Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
– Пидъем! Шо це такэ?! Пидскочил мухой! – доносилось сверху.
Я приподнял голову – точно, лежу на полу своего вагончика.
Ефрейтор Кузуб срывает с гвоздика мою чистую повседневную форму и швыряет прямо на пол.
– Переодевси мухой! Время пишло! – командует сержант Чуб.
Я сел и стал сдирать с себя пульверизатор, шланги которого, как змеи, опутали меня с ног до головы.
– Мухой была команда! Шо це ни ясно?! – орет Кузуб.
– Так я ж муха-то уральская, а не какая-нибудь Це-це, – попытался оправдаться я.
Но эти военные такой мнительный народ, что, судя по всему, восприняли эту невинную аллегорию как подлые происки расизма.
Ефрейтор Кузуб болезненно ахнул, а сержант Чуб принялся хлестать меня по щекам, приговаривая:
– Умный, бля, да?! Оборзел, бля, да?! Похуй все, да?!
– Да нет! Это так, просто игра слов! – забормотал я, отступая прямо в руки Кузуба:
– Пидзабавиться, бля, захотелось, да?! Слов, бля, много уразумел, да?! – встретил он меня ударами под ребра.
Я совсем потерялся: что мне им ответить!? Как оправдаться?! Где выход?!
Дикое отчаяние охватило мою душу и парализовало сознание. Но, как говорится, свято место пусто не бывает! И власть перешла в руки бессознательного.
Страшен его лик:
– Да, бля!!! – заревел я, задыхаясь от какой-то особой радости. – Я оборзел!!! Мне все похую!!! – продолжая прямо-таки громыхать, я схватил железную скамью и с разворота смел оторопевших хохлов на пол, потом вознес свое орудие над головой и хотел добить гадов, но…
Они так жалко копошились на грязном линолеуме, точно слепые котята, и чего-то там пищали, путаясь в своих незаряженных автоматах, что я…
Да…
Я сделал «ЭТО» – я их простил…
А они?
Очухались и отмудохали меня по-гвардейски, т. е. без синяков и ссадин.
Затем доставили на «губу», а сами прямиком в медсанбат – засвидетельствовали там свои синяки и ссадины и такой рапорт составили, что…
Не будет больше ЭТОГО!
Не дождетесь!
Я обновлюсь!
Я стану сильным и беспощадным!
Только вперед!
Ура!
Так… мне нужен пистолет… И безотлагательно… Или я накажу их, или…
Но то ли от этих мыслей, то ли от быстрой ходьбы у меня перехватило дыхание, и по спине ручьем побежал пот.
Я остановился и осмотрелся. Совсем стемнело. Встречные машины слепили глаза своими яркими фарами. Прямо по курсу моего следования светилась вывеска кафе «Рюмочная».
«Нужно остыть», – решил я и, стряхивая снег с ботинок, вбежал на крыльцо.
23.09 – Придорожная Аллея. «Рюмочная».
– Сто пятьдесят «Столичной» и бутерброд с ветчиной, – суровым тоном сделал я заказ.
Бармен – молодой битюг в белой рубашке и при «бабочке» – уставился на меня и, растягивая слова, загнусавил:
– «Столичной» в ассортименте нет, имеется «Столбовая», «Смирновская», «Абсолют». Далее из крепких – «Скоч Виски», коньяк «Мортель»…
– Двести «Смирновской», – оборвал я его арию.
– Запросто, – усмехнулся битюг и достал из-под стойки граненый стакан.
– Закусона не маловато? – опять обратился он ко мне, укладывая на тарелочку бутерброд.
– Достаточно, – не смягчая тона, ответил я и бросил на стойку спасенный полтинник.
В данный момент мне было не до шуточек. На экране моего внутреннего взора под дулом пистолета стояла троица лжеконтролеров: «Итак, будем исходить из того, что в «магазине» моего ТТ шесть «маслят». Значит, разбираясь по-честному, выходит по восемнадцать грамм на брата. Ну, кто хотел взглянуть на мой студенческий?»
Я сгреб сдачу в кулак и, прихватив покупку, отошел к столику.
«Да… Здорово… Эффектно, примитивно и безотказно… Неужто так и надо? Боже Праведный, ну а ты что скажешь?! Что? Ударили по правой щеке, подставь левую? Ой, Вселюбящий, до чего ты наивен! Ты подставишь им левую щеку, а они звезданут тебя по яйцам! Лучше бы, Всемогущий, чем давать несостоятельные советы, стер бы всю эту волчью породу с лица земли! Ведь есть же достойные люди! Есть! Эх, Справедливейший, какая могла бы тогда воцариться жизнь на Земле! Не жизнь, а CONSENSUS OMNIUM! Вот буквально на днях произошел со мной случай, подтверждающий мою идею мирного сосуществования.
Случилось это на остановке «Пр. Луначарского». Вышел я из троллейбуса № 30, смотрю, в снежном вихре стоит человек. Одет как попало и во что придется. Заросшее лицо искаженно похмельной тревогой. Перед ним деревянный ящик, в таких перевозят овощи, а ему он служил прилавком.
– Ассортимент литературы! Подходим и выбираем! Одна тысяча вне зависимости от переплета! – выкрикивал человек свои рекламные тезисы и махал руками, как бы подгребая покупателей к своему ящику.
– Мамаша, не отворачивайся! У меня для твоей пипеточки сказка есть в стихах!
Я прошелся мимо и осмотрел выставленный товар.
В основном соцреализм, один зарубежный детектив и А.И. Герцен «Избранная проза» в мягком переплете.
– Не гуляем, не гуляем! – подбадривал уличный букинист. – Подходим и приобретаем.
Вообще-то, я не люблю современного торговца. Он тебе все готов продать, и ему совершенно неинтересно – надо тебе хоть что-нибудь. Ты должен у него купить, а иначе ты не человек! Их идеал личности – это некий идиот, который возьмет весь товар оптом по розничной цене. Убогие они люди, эти вечные узники рынка.
Но этот был не таков, не сидела в нем та безразличная алчность, которая коробит меня. Поэтому я вернулся и взял А.И.Герцена в мягком переплете.
– Почем классики у тебя?
– Рубль, елки-моталки! Все произведения сегодня по рваному! Без субординации!
Я открыл содержание, хотя уже решил, что возьму. Хотелось поговорить с человеком.
– Посмотри, посмотри, – ненавязчиво, без нажима продолжал он. – Я думаю, ты сразу оценишь. У метро тебе за пятнашку, извини меня, такую муть втюхают, а у меня библиотека. Говна не держим!
– Да, – говорю, доставая деньги, – изысканный у тебя вкус.
– Что ты! Всю жизнь собирал! Жаль расставаться, но сам понимаешь…
– Да понимаю, – отдаю ему рубль.
И действительно понимаю. Сам недавно продавал свои книги.
– Слушай, возьми еще одну, а? – воспользовался моей заминкой мужик и подхватил с ящика потертую книженцию с суровым названием «Дороги, которые не выбираем».
– Спасибо, но мне сейчас…
– Подожди, не торопись, – спокойно перебил он меня. – Я не для себя прошу, а для тебя. Первую страницу откроешь – очнешься только на последней!
– Правда?! – удивляюсь я.
– Чистая! Сам недавно перечитывал, не помню который раз.
– Знаешь…
– Я тебе гарантию дам, – опять обрывают меня.
– На сколько? – улыбаюсь я.
Мне совсем не неприятно его «втюхивание», потому что оно не ради наживы – жизнь заставляет.
– Хоть на сколько! Хочешь, завтра приходи на это место, если не понравится, плюнешь мне в морду!
– Вот это сервис у тебя! – уже смеюсь я.
– А хули, я людей уважаю! Ну хочешь, я тебе еще за рваный две отдам? Вот глянь! – и протягивает мне следующее произведение под еще более суровым названием – «Третьего не дано».
– Возьми, – совсем по-дружески просит он меня. – Мне как раз еще рубля не хватает. Промерз весь на ветру-то.
Я его понимаю. Стоишь вот так, посреди огромного проспекта, а вокруг ни одной родной души и на бутылку рубля не хватает. Тяжело. Достаю предпоследний рубль, отдаю.
– На, возьми просто так.
– А книжки че ж? Не нравятся? – огорченно спрашивает он.
– Да нет, просто мне их и положить-то некуда. Продай лучше кому другому.
– Погоди, – опять останавливает он меня, – давай тогда вместе выпьем.
– Ну зачем? Тебе небось самому мало будет, – отмахиваюсь я.
– Да не в этом дело! Что ты говоришь-то?! Ты ко мне по-человечески, а я что, хуже?! Ты постой пока у ящика, а я сейчас до ларька слетаю, у меня тут еще тара имеется.
С этими словами он выдернул из снега позвякивающую авоську и устремился к очереди ларьков.
– Хочешь, поторгуй! – крикнул на ходу.
Потом мы укрылись от ветра в ближайшем подъезде и Володя (таково было имя букиниста), отхлебывая водку из черной банки с белой надписью «BLACK DEATH», рассказал мне свою историю…
Да…
У всех у нас своя история, а вот конец один: заходит в подъезд хозяин со своим ризеншнауцером и вышвыривает вас на мороз, а холеная псина сжирает оставшуюся закуску.
Так что, Господь, если ты есть, то ты, конечно же, Вездесущий, а значит, слышишь меня: я пью за CONSENSUS OMNIUM!»
Обхватом пальцев я разделил стакан на две условные единицы и медленно поглотил первую дозу.
По общепринятым меркам пить я не умею. Я так не считаю. Просто моя мера лежит за пределом самоконтроля. Пока я себя контролирую, я пью умеренно, но стоит мне перейти эту неуловимую грань, я начинаю прикладываться без удержу до естественного изнеможения. И вот в этот отрезок беспамятства, от безудержности до изнеможения, я веду себя так, что у всех складывается мнение, что я не умею пить. А как я могу вести себя иначе, если я себя не контролирую?! Конечно, если начинать Новую жизнь, то лучше бы избавиться от этой фатальности, но только не потому, что кто-то считает, что я это делаю плохо, а потому, что из этого не выходит ничего хорошего. Ну а что может получиться хорошего, если человек, приняв несколько стаканов портвейна, начинает наконец делать то, что ему хочется и говорить то, что он про себя и про других думает?
