Дина Рубина - Коксинель (сборник)
Жена отозвалась:
– Здоровья, здоровья, главное!
– Нина, язык ты недосолила, – встряла старуха.
– Мама, а в праздник, единственный в году, – можно мне без этого надзора?! – как-то сразу громко, с ненавистью крикнула толстая. И муж рыкнул на нее, протянув руку за соленым огурцом.
– Ты чего сидишь засватанным? – буркнул он Мише. – Давай, отоваривайся…
– Если недосолила, так я и скажу просто: недосолила, – невозмутимо отозвалась старуха. Свекруха, ненавистница, подумал Миша…
Более странной встречи Нового года у него в жизни не бывало.
Эта тяжелая, угрюмая – под стать своему хозяину – семья вела неутихающую междоусобицу по всем фронтам. Старуха оказалась вовсе не свекровью, а тещей и ухитрялась одновременно накручивать и дочь, и зятя, хотя возбудить этого носорога на военные действия, да еще с каждой новой рюмкой – для этого требовалась какая-то изощренная сила бытовой ненависти. Несколько раз хозяин наливался багровым соком и, глядя исподлобья на старуху, рычал что-нибудь вроде: «Мамаша… или вы сейчас стихнете со своей кулебякой, или я эту кулебяку вам сейчас…» – и тогда уже супруга вступалась за ядовитую бабку. Дети, видимо, были привычными к такому градусу жизни. Мальчишки уминали за обе щеки, смотрели телевизор, и лишь когда очередная звуковая волна разборок перекрывала голоса ведущих «Голубого огонька», наперебой кричали:
– Тихо, ну тихо, папа!.. Бабуль, молчи!
Часа через полтора хозяин тяжело поднялся из-за стола, налил на посошок водки себе и Мише, заставил выпить и сказал:
– Сыт-пьян? Ну, чтоб не говорил, что бросили замерзать в лесу… Пошли, отведу тебя на боковую… Утром Людмила придет, выдаст денег…
– Вы хоть подушку возьмите… – сердобольно добавила «Ванька-встанька» и качнула верхним шаром в сторону дивана. – И плед…
– Ничего, спасибо, я курткой накроюсь, – сказал Миша. – Не беспокойтесь.
Но она все же запихнула ему под мышку плед и сунула в руки думку…
– И палочка вот тут ваша. – Идиотский посох сопровождал его сегодня повсюду.
Вдруг кто-то спросил из-под локтя:
– А это вы играли д’Артаньяна?
Он обернулся.
На него яркими янтарными глазами смотрела рыженькая, конопатая, лет четырнадцати… Нет, не в этом дело… Нежная солнечная крупка осыпала всю ее кожу; волосы того же оттенка, но плотнее тоном падали на лоб, и глаза – все та же гамма светлого меда, янтаря, теплой канифоли… К тому же хрупкая фигурка, озаренная золотистыми оттенками ее природных тонов, была еще и одета в рыжие брючки и желтый свитер. Ну надо же, подумал Миша, какое светлое дитя соорудили трое этих бегемотов… Не приемная ли?
– Да-да, – сказал он, топчась в коридоре, держа в нетрезвых объятьях плед и думку, – И д’Артаньяна, и Маугли… и Бумбараша…
Девочка глядела на него влюбленно и зачарованно.
– Ну пошли, – буркнул папаша, выходя на лестницу. Миша оглянулся, помахал ей – мол, извини, видишь, утаскивают меня, – еще раз отметив это сияние золотой парчи, которое от нее исходило… И вышел.
Снова они шли гуськом, но в обратном направлении и медленнее. Директор шагал основательно, грузно, подсвечивая себе фонариком и то и дело шумно и сокрушенно отрыгивая. Миша на воздухе словно бы очнулся, огляделся… ему все нравилось: хрустящий под ботинками снег, резкий щипастый воздух, рвущий ноздри, деревья в снежных окладах… А сейчас заснуть, закинуть за спину весь этот странный вечер, забыть…
Он тоже был слегка пьян…
В холодном темном спортзале директор щелкнул выключателем, сказал:
– Ну вот… Не околеешь тут? Вообще-то здание отапливается, но зал-то огромный, не хватает.
В углу у стены, точно оладьи, горкой были навалены кожаные маты. В центре зала с потолка свисал канат, неподалеку от него пасся кожаный «козел», рядом с ожидающими чего-то брусьями…
Миша бодро ответил, что все в порядке: и не там, и не так еще приходилось, – и это было правдой. Очень ему хотелось рухнуть, доспать до утра, получить бабки и покинуть гостеприимную спортивную обитель Деда Мороза…
– Так… бывай, что ли?
Миша протянул руку, забормотал, что в другой раз непременно заранее…
– Нет уж, – честно сказал директор лагеря. – В другой раз прослежу, чтоб тебя здесь не было…
Он вышел.
Миша стянул с горки на пол тяжелый кожаный мат, щелкнул выключателем и в свете подслеповатого, с одного боку подбитого фонаря за окном добрался до своего лежбища, споткнулся об него и повалился спать.
Две-три минуты он боролся с идиотской думкой, пытаясь как-то приладить на ней голову, но голова съезжала то с одного ее каменного бока, то с другого, Миша отпихнул ее и накрылся пледом… Засыпая, думал: «Золотая парча… наряд такой на кукле… у бабушки Сони, на комоде… в детстве…»
И заснул.
– …Доброе утро! – сказал кто-то у него над головой и, видимо, повторил это раз пять, прежде чем он продрал глаза. Безжалостное солнце било в физиономию.
Через секунду он понял, что никакое не солнце, а фонарик, и никакое не утро, а все та же сизая зимняя тьма за окнами спортзала. Молниеносно пронесся дикий табун мыслей в голове: грабить пришли, наказать, издеваться, мучить, убить!!! Одновременно с мыслями и вполне бессознательно его тренированное тело взвилось с мата и прыгнуло к стене: два года циркового училища в отрочестве и сейчас не подвели, несмотря на выпитое.
– Что! – крикнул он. – Что, кто это?!
Перед ним, все еще светя фонариком, стояла какая-то фигурка – в темноте за кругом света ни черта было не разглядеть.
– Извините, что потревожила… – проговорила она жалобно.
Тут Миша опознал дочку толстого директора и от ужаса чуть не околел: вот этого ему здесь недоставало для полноты счастья – совращения Дедом Морозом малолетней пионерки!..
– Ты что?! – крикнул он. – Рехнулась?! Какого лешего приперлась среди ночи?!
– Я… просто… я хотела спросить кое-что… Можно я с вами немного посижу?
Голос ее набряк близкими слезами.
Вот задрыга! Стянуть фонарик, идти ночью сюда, к незнакомому человеку?! Он давно подозревал, что дочери – это наказанье божье…
Миша подбежал к выключателю, щелкнул.
Продолжая сжимать в руке ненужный фонарик, она щурилась от света. С ворохом рыжих своих волос, с мерцающим излучением кожи она сама была словно порождением этого света…
– Чего тебе от меня надо? – спросил Миша злобно.
– У вас же все равно скоро электричка… – сказала она, садясь на мат. Сгорбилась.
– Ну-ка, проваливай отсюда, – проговорил Миша. – Мне тут папаши твоего не хватает для полного удовольствия.
«Ничего себе вечерок да ночка», – подумал он. Сердце до сих пор колотилось, во рту было сухо.
– Он спит, – сказала доверчиво девочка. – Он же выпил… Они, когда выпьют, спят как медведи…
– Слушай, где тут кран? – спросил он, наждачным языком облизывая губы.
– Вы хотите пить? – встрепенулась она. – Я принесу!
И действительно, минут через пять принесла воду в железной эмалированной кружке.
– Это моя, – сказала она, – в изостудии. Я в ней краски развожу…
И стояла рядом, благоговейно смотрела, как он жадно пьет.
– Ты рисуешь? – спросил Миша, отдавая ей кружку.
– Рисую, да… Но я хочу актрисой быть. Я хочу, знаете, играть… Констанцию Буонасье!
Ах вот оно что… Ну да, как он сразу не догадался…
– Ты… тебя как зовут-то?
– Таня!
– Знаешь, Таня… Ты подумай хорошенько, советую… ведь этот наш труд – такая морока… столько обид, тоски, интриг… зависти…
– И у вас – зависть? – спросила она. – Я не верю. Вы такой… такой летучий, прыгучий!
– Вот-вот, – усмехнулся Миша, – летучесть-прыгучесть – в цирке главное достоинство… В театре необходимы еще кое-какие качества…
– А я «Трех мушкетеров» из-за вас три раза смотрела, сначала с восьмыми классами, потом с седьмыми, потом опять с восьмыми… Вот то место, когда вы фехтуете на лестнице один против шести! Это так здорово! Я просто не дышала! Я не верю, что вы кому-то завидуете.
– И тем не менее завидую! – сказал он и вдруг удивился, что именно здесь, перед этой незнакомой девочкой, наконец признался самому себе.
– Кому, например? – удивилась она.
– Например, Сеньке Либерману… Он играет Сирано… а это моя мечта – сыграть Сирано.
– Я думала, все актеры мечтают сыграть Гамлета… А этот… Си-ра-но, какое смешное имя, – он кто?
Миша вспомнил, что гардеробщица Слава называла спектакль «Сейран де Бержерак», у нее соседа-армянина так звали, Сейран. Еще она говорила: «У меня радикулёт на нервной почке».
– Слушай, – сказал Миша, – иди ты, ради бога, домой, а? У меня из-за тебя могут быть дикие неприятности!
– Ну пожалуйста!!! – взмолилась она. – Еще полчасика, неужели вы боитесь, вы же смелый, вы – д’Артаньян…
– Нет, я – Сирано, – сказал Миша. Он поднял с полу посох Деда Мороза, достал из кармана накладной нос, закрепил резинку на затылке. Девочка смотрела на него не шевелясь.
