Роберт Шнайдер - Ступающая по воздуху
Шаги замерли. Прошло несколько минут. Полная тишина. Слышалось только отдаленное гудение кондиционера или котельной. Бойе уже почувствовал себя в безопасности и решил, что от преследователя удалось отделаться. И тут его резанула мысль: тишина — обман, тот, кто прибег к этой хитрости, все еще здесь. Бойе стало страшно. Сердце полнилось страхом. Руки задрожали. Возле кафе «Грау» на той стороне площади раздался какой-то шум. Бойе облегченно вздохнул. Пьяная компания творческих личностей. Ругань уже еле ворочавшего языком Бубнилы по поводу срыва последнего застольного раунда ласкала слух, как милый голос парижской сестры, тогда, в дни детства.
И тут он почувствовал, как девушка вдруг прикоснулась к его голове, прижала к его рту окоченевшую ладонь и приникла к уху.
— Он стоит рядом со мной, — прошептала она так тихо, что эти слова показались Бойе беззвучной мыслью.
И действительно. Перед ними стоял какой-то человек. Бойе не мог понять, откуда он появился. Черный призрак. Готовый к нападению. Совсем близко. Может, на расстоянии вытянутой руки. Он выжидал. И тоже задержал дыхание. Бесшумная тень. Судя по очертаниям, кто-то тощий. В куртке, с капюшоном на голове. Бойе заметил на куртке еле заметный просверк. Наверное, металл молнии. Он что-то держал в руках. Что-то мягкое. Черное. Платок или что-нибудь из одежды. Там спрятано оружие? И Бойе почувствовал, что тот смотрит прямо ему в глаза, хотя у тени нет ни глаз, ни лица. Но Бойе был уверен в этом.
Человек поднял руки. Бойе догадался по шуршанию ткани. У него глаза подернулись влагой. Так сильно билось сердце. И он подумал, что это конец. Хотя не далее как десять минут назад он хотел умереть, потому что упустил свой сотый шанс в отношении Анны, сейчас его вдруг с дикой силой охватило желание жить. Лучик памяти выхватил картину: мать делает мед. Он видел, как сок годовалых елочек сквозь натянутую на ножки табурета пеленку капает в склянку. Еще хоть бы раз отведать медка из еловых веточек, — молча и горячо молил он. Самый последний раз.
Потом он почувствовал, как его целуют в губы, целуют от смертельного страха. Это было как бы прощанием. Навсегда. Поцелуй с горьким и соленым привкусом. Бойе втягивал ноздрями влажный воздух, от которого у него слипались волосы. Он увидел вдруг волны прибоя. Это было море, которого он никогда в жизни не видал. И в тот же миг незримый прикоснулся к женщине. Руки в перчатках. Он накинул ей что-то на плечи. У Бойе замерло сердце. Нет, только не смерть. И с пронзительным криком он оттолкнул девушку, отдал ее тому, кто хотел отнять у него жизнь.
— Ангел Бойе!! — крикнула Мауди Латур, и у него мороз пробежал по коже.
— Я не могу больше!! — взвыл он, отступая. Он поскользнулся и упал. Но тут же вскочил на ноги, еще быстрее, чем оказался на земле, и бросился убегать, бежать вверх по переулку Св. Павла, вниз по Маттейштрассе, ни разу не оглянувшись. И все время кричал одно: у него нет больше сил, нет больше сил, нет больше сил. Дрожащими руками, кое-как нащупал связку ключей. Распахнул дверь, забыв вынуть ключи, захлопнул дверь и навалился на нее спиной. Потом он начисто лишился способности что-либо соображать.
Тем временем преследователь Мауди растворился в темноте. Но все время держался вблизи, даже когда она выбежала на улицу Трех волхвов. Если она останавливалась, останавливался и он. И вдруг он начал кашлять. Он пытался сдерживаться, но кашель было не унять. Потом Мауди услышала звук удаляющихся шагов. У нее отлегло. Наверху, в комнате Марго, еще горел свет. Мауди знобило. Она поглубже закуталась в пальто, которое преследователь накинул ей на плечи.
~~~
Для всех она была загадкой. Те, кто когда-либо считал Мауди близким человеком, разводили руками, пытаясь понять ее жизнь, и в конце концов отделывались заключением: она живет вслепую. Они уже не могли объяснить для себя, какие пути избрала Мауди Латур. И это — при старательной толерантности, которая всегда переходит в равнодушие, при полнейшем невмешательстве.
Марго, чьи душевные силы постепенно иссякали, не желала мириться с тем, что человек столь юного возраста безрассудно растрачивает время жизни. К такому выводу она пришла, обобщив то немногое, что давали ей наблюдения за внучкой и отвратительные кривотолки о ней.
И Амрай тоже не понимала, что творится вокруг. Она не могла не видеть, как мало-помалу вырисовываются жизненные пути сверстников дочери и что бывшие ее одноклассники либо овладевают какой-то профессией, либо продолжают образование (кто из здешних мамаш не слушал, развесив уши, эйфорические рассказы тех женщин, чьи дети в Инсбруке или Вене перелетают с курса на курс). Разумеется, эти мещанские стереотипы раздражали Амрай. Но она же видела, что чужие дети как-то продвигаются и определяют для себя смысл существования. Смысл, которого сама она никогда не находила. Неужели смысл в том, чтобы все повторять? Дети должны повторять родителей, внуки детей? — эти вопросы донимали ее тягостными бессонными ночами.
Разве, к примеру, Эстер не удалось свернуть со скользкой дорожки? Не она ли каким-то чудом вырвалась из панковского круга, из злачных щелей привокзального квартала? По правде говоря, удалось. Похоже, она нашла дорогу в жизни. И с осени исправно ходит на первый курс и занимается гебраистикой. Талантливая маленькая бестия могла уже по памяти нанести на бумагу кое-какие древнееврейские слова. Она видела собственными глазами. Справа налево.
Даже Георг Молль из Гринда, воплощенное спокойствие и здравомыслие, ничего, ровным счетом ничего не мог понять. Тот самый Георг, который нашел Мауди полумертвой на берегу Рейна и, таким образом, стал своим человеком для Латуров. Без исходящего от него коровьего запаха Амрай уже не мыслила свою жизнь на улице Трех волхвов, хотя они и не стали любовной парой. Георг ломал голову над загадкой. Занимаясь в Гринде своей ежедневной работой и подкладывая на ночь подстилку скотине, он вел со старушкой Гундис беседу о том, что беспокоило его сердце. Ответа от Гундис ждать не приходилось, но терпеливой и молчащей обо всем на свете слушательницей она, несомненно, была.
Разговоры о теперь уже девятнадцатилетней Мауди Латур все не стихали. Покушение на ее жизнь три года назад не забывалось, напротив того, досужий интерес к нему на какое-то время даже обострился. Когда всем стало очевидно, в каких кругах она вращалась, когда ее встречали в сопровождении алкоголиков, нищих бродяг или еще каких опустившихся типов, когда эта девушка из некогда респектабельного дома у всех на виду позволяла себя целовать запаршивевшим оборванцам, лапать спившимся доходягам и обнимать туркам, изуродованным работой на автобане, когда об этом засудачил весь город, — бывший друг дома Латуров, подперев подбородок рукой, делился кое-какими размышлениями. Лео, автор городских пейзажей, обратился к своим верным партнерам по роме́ с такими словами:
— В последнем номере «Шпигеля» я прочитал любопытную статейку. Пишут про механизмы вытеснения у немцев. Оказывается, всякая жертва выбирает себе мучителя. Так или иначе. Евреи выбрали нацистов своими убийцами, поскольку нацисты втайне восхищались ими и любили их. Именно это и вытесняется. Модель вытеснения можно свободно перенести на нашу повседневную жизнь. Возьмем, к примеру, маленькую Латур. К вашему сведению, она на самом деле хочет погибнуть. Она неотвратимо идет к тому, что было суждено фирме, — к банкротству.
— Тебе не кажется, что это за уши притянуто? — проквакал Ганс.
— Я, честно говоря, тоже не вижу тут связи, — прострекотал Макс.
— Вы не читали «Шпигель»! — вскрякнул Лео.
Обвиненные в этом грехе, молча потупившись, сделали по глотку шестнадцатилетнего «Лагавулина», со смаком прокатив его по языку и небу, и покаялись в том, что как раз последний-то номер они и не читали, именно его-то. А то, что картежная компания тоже приложила руку к банкротству Ля-туров, никому из приятелей не пришло в голову.
Многое в молве о Мауди было чистейшей выдумкой, многое — злым наветом, кое-что искажением (она-де нимфоманка) и очень немногое — правдой.
Правда заключалась в том, что Мауди Латур была не в состоянии делать различие между своими и чужими, знакомыми и незнакомыми. Тот, кто встречал ее и согревался в спокойном свете ее зеленых, как озерная гладь, глаз, неожиданно для себя оказывался в ее объятиях. Казалось, у нее совершенно отсутствует деликатное чувство физической дистанции при общении с людьми. Будто ей вовсе неведомо это инстинктивное проявление самозащиты. Первая встреча с незнакомцем означала свидание друзей. В считанные мгновения достигалась невероятная близость. Но эту близость невозможно было выдержать.
Со стороны казалось, что она и впрямь поддерживает сомнительные контакты с мужчинами, а потому многие решили, что от нее можно добиться всего. Обитатели Якоба и Рота, турки и югославы.
