Сью Кидд - Обретение крыльев
Кэтрин встала, поправила шаль на хрупких плечах:
– Дух Святой призывает меня поделиться с вами моим затруднением.
Я вскинула голову, посмотрела сначала на решительный подбородок Кэтрин, потом – на Израэля в дальнем конце ряда, он тоже казался удивленным.
– Очень надеюсь, что мы придем к согласию по поводу необходимости подыскать новое жилье для нашей возлюбленной стажерки Сары Гримке, – заявила Кэтрин. – Мисс Гримке – превосходная учительница для детей Израэля и моя помощница в домашних делах. Она, разумеется, истинная христианка, поэтому важно, чтобы ни у одного члена общины и ни у кого за ее пределами не возникал вопрос: подобает ли незамужней женщине жить в доме вдовца? Нам больно отпускать ее из Грин-Хилла, но мы пойдем на эту жертву ради большего блага. Просим вас помочь с ее переездом.
Не в силах вздохнуть, я уставилась на некрашеные доски пола и подол платья Кэтрин.
Помню только часть из сказанного членами общины после коварной речи. Меня приветствовали одобрительными возгласами за мои сомнения и за принесенную жертву. Вспоминаю такие слова, как «благородная, самоотверженная, достойная похвалы, обязательная».
Когда гул голосов наконец стих, пожилой мужчина спросил:
– У нас единое мнение по поводу этого дела? Если кто-то против, попрошу высказаться.
«Я против. Я, Сара Гримке». Слова рвались из груди, но терялись где-то. Мне хотелось опровергнуть заявление Кэтрин, но я не знала, с чего начать. Она находчиво представила меня образчиком доброты и самоотверженности. Любое опровержение с моей стороны противоречило бы этому и, возможно, лишило бы меня шанса примкнуть к квакерской пастве. Я не могла допустить подобное. Несмотря на аскетизм квакеров, на их педантизм, они предложили первый в истории документ об отмене рабства. Показали мне Бога в любви и свете, а также веру, опирающуюся на личное сознание. Я не хотела их терять, как не хотела терять Израэля, что непременно произошло бы, не пройди я испытание.
Я не могла пошевелиться, и язык онемел.
Израэль задвигался на скамье, словно собираясь встать и заговорить в мою защиту, но остался сидеть, сжав руку в кулак и вдавливая его в ладонь другой руки. Кэтрин поставила его в то же беззащитное положение, что и меня, – он не хотел давать повод для сплетен, в особенности добрым людям с Арч-стрит, очень важным людям в его жизни, знавшим и любившим Ребекку. Я это понимала. И все же, видя его колебания, чувствовала, что он не решается публично высказаться в мою защиту из-за глубоко запрятанной потребности оберегать свою любовь к жене. Я вдруг поняла, что по этой же причине он еще не высказал чувств ко мне. Покосившись на меня, он уселся на прежнее место.
В передней части помещения на скамье с другими священниками сидела женщина-пастор. Она внимательно рассматривала меня и наверняка заметила мои терзания, которые мне не удавалось скрыть. Бросив на нее ответный взгляд, я подумала, что она читает в моем сердце, чувствуя то, что я сама только начинала понимать.
«Он может никогда не сделать мне предложения».
Вдруг она кивнула мне и встала:
– Я против. Не вижу причин, почему мисс Гримке надо съезжать. Это станет для нее большим потрясением и доставит неудобства всем, кто ее окружает. Ее поведение не вызывает сомнений. Не следует обращать внимания на поверхностные вещи.
Она села на место и улыбнулась мне, и я подумала, что сейчас расплачусь.
Она единственная из всех не согласилась с Кэтрин. Квакеры постановили, что в течение месяца я уеду из Грин-Хилла, и сделали соответствующую запись в журнале заседаний.
После собрания Израэль быстро ушел, чтобы нанять экипаж, а я сидела на скамье, пытаясь собраться с мыслями. Не могла придумать, куда податься. Продолжу ли я учить детей? Когда Кэтрин вела их к двери, Бекки оглянулась на меня и попыталась вывернуться из рук тетки, сжимавших ее плечи.
– Сара? Можно называть вас Сарой? – Это была моя защитница.
Я кивнула:
– …Спасибо за ваши слова… Я так вам благодарна.
Она протянула сложенный листок бумаги:
– Мой адрес. Приглашаю вас остановиться у нас с мужем. – Она собралась уйти, потом повернулась ко мне. – Простите, я, кажется, не представилась. Меня зовут Лукреция Мотт.
ПодарочекВ мастерской вокруг верстака стояли заместители Денмарка. Они всегда были рядом с ним. Их предводитель назначил дату – ждать осталось два месяца – и сказал, что в Книге шесть тысяч имен.
Я сидела в углу на скамеечке для ног, своем обычном месте, и слушала. Обо мне вспоминали в одном лишь случае – когда кому-то хотелось пить: «Подарочек, принеси воды. Подарочек, принеси имбирного пива».
В апрельском Чарльстоне установилась почти летняя адская жара. Мужчины истекали по`том.
– В эти последние недели вы должны разыгрывать из себя послушных рабов, – говорил Денмарк. – Передайте всем: надо стиснуть зубы и подчиниться хозяевам. Если кто-то скажет белым, что надвигается мятеж рабов, пусть они посмеются и ответят: «Только не наши рабы, они почти члены семьи и самые счастливые люди на свете».
Они разговаривали, а мне вспомнилась матушка, но ее образ размылся, как красный цвет лоскутного одеяла, которое слишком часто кипятили. Иногда я даже не могла вспомнить ее лицо, рубцы на ее пальцах от иголки, ее запах в конце дня. Когда такое случалось, я шла к дереву душ. Там я острее всего ощущала матушку – в листьях, коре и падающих желудях.
Я закрыла глаза и пыталась вернуть ее, испугавшись, что она покидает меня навеки. Тетка сказала бы: «Отпусти, все в прошлом». Но я предпочла бы страдать, вспоминая лицо и руки матушки, чем спокойно жить без этих воспоминаний.
На минуту мне захотелось удрать отсюда и вернуться к дереву душ – воспользоваться случаем и до темноты пройти через ворота, но вспомнила, как госпожа поймала меня на этом в прошлом месяце и сильно огрела по голове. Рана от трости только начала покрываться коркой. Тогда она сказала Сейбу: «Если Подарочек опять улизнет без разрешения, велю выпороть кнутом тебя вместе с ней». После этого у него глаза на затылке выросли.
Я постаралась сосредоточиться на разговоре мужчин.
– Нам нужно заняться отливкой пуль, – сказал Денмарк. – У нас есть мушкеты, а вот пуль нет.
Они приступили к учету оружия. Я знала, что прольется кровь, но не думала, что хлынет она ручьями. У них были дубинки, топоры и ножи, а также краденые мечи. Имелось несколько бочонков пороха и припрятанные запалы, которые предполагалось взрывать по всему городу, сжигая его до основания.
Мужчины говорили, что кузнец-раб Том изготовит пятьсот пик. Я сообразила, что это тот самый Том, который сделал для матушки поддельный жетон раба, когда она начала работать по найму на стороне. Я вспомнила день, когда она показала мне жетон. Маленький медный квадратик с булавкой сверху и надписью «Прислуга, номер 133, 1805 год». Все это я четко представляла, но лицо матушки оставалось размытым.
У меня в кармане лежало перышко сойки, которое я подобрала по пути сюда. Я вынула его и принялась крутить в пальцах, просто чтобы чем-то заняться, и тут же вспомнила мамин рассказ о птичьих похоронах. В детстве она с моей бабушкой наткнулась на мертвую ворону, лежащую под их деревом душ. Они пошли за совком, чтобы закопать птицу, а вернувшись, увидели семь ворон, которые водили вокруг мертвой птицы хоровод, но не каркали, а издавали тонкие пронзительные крики, как плакальщицы на похоронах. Бабушка сказала маме: «Видишь, что делают птицы? Они не летают, не добывают еду, а спустились вниз, чтобы уделить внимание умершей. Кружат вокруг нее и плачут. Делают они это для того, чтобы все знали: вот она жила, а теперь умерла».
История вернула мне яркие матушкины краски. В памяти возник ее четкий образ. Я увидела светло-коричневую кожу, мозоли на костяшках пальцев, золотистые глаза и щель между передними зубами.
– Форма для пуль есть в городском арсенале на Митинг-стрит, – сказал галла Джек. – Но как туда попасть, я не знаю.
– Сколько у них стражников? – спросил Ролла.
Джек поскреб бакенбарды:
– Два, иногда три. Там есть запас оружия для стражи, но никто нас туда не впустит.
– Чтобы войти, придется сражаться, – сказал Денмарк, – а этого мы не можем допустить. Как я уже говорил, главное сейчас – не возбуждать подозрений.
– А как насчет меня? – спросила я.
Они повернулись и уставились на меня, словно впервые увидели.
– Что – насчет тебя? – спросил Денмарк.
– Я могла бы туда пойти. Никто не обратит внимания на хромоногую рабыню.
СараСпускались сумерки. Я сидела за столом своей комнаты и распечатывала письмо от Нины. Я прожила в Грин-Хилле почти год и каждый месяц слала ей короткие весточки о своей жизни, спрашивала о ее делах, но она не ответила ни разу. И вот передо мной лежал конверт, подписанный ее крупным каллиграфическим почерком, и я могла предположить только худшее.
