Сью Кидд - Обретение крыльев

14 марта 1822 года

Милая сестра!

Я плохая корреспондентка и никудышная сестра. Я не соглашалась с твоим решением ехать на Север, и мое мнение не изменилось, но я нехорошо себя вела, и надеюсь, ты меня простишь.

Наша мать сводит меня с ума. С каждым днем становится все невыносимей и вспыльчивей. Кричит, что нас оставили без средств к существованию, и обвиняет Томаса, Джона и Фредерика в том, что они плохо о ней заботятся. Стоит ли говорить, что они часто навещают нас, а вот Мэри не приезжает, только Элиза. Со дня твоего отъезда мать почти не выходит из своей комнаты, а когда выходит, набрасывается на рабов. По пустякам бьет тростью. Недавно ударила Тетку всего лишь за подгоревший хлеб. Вчера вечером прибила Подарочка, заметив, как та перелезает через задние ворота. Должна сказать, Подарочек перелезала во двор, а не на улицу. Когда мать потребовала объяснений, та ответила, что увидела в переулке раненого щенка и перемахнула через ворота, чтобы помочь бедняжке. Говорила, что возвращалась после краткой вылазки, но, думаю, мать ей не поверила. Я точно не поверила. Мать рассекла Подарочку бровь, и я перевязала рану.

Меня тревожит ухудшающийся характер матери, но я опасаюсь также, что Подарочек замешана в каких-то рискованных делах, требующих частых отлучек. Я видела, как она и в другой раз выскальзывала за ворота. Говорить со мной об этом отказывается. Сомневаюсь, что смогу защитить, если ее снова застукают.

Здесь я чувствую себя беззащитной. Мне одиноко. Пожалуйста, помоги мне. Умоляю, приезжай домой.

С сестринской любовью,

Я положила письмо. Потом, отодвинув стул, подошла к мансардному окну и вперила взгляд в темнеющую рощу кедров. Оттуда, как тлеющие угольки, поднимался небольшой рой светлячков. «Здесь я чувствую себя беззащитной. Мне одиноко». Слова Нины относились и ко мне.

Чуть раньше Кэтрин прислала из подвала мой чемодан, и теперь я вытаскивала вещи из шкафа и письменного стола и раскладывала их на кровати и плетеном коврике – капоры, шали, платья, ночные рубашки, перчатки, журналы, письма, книгу о Жанне д’Арк из отцовского кабинета, единственную нитку жемчуга, щетки из слоновой кости, флакончики французского стекла с лосьонами и пудрой и самое дорогое – мою лавовую шкатулку с серебряной пуговицей.

– Вы не пришли на ужин.

В дверном проеме стоял Израэль, заглядывая внутрь и не решаясь войти в мое маленькое неприбранное убежище.

По меркам Гримке вещей у меня было немного, но тем не менее я смутилась от их избытка, и в особенности – от шерстяного белья в моих руках. Он посмотрел на открытый чемодан, перевел взгляд на карниз крыши, словно ему больно было наблюдать, как я собираюсь.

– Аппетит пропал, – ответила я.

Наконец он вошел:

– Я пришел сказать – простите. Нужно было мне выступить на собрании. Сожалею, что не сделал этого. Поступок Кэтрин непростителен. Я так ей и сказал. На этой неделе я встречусь со старейшинами и дам им понять, что не хочу вас отпускать.

Его глаза излучали страдание.

– Слишком поздно, Израэль.

– Да нет же. Я заставлю их понять…

– Нет!

Помимо воли я произнесла это слово чересчур резко.

Он опустился на край узкой кровати и провел рукой по пышным черным волосам. Было мучительно больно видеть его на этой кровати рядом с моими ночными рубашками, жемчугами и лавовой шкатулкой. Я подумала о том, как сильно мне будет его не хватать.

Он поднялся и взял меня за руку:

– Вы станете приходить и учить девочек, правда ведь? Несколько человек предложили вам жить у них.

Я отняла руку:

– Я еду домой.

Он вновь бросил взгляд на чемодан. Его плечи и голова поникли.

– Это из-за меня?

Я молчала, не зная, что ответить. Письмо от Нины пришло как раз в тот момент, когда все разладилось, и я действительно обрадовалась предлогу уехать. Убегала ли я от него?

– Нет, – ответила я.

Я была уверена, что все равно бы уехала, тогда зачем скрывать причину?

Когда я пересказала ему письмо Нины, он спросил:

– С вашей матерью ситуация тяжелая, но есть ведь другие дети, которые могли бы помочь?

– Нине нужна я, а не кто-то другой.

– Но это так неожиданно. Вам надо подумать об этом и помолиться. Нельзя отрицать, что вас привел сюда Бог.

Да, я этого не отрицала. На Север меня привело нечто хорошее и правильное, и даже именно в это место – в Грин-Хилл к Израэлю с детьми. Порыв уехать из Чарльстона был благотворным, я и сейчас так считала, но передо мной на столе лежало письмо от Нины. И потом, не отпускали мысли о Ребекке.

– Сара, вы нам здесь нужны. Нам без вас не обойтись.

– Это решено, Израэль. Я еду домой в Чарльстон.

Он вздохнул:

– Обещайте, по крайней мере, что вернетесь, когда уладите свои дела.

В окне отражалось пламя свечей. Я подошла и прислонилась лбом к стеклу. За ним по-прежнему мелькали яркие спирали светлячков.

– Не знаю. Больше не знаю.

Ночью накануне моей вылазки в городской арсенал за формой для отливки пуль мы с Гудисом пробрались в пустую каморку над каретным сараем, похожую на нашу с матушкой, и я позволила ему сделать то, о чем он мечтал все эти годы, да и я, пожалуй, тоже. Мне было двадцать девять лет, и я сказала себе: если завтра попадусь, меня убьет стража, а если не она – то работный дом. Так что перед тем, как покинуть грешную землю, хорошо бы узнать, что это за штука – любовь и секс.

В каморке был только соломенный тюфяк, который Сейб положил на пол для Минты и себя. Еще здесь витал дух конского навоза. Я с опаской посмотрела на грязный тюфяк, но Гудис застелил его чистым одеялом, тщательно разгладив все складочки. Видя, как он старается, я переполнилась к нему нежностью. Он совсем не стар, но почти все волосы у него выпали. Веко над больным глазом было всегда опущено, а другое – поднято, поэтому он казался полусонным, зато улыбка у него широкая и приветливая. Помогая мне снять платье, он улыбался.

Когда я вытянулась на одеяле, он удивленно посмотрел на мешочек у меня на шее, набитый кусочками коры и веточек дерева душ.

– Я его не снимаю, – объяснила я.

Он потрогал мешочек, нащупав твердые кусочки коры и желуди.

– Это твои драгоценности?

– Угу, мои бриллианты.

Он отодвинул мешочек в сторону, взял в руки мои груди:

– Они не больше ореха, но как они мне нравятся, такие маленькие и коричневые.

И поцеловал меня в губы и в плечи, потерся лицом об орехи. Потом поцеловал мою больную ступню, дотрагиваясь губами до извилистых шрамов. Я не была плаксой, но у меня из глаз потекли слезы, и стало щекотно за ушами.

За все время я не произнесла ни слова, даже когда он вошел в меня. Поначалу я чувствовала себя ступкой, а он стал пестиком. Это было похоже на то, как толкут рис, но нежнее и добрее. Он засмеялся, спрашивая:

– Все так, как ты представляла?

Но я ничего не смогла ответить, только улыбалась сквозь слезы.

На следующее утро у меня все болело от занятий любовью.

– Сегодня хороший день, – заявил Гудис за завтраком. – Что скажешь, Подарочек?

– Да, отличный.

– Завтра тоже будет хороший.

– Может быть, – ответила я.

После завтрака я разыскала Нину и попросила у нее пропуск на рынок – Сейб был не в духе.

– Тетка говорит, черная патока с виски может помочь вашей матушке, – объяснила я, – успокоит ее, а у нас она закончилась.

Нина написала мне пропуск и сказала:

– В любое время, когда понадобится… черная патока или что-то другое, приходи ко мне. Ладно?

Тогда я поняла, что у нас есть взаимопонимание. Конечно, узнай она, что я собиралась сделать, ни за что не подписала бы бумагу.

Я пошла к арсеналу с тростью, корзиной тряпок, бутылочкой спирта, метелкой из перьев и шваброй через плечо. Галла Джек уже давно наблюдал за этим местом. Он сказал, что в первый понедельник месяца арсенал открывали для инспекции и уборки, подсчета оружия, чистки мушкетов и прочего. В эти дни сюда приходила свободная чернокожая девушка по имени Хильда, которая выметала мусор, вытирала пыль, смазывала стойки для ружей и мыла уборную. Чтобы она не выходила сегодня, галла Джек дал ей монету.

Денмарк нарисовал мне форму для отливки пуль. Она напоминала острогубцы с той разницей, что к концам был приделан маленький тигель, куда лили свинец для получения мушкетной пули. Эта форма, как он объяснил, не больше кисти его руки, и надо достать две. Главное, сказал он, смотри, чтобы тебя не поймали.

Для меня это тоже было главным.