Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2008)
Что вы смотрите из-за угла?
Что-то ищете? — Не совсем.
Просто я здесь жила.
— Что вы тут бродите, miss?
Бродите вверх и вниз,
бродите вкривь и вбок,
вдоль, поперек...
— А просто я здесь жила.
Только весна была.
Только вот этот склон
еще не был от инея бел
и вот этот платан
только-только зазеленел...
— Что ж вы тут ходите, girl,
в длинном осеннем пальто?
Вас не помнит уже никто,
да уж и снег пошел,
и колокол зазвонил...
— Нет, никто меня не забыл!
Я же помню, как здесь жила
целых три длинных дня.
Я же помню: вино пила,
ходила загорать на Гудзон
и все любили меня:
и она, и он...
— Ну и что вы тут ходите, honey,
со своими стихами,
со своими неясными, длинными
и запутанными делами,
и со всеми своими мужьями,
с дорогими друзьями,
с полоумной ухмылкой,
с обкусанными губами?
— Да нет, я так, ничего...
Просто люблю вспоминать.
Просто через неделю мне уезжать.
Просто хочу с собой кое-что отсюда забрать.
И когда-нибудь это все
еще как пригодится мне:
эта осень и этот свет,
сталь Гудзона и звон
заиндевевшей травы,
этот якорь под фонарем
и Манхэттен на той стороне.
Осень 1996, Хобокен
Десять лет спустя
I
Вы хотите, чтоб я писала о “Nine Eleven”:
об одиннадцатом сентября две тысячи первого года?
Я работала там, в подвале одной из башен:
я встречала клиентов в небольшом ресторане.
Там были официантка Джейн и менеджер Мэри.
Там были два безымянных мексиканца-басбоя:
они тайком от Мэри меня кормили
(потому что нельзя было есть на рабочем месте),
приносили сандвичи и жареную картошку,
говорили, в каком углу присесть: там, мол, нету видеокамер.
А голубой кокетливый Билл, разнося тарелки,
успевал доносить мужеподобной Мэри,
что они меня кормят, и Мэри очень сердилась.
Они были маленькие, коренастые, белозубые,
очень похожие друг на друга.
Мне не хочется думать, что они погибли.
Может, им удалось спастись — ведь кое-кому удавалось…
А может, они давно ушли из того ресторана:
в Америке часто меняют работу,
особенно такую, как была у нас в World Trade Центре.
А еще я скажу о том, как умер Илюша.
Он жил в Москве, он не видел, как рушились башни,
но одиннадцатого был его день рожденья.
Он остро чувствовал жизнь, перенес уже два инфаркта,
и через несколько дней после Nine Eleven
у Илюши остановилось сердце,
и шестнадцатого мы его хоронили.
II
Об Америке что сказать — всего не расскажешь…
Разве что достать из шкафа серое платье
и сказать самой себе, вспоминая то, первое, лето:
“Это платье Джейн, она умерла от СПИДа,
ее муж был кубинец: и он, и ребенок здоровы.
Мы приехали в гости, муж нам отдал ее одежду
и сказал, чтоб мы не боялись: СПИД так не передается”.
Я знаю, но не могу надеть это платье:
и носить не могу, и выкинуть — тоже.
А еще у них была сиамская кошка
без когтей — там удаляют когти котятам,
чтоб они не царапались и не портили мебель.
Вот тебе и Америка — до чего же все это странно…
Вот тебе и Америка — кто бы мог подумать…
2007
* В Америке водится птица с именно таким названием.
Быть свободным или "бороться с экстремизмом"?
Мартьянов Виктор Сергеевич — политолог, философ. Родился в 1977 году. В 2000 году закончил факультет политологии и социологии Уральского государственного университета и затем аспирантуру Института философии и права Уральского отделения РАН. Кандидат политических наук. Автор книг “Метаязык политической науки” (2003),
“Метаморфозы российского Модерна: выживет ли Россия в глобализирующемся мире” (2007) и более 100 публикаций, в том числе в журналах “Неприкосновенный запас”, “Логос”, “Свободная мысль”, “Политический журнал”. В “Новом мире” публикуется впервые.
Фишман Леонид Гершевич — политолог, социолог. Родился в 1971 году. В 1997 году закончил Уральский государственный университет по специальности политология. Доктор политических наук. Автор книг “Фантастика и гражданское общество” (2002),
“В ожидании Птолемея” (2004), “Постмодернистская ловушка: путь туда и обратно” (2004). В “Новом мире” публикуется впервые.
Эта статья посвящена, по сути, одному вопросу: можно ли бороться с экстремизмом, оставаясь при этом свободным, то есть сохраняя в первую очередь такую важнейшую из гражданских свобод, как свобода слова?
Ставить вопрос столь заостренно авторов заставляет ситуация, в которой на протяжении последних нескольких лет в России разворачивается “борьба с экстремизмом”. Ситуация эта кратко может быть охарактеризована так.
Действительно, в течение 2000-х произошла активизация радикальных националистических группировок, склонных к насильственным действиям по отношению как к разного рода национальным меньшинствам (особенно иммигрантам и гастарбайтерам из Средней Азии, Азербайджана, китайцам и т. д.), так и к представителям некоторых молодежных субкультур. Несомненно, деятельность этих группировок угрожала сохранению гражданского мира. Реакцией на их активизацию стало появление Федерального закона “О противодействии экстремистской деятельности”, согласно которому к данной деятельности относятся, в частности: “...публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность; возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни; пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии”. Однако определения экстремизма в данном законе и иных законодательных актах отличались неясностью и, на наш взгляд, чрезмерной широтой. Прежде всего, так и не было сформулировано четких критериев отделения “преступного” экстремизма от вполне легального политического радикализма. Эту прореху пришлось латать явочным порядком, введя в оборот так называемый “ Федеральный список экстремистских материалов”. Поскольку же критерии отделения экстремизма от радикализма так и не прояснились, этот список теперь проявляет тенденцию к бесконечному расширению.
Так мы оказались в положении, когда руководствующаяся благими намерениями “борьба с экстремизмом” начала разрушать пространство прав и свобод граждан России, — теперь в экстремизме могут быть произвольно обвинены практически каждый политически активный гражданин или группа людей. Но не зашли ли мы слишком далеко и не пора ли повернуть назад? Не превращается ли борьба с экстремизмом в новую “охоту на ведьм” — в необоснованные и произвольные репрессии, являющиеся удобным способом расправиться со всеми неугодными нынешней власти, попутно аннулировав свободу слова и печати?
1. Как определить экстремиста?
Обобщающий термин “экстремизм” введен в активный оборот современной политики не так давно, только во второй половине ХХ века. Практики экстремизма (терроризм, расизм, нелегитимное политическое насилие) представляют нечто вроде “проклятой стороны вещей”1 официальной политики, обратной стороны легального порядка. Обычно, составляя те или иные “должные” классификации политического, власть и законодатели выносят за ее пределы то, что им реально и символически угрожает. Это моральное неприятие позволяет “от противного” реконструировать те мифы и легитимирующие практики власти, с помощью которых она создает собственные моральные основания, поддерживающие данный политический режим. Поскольку экстремизм бросает наибольший радикальный вызов действующей власти и государству, заключающийся в насилии, черта между двумя насилиями — государственным и экстремистским — это вопрос нравственной противоположности. Однако аргументы в пользу того, что существующие государственные аппараты принуждения, законы, институты являются легальными, а то, что им противостоит, таковым не является, — весьма релятивны.
