Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса
Что еще хуже личных оскорблений, так это губительная позиция, выраженная в статье мистера Брида. Я считаю, «Ветеранз тудэй» была права, когда назвала это «намеренным ударом по американским ветеранам» от репортера с «фетишем присвоенного подвига». Основной идеей статьи было то, что упрощение процесса получения льгот сделало появление множества ветеранов-симулянтов почти неизбежным (пусть это до сих пор никак не подтвердилось). Я не говорю, что обмана нет вообще. В докладе генерального инспектора за 2008–2009 годы сообщается о 100 случаях обмана в год примерно на один миллион ветеранов, получающих выплаты по инвалидности (то есть всего 0,01 %), а ведь этот доклад приходился на закат администрации Буша, которая была чрезвычайно бдительна в своем стремлении давать поменьше льгот.
На самом деле настоящая проблема прямо противоположна той, о которой делались предположения в статье Брида: система УДВ настолько сложна, что десятки тысяч ветеранов опускают руки, так и не получив необходимой помощи, а это влечет за собой разрушительные последствия. В статье любовно и в подробностях обсасываются случаи с тремя ветеранами, обвиненными в том, что они добивались получения льгот обманным путем — ни один из них не служил в армии и за последние 15 лет не отправлял заявлений о признании инвалидности. Но в то же время о самоубийстве ветерана в Нью-Мексико, который, прежде чем покончить с собой, рядом с медалью «Пурпурное сердце» положил письмо из УДВ, в статье не сказано ни слова: видимо, автор счел, что это попытка давить на жалость. Какая трагедия, намекает статья, когда ветеран утверждает, что участвовал в Тетском наступлении в 1968 году, хотя на самом деле во Вьетнам попал только в 1969-м, — но обращать внимание на человека, награжденного «Пурпурным сердцем» во время последней нашей войны и покончившего с собой после того, как УДВ его проигнорировало? Это для слезливых слюнтяев.
Такая зацикленность на обмане (хотя сотни ветеранов, просивших о помощи, совершают самоубийства, не говоря уже о тех, кто страдает от алкоголизма, изоляции, кто лишился дома и умер незаметно для мира) является следствием отношения, которое проявил, например, мой отец, когда сказал, что если я ищу помощи, то, значит, опускаюсь до «наименьшего общего знаменателя» человека и присоединяюсь к тем, чья настоящая цель — помочь друг другу «извлечь максимальную выгоду из льгот по инвалидности». Существует убеждение, что страдающие ПТСР — симулянты по натуре, а если бы они были сильнее, как настоящие бойцы, то их недуг прошел бы. Такое отношение отца было для меня очень болезненно, потому что, хотя я никогда всерьез не задумывался о самоубийстве, но его слова утянули меня в долину смерти, где я часто размышлял о своем конце и слишком много ночей почти желал покинуть этот мир.
Но намного опаснее, когда такое отношение преподносит как новость глубокоуважаемая организация, такая как АП, потому что в этом случае новость узаконивается. Она поощряет офицера старой школы, который оскорбляет своих солдат за «трусость» их психологической травмы. Любящих мать или отца, пришедших в ужас от того, насколько изменился их ребенок, заставляет проявить «жестокость из лучших побуждений», не верить или игнорировать, вместо того чтобы облегчить страдания несчастного. Молодого ветерана убеждает в том, что его проблемы — следствие слабости, а настоящие мужчины не чувствуют боли; что признаться в кошмарах, тревоге и антисоциальном поведении — это унизительно для него самого и его семьи.
Все эти сценарии разыгрываются в нашей стране каждый день и влекут за собой вполне реальные опустошительные последствия.
Но эта статья меня и воодушевила. То есть не сама статья, конечно же, а реакция на нее. Ветераны, прошедшие все последние войны, и их близкие со всей страны поднялись и сказали «нет». Мы не допустим возвращения к ужасам Вьетнама, когда наших ветеранов оплевывали и высмеивали. Мы не допустим, чтобы пришедший с войны ветеран казался обществу бременем. Мы не будем стоять на безопасном расстоянии и судить о травме по количеству пущенных пуль и пролившейся на форменную одежду крови; мы не собираемся ввязываться в свару поколений о том, кому сильнее досталось; мы не допустим, чтобы общество зацикливалось на нескольких отрицательных примерах, когда миллионы мужчин и женщин отдали своей родине все и вернулись, покалеченные тем, что делали и видели. Может быть, ПТСР на самом деле вызывает один инцидент, стрессовый фактор — так его называют психиатры, — и возможно, нападение в Аль-Валиде стало таким стрессовым фактором для меня, но, как я узнал в следующие годы, не один этот момент травмировал меня. Некоторые воспоминания всплывают время от времени, например смертник, взорвавший себя в Синджаре, или бунт на границе в Аль-Валиде, — оказывается, психику сильнее всего повреждает само то, что ты находишься в зоне боевых действий, например в Ираке, где тебя постоянно окружает война, но ты редко сознаешь, когда и как придет опасность. Как многие ветераны, теперь я понимаю, что не периодические взрывы кровавого насилия, а ежедневный всплеск адреналина на войне без фронтов и форменной одежды в итоге повреждает разум современных солдат.
Война не похожа на обычную жизнь. На войне каждый регулярно получает травмы и принимает решения, выходящие за грань бледного гражданского существования. Например, в январе 2004 года иракские пограничники арестовали молодого человека, ведшего грузовик, полный поддельных лекарств. По пограничным постам на западной границе Ирака ездило подразделение из двух американских контрразведчиков — переводчика третьей (высшей) категории и штаб-сержанта военной разведки, — и, когда привели этого парня, они оказались в Аль-Валиде. Эти двое допрашивали водителя с час, но, когда он отказался сотрудничать, бросили на бетонный пол, задрали ему ноги, завязали глаза, запихнули в горло тряпицу и стали лить воду ему в рот. Десять минут я смотрел, как следователи американской армии пытали водителя грузовика, слушал приглушенные мокрой тряпкой в горле крики агонии и ужаса.
Этот эпизод — шрам на моей душе. Я до сих пор слышу плеск воды и особенно эти приглушенные отчаянные крики. До сих пор вижу, как его голова билась в сильных руках, как напряглись сухожилия и вздулись кровеносные сосуды на его шее. Это пятно на совести коалиционных сил. Но воспоминания об этом допросе не преследуют меня в отличие от многого из того, что я делал и видел. Я не виню себя за то, что не остановил контрразведчиков. Насколько я знал, их действия не нарушали армейского протокола, а в отсутствие приказов об обратном я должен был довериться мнению следователей. Они знали, что делают. Они не беспокоились о последствиях и не собирались звонить в штаб, запрашивать разрешение на использование жестких методов допроса. Похоже, данный вид пытки они в своей работе применяли регулярно.
Тот шофер не был террористом. После нескольких месяцев в Аль-Валиде я научился отличать фанатиков. Сталкивался с ними лицом к лицу и видел ненависть в глазах. Они не такие, как вы и я. А тому парню просто заплатили, чтобы он перегнал грузовик из Сирии в Ирак. Вряд ли он знал, что внутри. Получается, его пытали напрасно?
Не знаю. В конце концов поддельный препарат оказался смертельным ядом. Полный кузов этой отравы, да еще в условиях иракской нищеты, унес бы жизни десятков людей. Могли погибнуть дети. Сколько? Не знаю. Сколько еще грузовиков было у преступников? Как глубоко проник черный рынок? Может, водителя использовали и вслепую, но тот человек, которому он вез фальшивые лекарства, наверняка знал. Шофер мог стать ключом к тому, чтобы предотвратить сотни невинных жертв.
Легко ли дается решение, когда на одной чаше весов цивилизованные меры, а на другой — жизни? Надо сказать, в зоне боевых действий передо мной порой вставал выбор куда труднее. В сентябре 2005 года в Объединенном центре связи в Талль-Афаре во время операции «Вернуть права» мы получили от иракской полиции сведения, что женщины, бежавшие от предполагаемого налета террористов, были вовсе не женщины, а замаскировавшиеся вооруженные мятежники. Как офицер, возглавлявший этот центр, я дал приказ оцепить здание, а потом помог скоординировать удар ВВС США, сровнявших строение с землей. Я не думаю, что там были гражданские, там не должно было быть гражданских, но, возможно, они там были, потому-то я сторонюсь мусульманок в платках и до сих пор иногда вижу это здание во сне.
Снова и снова я передавал арестованных нашим союзникам, хотя все знали, что они пытают задержанных, требуют за них выкуп и казнят заключенных. То, что применили наши следователи, — ничто в сравнении с тем, что иракцы пережили за последние 20 лет. За два моих срока службы я говорил с десятками иракцев: одних истязали Саддама, у других знакомый или родственник прошел через пытки или исчез. И здесь речь не о десяти минутах ада, как в Аль-Валиде, — человека могли неделями бить по лицу, мутузить металлическими прутьями, месяцами держать в тесной темной норе. Вот почему описанный выше метод контрразведчиков никогда в Ираке не срабатывал: средний иракец уже перенес нечто гораздо более жуткое.
