Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
«О, да! Мир прекрасен! Но вот устроен он погано. Ведь, что получается: ты смотришь на мир – и ты ошеломлен его дарами. Ты жаждешь пресыщения! Но стоит только лишь потянуться к первому плоду, как тут же коварное устройство явит перед тобой легионы преград и препятствий, помех и препон, загвоздок и закавык. Потыкаешься-потыкаешься, намыкаешься и плюнешь: «Да пропади оно все пропадом!» Ну а если сдюжишь и, как водится, пройдя сквозь огонь, воду и медные трубы, все же урвешь заветный плод, то уж какой там аппетит?! Смотришь на обагренный кровью трофей – и блевать хочется. О каком же счастье можно мечтать при таком раскладе?!»
Знакомое, щемящее чувство безысходности всколыхнулось и стало подниматься с неглубоких недр моей души к жалкому сердцу.
Давно, с шестнадцати лет поселилась во мне эта гадость.
Тогда, холодной осенью 1981 года, я, поругавшись с родителями, ушел из дома, чтобы учиться в музыкальном училище на отделении духовых инструментов. Отец доходил до неистовства, доказывая мне, что для занятия музыкой нужен Дар Божий, а у меня нет даже приличного музыкального слуха. Но разве мог я внять его мудрствованиям, когда мое не отягощенное ни опытом, ни приличным образованием воображение рисовало мне те великие моменты душевного экстаза, которые я переживал сам, слушая музыку, и которые жаждал вызывать в моей будущей публике.
Трудился я упорно. Дул со всей мощью, присущей моим легким. Падал в обморок, поднимался и дул. Дул, когда шла носом кровь. Дул, когда все шли пить «Лучистое». Много дул… Но даже не достиг успехов бедняги Сальери – Музыка не поддавалась только лишь мозолям и поту. Музыка требовала большего – прописки Бога. И тогда я рискнул обратиться к Вседержащему непосредственно.
Как-то в журнале «Вокруг Света» мне попалась статейка, в которой описывался удивительный случай:
Австралийского фермера поразила молния. И фермер не только не умер, а наоборот – переродился! Отныне любое наблюдаемое им внешнее событие, или малейшее движение его души, или даже сам ход мыслей все теперь преломлялось в нем и представало в грандиозных музыкальных образах. Фермер стал их записывать, и мир обрел музыкального гения! Конечно, читал я и о других, совсем не привлекательных последствиях грозного атмосферного явления, но положение мое было безвыходное и мне ничего не оставалось делать, как только поджидать грозу.
И вот наконец средь бела дня горизонт почернел, разбух и стал стремительно надвигаться. Я влил в себя бутылку «Лучистого» и вышел на обрыв самой короткой в мире речки с самым нелепым названием – Мородынка. После неистовых порывов горячего ветра… Началось!
Я стоял на краю, доступный и уязвимый. Но юркие молнии шныряли по черному небосклону, совершенно не обращая внимания на мою преклоненную голову. Громовые раскаты сотрясали подо мной почву. Колючий дождь хлестал по щекам. Я рухнул на колени и, обливаясь слезами, просил Всевышнего о снисхождении, требовал справедливости, угрожал, что если он не смилуется и не озарит меня, я брошусь с обрыва в самую вонючую в мире Мородынку вниз головой и пойду ко дну без всякого покаяния…
Но, видно, шелест ливня и взрывы грома поглощали мои стенания, не допуская их до Божьего уха.
Обессилев, я уснул, так и не дождавшись ответа.
А на утро в пелене похмельной тоски я ощутил тяжелое, неумолимое присутствие Безысходности. С тех пор это чувство всегда со мной, и по сей день из меня так ничего и не получилось.
Резкое торможение поезда прервало мои размышления. Вагон остановился, женщина поднялась, двери распахнулись, и она вышла. Я смотрел ей вслед с чувством неприязни. Своим жалким поведением эта неудачница пробудила во мне темные силы, которые пошатнули мою уверенность в завтрашнем дне. А завтрашний день был особенно важен для меня. Потому что он должен был стать первым днем моей Новой жизни! Моей Надежды!
«Новая жизнь! Уж не очередная ли иллюзия закралась мне в душу?» – все сильнее свербело у меня в мозгу.
«Так – стоп!» – судорожным натиском обветшалой воли подавил я подступающий приступ малодушия.
«Опять чуть не сорвался в пропасть. Нет уж, хватит. В тридцать три это непозволительная роскошь. Контроль над мышлением – вот что спасет меня! Хватит всеохватывающих обобщений! Надо подчинить свой мозг только одной задаче – достижению конкретной цели. Да! Наличие конкретной цели – вот краеугольный камень Новой жизни! Вот панацея от всякого хаоса!»
Бодрость духа постепенно возвращалась ко мне. Я закрыл глаза и попытался представить себе свою конкретную цель.
Абсолютно черный экран повис перед моим внутренним взором.
«Чего я хочу добиться?» – пытался я направить мысль в нужное русло. Но вместо спасительной конкретики весь экран одна за другой, словно капли налетевшего дождя, заполнили ослепительные кляксы и принялись копошиться там, как опарыши на дне консервной банки запасливого рыбака.
Мне стало дурно, но я силился не открывать глаз.
Удивительное дело! Я с легкостью воспламеняюсь самой невероятной идеей и способен беззаветно служить ей, укрепляя и развивая в своем воображении, но такое заурядное словосочетание, как «конкретная цель», действует на мою фантазию удручающе – от смятения до паралича.
– Мам, вот швободное мешто! – послышалось совсем рядом.
«Может, потребуется уступить место?» – с облегчением подумал я и открыл глаза.
Напротив, стоял малыш в шубке и кожаной шапке с козырьком. Щеки у него были пухлые и розовые. Вообще-то, дети мне нравятся, даже очень, но от того, что я не решаюсь завести собственных, они меня раздражают.
– Ну, шадишь быштрей, – голосил пухлощекий в сторону, идущей по проходу пышной женщины в китайском пуховике и с объемными сумками в руках.
– Не кричи, – спокойно сказала женщина и со вздохом «уф-алла» опустилась на сидение.
Бутуз тут же вскарабкался ей на колени и с усердием кошки, готовящейся справить нужду, стал усаживаться. Мать, не обращая на его возню никакого внимания, разглядывала рекламные наклейки и трафареты, заполняющие стены и окна вагона. Наконец малыш угнездился и обратился к родительнице:
– Мам, ты видела брелочки, там в ларьке?
– Видела, сына.
– Мам, вот тот крашненький, помнишь, мне очень нравитшя.
– Сына, он пятнадцать рублей стоит.
– Ну, мам! – загнусавил малыш и вдруг воодушевленно продолжил: – Он такой маленький, крашивенький! Разве пятнадцать, это много, мамуль?!
– Это две буханки хлеба, сынок, – продолжая изучать рекламу, ответила мать.
У мальчугана отвисла нижняя губа, некоторое время он сосредоточенно думал.
– Мам, а вон тот, ш кнопочками, правда, он не такой крашивый, но тоже может мне понравитьшя, – ласково улыбаясь, снова заговорил малыш.
– С кнопочками двадцать пять стоит, сына, – сказала женщина доставая из кармана какой-то чек и огрызок карандаша.
– А это сколько буханок? – настороженно спросил сын.
– Четыре, – машинально ответила женщина и принялась записывать телефон агентства недвижимости «Мартьянов amp; Клондайк».
Малыш часто-часто заморгал, и по его пухлым розовым щекам покатились крупные слезинки.
Конечно, я был выпивший. Но если бы я пребывал в совершенной трезвости, то все равно бы расчувствовался. Я очень сентиментальный. И что хуже всего, мне это нравится. Я специально выдумываю различные душещипательные истории и, выдавая их за быль, рассказываю своим знакомым только для того, чтобы в финале самому лишний раз испытать это чудное состояние, когда в груди у вас вдруг что-то дрогнет, потом всколыхнется и наконец прорвется с такой силой, что вам уже на все наплевать. Потому что Душа ваша, непомерно разбухшая и отяжелевшая, разрождается спасительным ливнем слез!
В общем, я так расчувствовался, что мгновенно не только потерял контроль над мышлением, но и лишился разума. Ну и, естественно, повел себя слишком откровенно. Я выхватил из кармана деньги и сунул их малышу в руки:
– Держи, парень! – так громко и отчаянно выпалил я, что мальчуган отпрянул и вытаращился на меня, как на Кинг-Конга.
– Вы что, с ума сошли?! – подпрыгнула мамаша. – Вы чего ребенка пугаете?! А ну забирайте свои деньги! – затараторила она, вырывая бумажки из рук сына и запихивая их мне в карман. – Умник нашелся! Что это за новости такие?!
– Да нет, вы не поняли, – растерянно забормотал я и почувствовал, как вспыхнуло мое лицо. Я ведь очень стеснительный. Иногда доходит до того, что от стеснения я чуть не теряю сознание. Вот и сейчас в глазах у меня потемнело, а в груди сделалось пусто и холодно. К счастью, вагон остановился, двери распахнулись, и я бросился в них, как наблудивший кот со стола.
За спиной раздался пронзительный рев малыша.
Со мной такое случается сплошь и рядом. А все потому, что восприятие у меня какое-то извращенное, а ответная реакция просто гипертрофированная. В раннем детстве я даже чуть не погиб через такое неблагоприятное сочетание свойств моего организма.
