Ник Кейв - И узре ослица Ангела Божия
И в первую очередь она. За ней я подсматривал больше всего.
За подкидышем, которого удочерили жители города. За ребенком, которого укулиты разве что не обожествляли. За той, что, по их мнению, умилостивила небеса. За девочкой, которая вернула им солнце. За той, которую Бог послал раскаявшимся грешникам. За чудом из чудес. За Бет.
Я очень много подсматривал за Бет. Но разве я не сказал вам, что иногда я отправлялся за добычей?
В этих случаях, перекинув через плечо дерюжный мешок, я пробирался в долину.
Была ли Бет ниспослана укулитам просто как знак того, что время их наказания истекло? Или была иная, более важная цель, с которой Бет находилась в долине?
Чем старше становилась Бет, тем большее число укулиток приходило к выводу, что в существовании Бет есть высший смысл, который должен еще проявиться в будущем.
Поскольку в жизни укулитов не было ничего важнее, чем благоденствие Бет, и поскольку попечение над девочкой было женской обязанностью, Сардусу оставалось только смотреть на то, как девочка мало–помалу покидает сферу его влияния. По правде говоря, вся укулитская секта, понимали это ее члены или нет, во все возрастающей степени начинала базироваться на принципах гинекократии. Власть над нею переходила к суеверным, обожающим сплетни старым кумушкам, девицам и вдовицам. Дело зашло так далеко, что старухи даже собирались по утрам на тайные встречи для того, чтобы обсудить вопрос Бет. А позднее — для того, чтобы обсудить, как подготовить Бет к ее миссии.
Я рылся в их кладовых — банка тушенки здесь, полголовки сыра там, свежие яйца — где–нибудь еще. Иногда я брал всякую мелочь из их спален — только не деньги. Фотокарточку хозяев, маникюрные ножницы, вязальную спицу — все что угодно, только не деньги. И, при возможности, я прихватывал их любимцев; но это было намного сложнее. Как–то раз я унес целый чулок, набитый пушистыми серыми котятами. Интересно, куда они потом… Впрочем, шут с ним!
Это случилось незадолго до того, как старухи решили, что Бет собственной персоной должна посетить пару таких встреч, поскольку там говорилось о вещах, которые ей следовало знать, о вещах, к которым ей нужно было быть готовой.
Запуганная старухами, Бет поклялась на Библии, что никогда не расскажет Сардусу об этих встречах.
Но больше всего мне нравилось подглядывать за ней.
Как–то раз мне удалось даже подсмотреть одно из собраний старух, на котором присутствовала Бет. Дело было поздней весной, жара стояла страшная. Я притаился в кустах герани под окном гостиной, которое было чуть–чуть приоткрыто. Бет сидела в черном кожаном кресле в стороне от старух, сбившихся в кружок и склонивших друг к другу тряские, как у Безумного Шляпника, головы.
Она полулежала, вытянув во всю длину свои коричневые, словно лесной орех, загорелые ноги, позволяя ветерку, сквозившему из окна, овевать чуть влажную блестящую кожу, покрытую нежным пушком. Тонкие руки ее расслабленно свисали с подлокотников кресла. Бет закрыла глаза и повернула голову вбок они притворялась спящей, но на самом деле все слышала. Еще как слышала!
Мимо меня по дорожке прошла, скрипя резиновыми подошвами, невысокая крепко сбитая женщина в белой униформе, явно не похожая на обитательницу долины Укулоре. Она не заметила меня: ее осанка не позволяла ей смотреть по сторонам — только прямо вперед. Создавалось такое ощущение, словно этой женщине сильно накрахмалили спину. Из того, что у нее спереди на кепи был нашит красный крест, а на плечи накинута светло–серая пелерина, я заключил, что это какая–нибудь высокопоставленная канониса или мать–настоятельница из соседней секты, приглашенная для консультаций. Поднявшись на крыльцо, она коротко и резко постучала в окошечко из матового стекла на дверях.
Дверь немедленно отворилась, и изнутри спросили: — Сестра Детридж?
— А вы что, кого–то еще ждете? — бесцеремонно ответила вопросом на вопрос сестра Детридж.
С той же бесцеремонностью она прошла прямо на середину комнаты, удостоив собравшихся дам одним коротким кивком.
Бет открыла глаза. При виде сестры все ее тело напряглось. Она поправила фартук, натянув его на колени, и уставилась на незнакомку.
Миссис Элдридж подала голос со своего кресла–каталки. Она сразу взяла такой тон, что я понял: «Увечная ведьма сестер–то на своем веку перевидала. Она их не очень–то боится. Сразу берет быка за рога, видно, что опыт у нее богатый. Видно, немало сестер повидала на своем веку».
Итак, миссис Элдридж сказала:
— Осмотрите Бет. Удостоверьтесь в том, что она невинна. Она, конечно же, невинна. Тут нет никаких сомнений. Но нам нужна медицинская справка по всей форме, подписанная вами, удостоверяющая, что Бет на момент освидетельствования является девственницей.
Сестра Детридж уже достала откуда–то пару тонких резиновых перчаток.
Казалось, на присутствие Бет вообще никто не обращает внимания.
— Сейчас посмотрим, — сказала сестра.
Вдова Рот, в доме которой и проходило собрание старух, вставила: — Вы можете воспользоваться вон той комнатой! — и сделала указующий жест, оказавшийся излишним, поскольку сестра уже повела девочку именно туда.
По глазам Бет было видно, что она готова заплакать. Резиновая длань сестры Детридж затворила дверь за спиной девочки.
Через десять минут, сменив резиновые перчатки на белые и по–прежнему вышагивая с плотно стиснутыми ягодицами, сестра Детридж спустилась с крыльца, прошла мимо меня по выложенной камнями дорожке, поскрипывая башмаками, и удалилась к западу, где смерть нас ждет. К западу, где смерть нас ждет. К западу, где смерть нас ждет.
Я видел все это, сидя скрючившись в кустах герани, посреди алеющих соцветий и алчущих пчел, вдыхая пьяный, горький и пропитанный пыльцой воздух.
А в комнате миссис Элдридж сжимала в искривленных артритом когтях медицинскую справку, словно морская птица, изучающая выброшенный морем предмет. Весь орден старух–черноризиц столпился вокруг нее, вытягивая шеи и выкатывая глаза, чтобы получше рассмотреть справку. Стояла мертвая тишина, если не считать разве что случайно вырвавшегося вздоха, одобрительного кряхтения и мычания или высказанного шепотом удовлетворения. Затем прозвучало дежурное «Аминь!», и я услышал, как заскрипели по половицам тяжелые резиновые колеса инвалидного кресла, направляющего к комнате, в которой проводился осмотр. Вразнобой прозвучало ответное «Аминь!», и старухи гуськом последовали за миссис Элдридж.
В проеме двери появилась заплаканная Бет. Она уставилась в пол, затем подняла голову и посмотрела на женщин с застывшим в глазах немым вопросом, который Она, однако, не могла задать вслух. Женщины все тут же заулыбались и закивали головами, нелепые в своей многозначительности.
В суровое время года я восседал на троне в моей лачуге, в молчании наблюдая за моими подданными, или же нес вахту на сторожевой вышке. Но как только наступала весна… как только наступала весна, меня влекло за пределы Царства с такой силой, что я не мог ей противостоять, и ночные набеги становились моим основным времяпрепровождением — в ущерб иным обязанностям правителя. А когда весну сменяло лето, меня посещала бессонница, которая толкала меня все дальше и дальше за пределы моей юрисдикции, так что, вполне возможно, я и пренебрегал некоторыми царскими делами, предпочитая им приключения в ночной долине. Возможно, Царство мое несколько страдало от этого небрежения — точно не скажу. Трудно сказать определенно. Я старался не забывать покормить моих подданных, и чаще всего не забывал. Большинство из них оставалось в живых; правда, становились прямо на глазах какими–то ненормальными. Я вот что имею в виду: если порою мне взбредало в голову попотчевать какую–нибудь собаку живою пищей, то надо было видеть, с какой кровожадностью она набрасывалась на нее! В мгновение ока конура наполнялась лужами крови и дымящимися костями. Собака заглатывала пищащую тварь чуть ли не целиком, с головой и всем остальным. А потом окровавленная морда вечно голодного хищника тыкалась в проволочную сетку, требуя добавки.
Иногда я стоял в ожидании на вышке, направив трубу на темные окна погруженного в сон дома. Ее дома. Я ждал, когда она подаст мне сигнал.
Неизменно около полуночи в комнате ее загоралась лампа, и липкий желтый свет начинал сочиться в щель под порогом. И я отправлялся в путь.
После того, как я уразумел цель и смысл ночных бдений Бет, я стал часто наведываться на Мемориальную площадь. Там, окруженный мириадами ночных теней, в пароксизме непрерывного возбуждения, я сидел скрючившись в кустах, в то время как мое бешено сокращавшееся сердце качало кровь с рокотом, подобным рокоту тамтама. Я боялся, что грохот сердца разбудит спящий городок, известив жителей о моих противозаконных затеях, — ведь с исходом дня ни один звук не нарушал ночного покоя, если не считать уханья сов, воющих на луну псов, стрекота сверчков, писка летучих мышей и шуршания робких теней.
