Дина Рубина - Коксинель (сборник)
– А… кто он такой?
– «Но кто же он такой? – подхватил артист ТЮЗа Михаил Мартынов, запрыгивая, как на сцену, на гору черных кожаных матов. –
Сложнейший из вопросов…Пожалуй, астроном…Он музыкант!Поэт!Он храбрый человек.Он физик!Он философ!И сумасшедший! Но его отвагаНеподражаема! И он со всеми прост.И плащ его похож на петушиный хвост,Когда его слегка приподнимает шпага…А нос какой! Он так отрос,Что нужен шарабан – его не вложишь в тачку…Бедняга по утрам прогуливает нос,Как барыня свою собачку!»
Миша спрыгнул с горы матов и неожиданно для себя самого вдруг пустился рассказывать содержание пьесы Эдмона Ростана.
Девочка сидела на мате, подняв колени к подбородку, смотрела своими янтаринами, тянула к нему острое лицо. Поглощала, пожирала… да, это был экземпляр…
А его уже закрутило.
Не отдавая себе отчета, по ходу пересказа сюжета Миша вскакивал, садился, прохаживался перед нею, жонглировал посохом… Вдруг пускался играть какой-нибудь отрывок. И вообще, как всегда случалось с ним, когда речь заходила об этой роли, он все меньше обращал внимание на девочку и перед собой видел не ее, а зал… Текст роли, как и текст всей пьесы, он давно уже знал наизусть…
– Вы что так смотрите? Вам нравится мой нос?– Я… Что вы?..– Может быть, мы обаСмутили вас?– Ошиблись, сударь, вы…– Быть может, носик мой качается, как хобот?– Нет, вовсе нет…– Или как клюв совы?– Да что вы…– Может быть, на нем нашли вы пятна?Или, быть может, он торчит, как мощный пик?– Я вовсе не смотрел…– Вам, значит, неприятно осматривать мой нос?Быть может, он велик?
Она тянула шею вослед его прыжкам, хохотала, перекатывалась со спины на живот, вскакивала, замирала, вскрикивала, хваталась ладонями за щеки и – застывала, когда за спиной красавца и баловня фортуны Кристиана Сирано с болью рассказывал Роксане о своей любви…
Что я скажу? Когда я с вами вместе,Я отыщу десятки слов,В которых смысл на третьем месте,На первом – вы и на втором – любовь.Что я скажу? Зачем вам разбираться?Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,Что это для меня всего лишь декорация,В которой вы играете одна!Что я скажу? Не все ли вам равно?Слова, что говорят в подобные мгновенья,Почти не слушают, не понимают, ноИх ощущают, как прикосновенья…
Сейчас, по ходу сцены держа ворох пламенных кудрей где-то на обочине взгляда, он вдруг подумал, что Роксана вовсе не должна быть томной шатенкой, как ему представлялось раньше. Да, вот какой она должна быть – рыжей, худой, светящейся в ночи, как факел…
Я чувствую, мгновенья торопя,Как ты дрожишь, как дрожь проходит мимоПо ветке старого жасмина…
– Ну, подавай текст Роксаны, – бросил он вдруг на ходу: – «Я плачу… Я дрожу…»
– Как это?! – прошептала она, округляя глаза. – Когда? Что… как – сейчас?..
– Подавай текст! – крикнул он раздраженно: – «Я плачу… Я дрожу…»
– Я… п-плачу… Я дрожу…
– «И я люблю тебя».
– Кто? – ты… он – меня?!
– Вот дура! Да не я и не он! Это реплика Роксаны, я-то свои сам подаю. Давай снова, ну! «Я плачу, я дрожу, и я люблю тебя…» Поняла?
– Поняла! – вдруг проговорила она твердо, вскочила с мата и всем телом подалась вперед, обняв себя за плечи, словно удерживая: – Я… плачу… Я дрожу… – проговорила она с отчаянием в голосе, и вправду дрожа всем телом. – И… и я люблю тебя!
– Молодец! – резко бросил он, нырнул под брусья, перевернулся, повис вниз головой… и еще минуты две продолжал читать текст таким вот манером.
…Все четвертое действие – «Осаду Арраса» – артист ТЮЗа Михаил Мартынов прочел раскачиваясь на канате, чуть ли не под потолком. Он срывал с головы бронзовый скальп Фриды Савельевны за два рубля тридцать пять копеек, размахивал им, как белым шарфом графа де Гиша, оплакивал гибель Кристиана, заставлял Таню подавать реплики снизу. Задрав голову, не отрываясь ни на миг, она следила за малейшим его движением, чтобы не прозевать того сладостного момента, когда должна будет вступить:
Но как я вас нашла? Передо мноюЛежала Франция, истощена войною.Меня вели к вам нищие поля.И если это воля короля —Все эти стоны, жалобы и больЗемли, разорванной на части, —То мой король Любви – единственный король,Который, может быть, заслуживает власти!
За окнами спортивного зала валил, крутил, метался густой снег. И если б кто-нибудь решил заглянуть в одно из этих окон, он увидел бы странную картину: мечущегося по залу молодого человека с накладным носом, с палкой в руках, с волосами дикого красного, не существующего в природе оттенка, и рыжую девочку, что бегала за ним по пятам, как собачонка…
– И финал… – тяжело дыша, проговорил Миша. – Действие пятое, сцена шестая… Прошло четырнадцать лет… Монастырь, где Роксана укрылась в трауре по своему Кристиану. Суббота, и, как обычно, ровно в четыре она ждет в гости Сирано, чтоб он развлек ее своей «газетой» – просто хроникой светских новостей… Она ждет его ровно в четыре, но… его убивают наемные убийцы!
– Как?! – воскликнула Таня.
– А вот так. Бревном по башке.
– И… они не увидятся?! И Роксана так и не узнает, кто писал ей письма?!
– Спокойно, узнает… Он притащится из последних сил… Он прита-ащится! – простонал Миша, опираясь на посох Деда Мороза, и хромая, подволакивая ногу, достиг брусьев, припал к ним, повис на них…
Прощайте. Я умру.Как это просто все! И ново и не ново.Жизнь пронеслась, как на ветруСлучайно брошенное слово.Бывает в жизни все, бывает даже смерть…Но надо жить и надо сметь.И если я прошел по спискам неизвестных,Я не обижен… Ну, не довелось…Я помню, как сейчас, один из ваших жестов,Как вы рукой касаетесь волос…Я не увижу вас. И я хочу кричать:– Любимая, прощай! Любимая! Довольно!Мне горло душит смерть. Уже пора кончать…
Предсмертный голос Сирано гулко разносился в пустом спортзале загородной школы:
…Вы дали мне любовь. Как одинокий марш,Она звучит во мне, и, может быть, за этоНавеки будет образ вашПоследним образом поэта………………………………..Вся жизнь прошла, как ночь, когда я был в тени…И поцелуй любви и лавры славыОни срывали за меня,Как в поздний вечер памятного дня.
– Подавай: «О, как я вас люблю!»
– О, как я вас люблю! – крикнула в отчаянии девочка.
– Не ори, больше глубины, больше осознания: она потрясена открывшейся правдой, ведь это означает, что она упустила единственную в своей жизни подлинную любовь, которая столько лет была рядом! Понимаешь?! Ну, снова: «О, как я вас люблю!»
– О, как я вас люблю!
Сирано погибал… Ему оставалось жить считаные минуты. Он шатался, падал на одно колено, с трудом поднимался…
Но если смерть, но еслиУж умирать, так умирать не в кресле!Нет! Шпагу наголо! Я в кресле не останусь!Вы думаете, я сошел с ума?Глядите! Смерть мне смотрит на нос…Смотри, безносая, сама!Пришли мои враги. Позвольте вам представить!Они мне дороги, как память.Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!..
В дело опять пошел посох Деда Мороза, и сколько смертной ярости и достоинства было в каждом выпаде задыхающегося Сирано:
Ну, кто еще там? Я не трус!Я не сдаюсь, по крайней мере.Я умираю, но дерусь!
Он качнулся, шпага выпала из руки и покатилась по полу…
Все кончено. Но я не кончил эту…Мою субботнюю газету.Нас, кажется, прервало что-то……Итак,Я кончил пятницей… В субботуУбит… поэт… де Бер-же-рак…
Миша удачно подгадал к мату, упал на спину и закрыл глаза.
Тут случилось непредвиденное.
Девочка вскрикнула, сотряслась в страшном горестном рыдании и повалилась на Мишину грудь, колотя по ней кулаками, исступленно повторяя: «Не умирай, любимый мой, не умирай!»
– Ты что, спятила?! – Миша испуганно вскочил, схватил ее за плечо; она тряслась и икала. – Таня, Танечка!.. Ну, успокойся… Слушай, это же пьеса, ну!..
Она выла безутешно. Мотала головой. Оплакивала поэта…
Вот тут, подумал артист Мартынов, на кульминации действия, и врываются обычно суровые родители, чтобы отомстить за поруганную дочь.
Храбрец Сирано де Бержерак струсил по-настоящему.
Минут через десять она все же стихла – видно, устала. Сидела, как воробей на ветке, зябла, шмыгала носом.
– Ну, вот что, мать, – решительно проговорил Миша. – Ты, конечно, наш человек, но прошу тебя, как брата: уйди, а?
Она подняла к нему истерзанное лицо:
– А можно… можно я…
– Нет, нельзя! – заорал он. – Хватит! Пошла отсюда, ясно?!
Походил туда-сюда, строго хмурясь и поглядывая на нее, размышляя.
Потом сжалился все же, достал автобусный проездной за прошлый месяц и стерженек шариковой ручки, который на всякий случай всегда таскал в заднем кармане джинсов.
