил я и снова включил вентилятор, чтобы он немного погонял по комнате горячий воздух.
— … или умереть, — сдавленно произнесла Света. Она лежала с открытыми глазами и они блестели в темноте так, словно она плачет.
— Нет. Оставь это, пожалуйста, — я наклонился над ней, чтобы заглянуть ей в лицо и провел ладонью по ее идеально гладкой коже, как у ребенка. Впрочем, для меня она навсегда останется ребенком, даже когда ее светлые волосы станут серебряными от седины. Если мы доживем до этого времени, конечно. Но мне хотелось верить, что доживем.
— Хорошо, — легко согласилась девушка и расслабилась. Она не могла спорить со мной, слишком сильным было мое влияние на нее. Теперь она старательно прогоняла прочь мысли о смерти, так часто посещавшие ее светлую голову.
Я взял прядь ее длинных белых волос, в темноте отливавших лунным серебром, и жадно вдохнул их аромат, мне казалось, что пахнут они арктическим холодом. Они были такими холодными и нежными на ощупь, как снег… Меня опьяняло это ощущение. Сводило с ума. Становилось еще жарче. Еще чуть-чуть и я сгорю заживо.
Я зарылся лицом в ее волосы. Света с готовностью прикрыла глаза и запрокинула голову, распаленная жаром того же порыва, что и я. Все ее тело напряглось в ожидании острой, болезненной нежности, я чувствовал это напряжение под своими пальцами, изучая каждый сантиметр ее гладкой горячей кожи.
Света издала сладострастный вздох, накрыла мою руку своей. Ее плотно сомкнутые ресницы слегка вздрагивали, словно две распятые булавкой, но еще живые бабочки.
Осознание того, что я с ней сотворил, обрушилось уже после, когда девушка расслабилась и потянулась, как кошка. Я почувствовал себя очень глупым и мерзким, но поздно было задаваться вопросами нравственности.
— Я люблю тебя… люблю… — прошептала она, — ты все, что у меня есть… Если ты меня бросишь, я умру… — и вот она снова говорит о смерти.
Света лежала, уткнувшись носом мне в плечо и ее волосы щекотали мне шею, разметавшись кругом, как шелковые ленты.
Я потрепал ее по пушистым светло-русым прядям.
— Я тебя не брошу, — пообещал я на свою беду.
Мы так и лежали, слушая, как переговариваются ночные птицы, как шуршат колеса автомобилей по шоссе и безмолвствуют звезды. Душный раскаленный воздух циркулировал в обожженных легких с трудом, словно был патокой.
— Как же я люблю тебя… Ну почему я так люблю тебя? — повторяла Света совсем без эмоций, но при этом по лицу ее стекали горячие ручейки слез, — это какое-то проклятие… Какой-то морок… Ну за что мне это? Я ведь ничего не могу с собой сделать… Я готова на все, ради этой любви… Я что угодно сделаю для тебя…
— Что угодно? — переспросил я зачем-то.
— Что угодно, — подтвердила девушка.
Мы сидели в битком набитой людьми электричке на польской границе, в городе Тирасполь и дожидались момента, когда до нас дойдет очередь проверки документов.
Все это время за окнами безостановочно шел снег — его мягкие хлопья кружились в прозрачном воздухе.
В вагоне было очень холодно, и все люди жались друг к другу, как большие нелепые птицы. Холод пронизывал насквозь, наполняя собой каждый сантиметр тела. Немели руки и ноги. Я уже плохо чувствовал пальцы правой руки, и это порядком выводило из себя. Впрочем, в состоянии я вообще был не лучшем: вся эта процедура проверки документов нервировала меня до невозможного. Я мечтал только об одном — поскорее уже исчезнуть отсюда.
Ульяне, сидевшей возле меня, быстро надоело вертеться и разглядывать наших соседей по вагону. Она сидела, положив мне голову на плечо с закрытыми глазами, и тщетно пыталась задремать, но из-за холода, шума и напряжения у нее выходило скверно.
Света внимательно изучала свой паспорт.
— А что, если не получится? — спросила она по-польски, — что, если они поймут, что он поддельный?
Я сердито сверкнул на нее глазами и проверил, нет ли поблизости пограничников, которые могли бы это слышать. Нам повезло.
— Все будет хорошо, — заверил ее я, — все получится.
— А я и не хочу, чтобы получилось, — вдруг призналась Света мрачно, неотрывно глядя на меня, — пусть нас арестуют и отправят обратно. Или убьют…
Никто нас, конечно, убивать не собирался и она об этом прекрасно знала. Просто ей очень этого хотелось.
Я не знал, что ей ответить. Меня спасло от необходимости что-либо говорить появление пограничников. Они стали проверять документы у людей в начале вагона. Это очень встревожило Ульяну — она снова начала нетерпеливо оглядываться, в ожидании нашей очереди.
Я видел, что Света всеми силами духа пытается удержать себя в руках.
Хорошая девочка.
— Prosze, о pan’ski paszport.
— Что? — испуганно спросила меня Ульяна.
— Паспорт, — уточнил я.
Я умолял всех известных мне богов только об одном: чтобы эта процедура побыстрее закончилась и с меньшими потрясениями, но мои просьбы не были услышаны. С Ульяной и Светой все обошлось, но я вызвал у одного из пограничников какой-то особенный интерес.
— Вы — поляк? — спросил он, — почему у вас российский паспорт?
Пришлось в двух словах пересказывать ему свою биографию.
Он смотрел на меня очень подозрительно, как будто его насторожила не моя сложная семейная ситуация, из-за которой я был гражданином России, а что-то другое. Что — я даже задумываться боялся. От волнения зубы сводило. Как бы он не спросил чего-нибудь еще, а то дрожащий голос меня точно выдаст. Все же рухнет тогда! Боже мой!
Ульяна сняла перчатку и погладила меня по руке.
— Все в порядке? — поинтересовалась Света, когда пограничники наконец-то оставили нас в покое и двинулись дальше. Я услышал в ее голосе облегчение: напряжение немного спадало, все обошлось. Я не мог поверить даже, мне все казалось, что сейчас они вернутся назад и попросят меня пойти с ними. У меня внутри образовалась глухая безнадежная пустота, в которую падали все слова и звуки из внешнего мира. Я и сам туда грозил провалиться.
— Да-да, — закивал я, стараясь сделать вид, что все в порядке и я не пережил сейчас очень сильного потрясения. Только мой организм притворству верить отказался, и я почувствовал уже ставшую привычной сильную, резкую боль в груди. Следом за ней пришло удушье. Вагон начал исчезать, все перед глазами поплыло из-за нехватки кислорода.
Нельзя привлекать к себе лишнее внимания, нельзя привлекать к себе лишнее внимание, — застучало у меня в голове, но я ничего уже не мог с собой поделать.
Глава вторая
Хотя Биалогора воплотила в себе сразу все мои детские страхи, мне очень понравилось это место. Меланхолическая пустота местных пейзажей околдовывала, я никогда прежде еще не видел такой красивой природы, застывшей в холодном великолепии зимы. Море… темно-серое зимнее море поразило меня до глубины души. Я никогда прежде не видел моря зимой и, можно сказать, прожил свою жизнь зря. На него можно смотреть часами! Каждое мгновение оно разное, удивительное в своем непостоянстве.
Я как раз возвращался с берега домой, когда услышал исполненный тревоги голос Светы. До меня долетела только последняя часть сказанного ею:
— … она задыхается! Сделайте что-нибудь!
Я все не мог до конца привыкнуть, что она обращается ко мне на «вы».
Стол и половицы на кухне были залиты чаем. Ульяна с искривленным лицом и выпученными от ужаса глазами валялась на полу. Она судорожно хватала ртом воздух.
По ошалелому виду Светы я понял, что случилось что-то плохое и она не знает что делать. Я тоже не знал. Я вообще понятия не имел, что с Ульяной происходит, почему она может задыхаться.
Титаническим усилием я заставил себя взять себя в руки, успокоиться, придумать быстро какой-то план действий. Я поднял девушку с пола и крепко обнял, ощутив, как ее трясет. Я отвел ее в комнату, переодел в сухую одежду и усадил на кровать, а после присел рядом. Она была послушной, как кукла. Ее отсутствующий вид нервировал меня еще больше минувшего буйного припадка.
— Что с тобой было? — спросил я, чтобы убедиться, что она слышит меня и воспринимает окружающую действительность.
Некоторое время она молчала. Это были очень страшные минуты, тянувшиеся нестерпимо долго. За это время я успел навыдумать себе кучу всего и заранее этого испугаться.
— Не знаю… — прошептала она наконец-то, — на меня что-то нашло… стало вдруг плохо очень.
— Голова? — предположил я, подумав почему-то сразу о побочном действии таблеток, которые я ей давал.
— Нет. Что-то другое.
Что другое? Ну что другое! Почему она не говорит прямо, зачем скрывает? Ведь я же вижу, что она уходит от ответа. Но что там произошло на самом деле? Может быть ее напугала Света, сказала что-то? А что, если Ульяна что-то вспомнила из того?
