Салчак Тока - Слово арата
Так оно и было. Здоровенные парни ночами плакали, как дети, от стыда накрывшись с головой одеялами. Еще недели не прожили мы в Москве, а Оюн Барылга пожаловался:
— Больше десяти дней не выдержу! Лучше бы я в своем Самагалтае скот пас… Ничего мне больше не надо! Ой, беда!..
Забегая вперед, скажу, что Барылга и в самом деле не выдержал. Чтобы его выгнали, он стал красть вещи у товарищей. Осенью его исключили из университета и отправили в Туву. Капшык и Шилаа несколько месяцев занимались, но «не сумели усвоить ни одной буквы», за что и были причислены к отстающим. Но на самом деле и они струсили и только прикидывались неспособными, а учиться могли очень хорошо, особенно Шилаа. А через год оставили Москву Чамыян и Анай-оол. С ними было сложнее. Мы сами, став более зрелыми, раскритиковали их классовое происхождение и настояли на исключений из числа студентов.
Так в конце концов из десяти нас осталось четверо.
Но это — позже…
А пока мы все вместе собирались на дачу!
— Ну, как, Тока, готовы? — спросил незнакомый мне человек, войдя в комнату.
На нем был белый чесучовый костюм, белая фуражка и густо натертые зубным порошком брезентовые туфли. Заметив мое недоумение, он сказал:
— Я из деканата. Вот что, товарищ Тока. Ты назначаешься старостой тувинских студентов. Ясно?
— Ясно-то ясно… А почему я? И потом… справлюсь ли?
— Бояться нечего. Главная твоя забота — переводить. Поэтому и выбрали тебя, а не кого-нибудь другого. Как, ребята, согласны, чтобы Тока был старостой?
Товарищи согласно закивали.
Спустя два часа мы добрались по железной дороге до станции Малая Удельная. Сойдя с деревянной платформы, перешли по трясучим мосткам через небольшой ручеек и увидели вдали несколько двухэтажных бревенчатых домов с красными и зелеными крышами.
По обе стороны аллеи шумела толпа встречающих. Каких только людей здесь не было! И совершенно черные, и коричневые с толстыми губами и иссиня-черными волосами, и белые, как березовая кора, и такие, как мы… Каждый говорил по-своему, но я понимал, что все дружески приветствуют нас, всем интересно узнать, кто мы такие, откуда приехали, — так же как и нам хотелось узнать их всех. Я вспомнил нашу пословицу: «Кони перекликаются ржанием, люди знакомятся в разговоре». Ничего, подумал я, еще разберемся!..
Так оно и случилось. С монголами и корейцами сошлись сразу же. Постепенно научились объясняться и с индийцами, турками, неграми… Со стороны, наверное, смешно было смотреть и слушать. Но ведь мы понимали друг друга! Понимали!
Одним из первых в нашу дачу номер пять пришел кореец Цой Шан У — сильный парень, с золотыми зубами, в пенсне. Он времени на общие слова не тратил. Сразу — о деле:
— Все собравшиеся здесь живут коммуной. Как вы к этому относитесь?
— А что такое коммуна? — спросил я.
— Работаем и живем одной семьей. Свои привычки, свои интересы подчиняем общим целям. Все за одного, один за всех. Это главное. Стипендия на руки не выдается. Деньги идут в общий котел и тратятся поровну: на продукты, на стирку, на одежду… Члены коммуны сами убирают общежитие, моют, дежурят в столовой, заготавливают дрова. Подъем, отбой в одно время. Утренняя гимнастика… Уходить куда-нибудь только с разрешения… Коммуна еще не оформлена. Как только соберутся все студенты, выберем руководство.
Четкие фразы Цой Шан У звучали повелительно. Сказанное мне понравилось. Я перевел товарищам.
— Ну-у, — заныл Чамыян, — сам себе не хозяин, только другим и подчиняйся. Не-ет, это нам не подходит. Верно, ребята? Еще начнут указывать, кому когда в отхожее место идти!
Но никто его не поддержал. Решили войти в коммуну и соблюдать ее правила.
Решить-то решили, а пришелся жесткий режим не всем по душе.
— Не успеешь заснуть, как тут же будят, — каждое утро брюзжал Шилаа.
— Выдумали еще руками-ногами дрыгать, скакать по-козлиному, — возмущался Капшык, упорно отказывавшийся ходить на зарядку. Ему было уже под сорок — в своей Монгун-Тайге он привык к вольной жизни и никак не мог приспособиться к дисциплине.
Цой Шан У оказался прав: от коммуны всем была польза. Все — общее. И все вместе, Да если бы теперь кому-то пришла в голову дикая мысль — остаться без коммуны, что бы он стал делать, как жить?
Скучать было некогда. Мы не замечали, как пролетали дни. Много занимались, а свободное время отдавали самодеятельным спектаклям, играм, состязаниям. Я быстро пристрастился к волейболу и играл с азартом. Часто устраивали интернациональные встречи в воинских частях, пионерских лагерях, на заводах и фабриках.
Особенно интересно проходили у нас вечера. Программ никто не составлял, репертуар никому не был известен, но все выступления имели шумный успех. В каждом «концерте» непременно исполнялись частушки собственного сочинения. Доставалось в них многим.
Работал у нас парикмахером Маркарян — маленький армянин с вытянутой головой и длинными ушами. Стриг и брил он быстро и хорошо, но никогда не успевал обслужить всех. У него просто рук не хватало! Как-то он оказался «героем» частушки:
В парикмахерской красиво, вай-вай!Все там сделано на диво, вай-вай!Один мастер, двести бород… Вай-вай!Хочешь бриться — езжай в город! Вай-вай!
Вместе со всеми, а может и больше всех, смеялся Маркарян.
Быстро завелись у меня знакомые — греки Зарес и Брокус, иранка Первеш, турок Назым Хикмет, монголы Элдеп-Очур и Янчимаа. Как говорится, между нами вода не текла — мы были по-настоящему дружны.
С особенным уважением относились мы к Янчиме — жене и боевому другу Сухэ-Батора, героя и вождя монгольского народа. Часто в свободное время она рассказывала о своей родине, и нам казалось, что она говорит о нашей Туве — столько было схожего в жизни монгольских и тувинских аратов.
Рассказывала она и о Сухэ.
— Мы познакомились с ним накануне революции. Сухэ сначала в Алдын-Булаке, потом в Урге организовал группу из нескольких человек. Я была связной у них; готовила еду. Потом, когда образовалась партия, Сухэ вместе с товарищами повез письмо от нее в Москву. Как только Сухэ добрался до Москвы, его принял Ленин. Он много расспрашивал его о Монголии, одобрил мысли, высказанные в письме. Советская Россия, сказал Ленин, окажет помощь беднякам Монголии. Воодушевленный Сухэ немедленно вернулся в Алдын-Булак и поднял партизан на борьбу. С помощью Красной Армии был освобожден Алдын-Булак, а потом и Урга. О разгроме банд Унгерна вы знаете. А в июле тысяча девятьсот двадцать первого года народная революция в Монголии победила.
— А где были вы, когда Сухэ уезжал в Советский Союз?
— Я скрывалась. Кухарничала у одного китайца в Урге. Меня искали, хотели арестовать, но не нашли.
— А что случилось с Сухэ? Он умер?
— Его отравили… Он был совсем еще молодой. И остались мы вдвоем с сыном… Сын сейчас в Урге.
С Элдеп-Очуром я подружился сразу, с первой встречи. Этот высокий парень с вечно растрепанными волосами, умными проницательными глазами и ослепительной улыбкой был всегда безудержно веселым, неистощимым шутником и человеком редкостного благородства. Учился он отлично. Всех располагало к нему чувство товарищества, простота и безукоризненная честность — Элдеп просто неспособен был даже на самую малую ложь. Сын бедняка из Савханского аймака, Элдеп с малых лет работал на хозяев.
— До приезда в Москву я был рабом у Дажы Самбуу. Не батраком — рабом! Отец и мать умерли, когда мне было три года. Дажы забрал меня к себе. Чуть подрос — начал работать. Между прочим, от своего господина я впервые услышал о национально-освободительной революции. Убежал от него. С Чойбалсаном, воином Сухэ-Батора. И вот — в Москву послали. Учиться. Здорово?!
* * *Не только мы, тувинцы, — все студенты жадно впитывали то, чему щедро нас учили. Столько нового, важного, нужного узнавали мы каждый день. А ведь это пока еще была только подготовка к занятиям!
Как-то нас пригласили в Быково, на встречу с пионерами. От Удельной недалеко, пошли пешком. Группа оказалась живописной — негры, индийцы, монголы, арабы, корейцы, тувинцы, греки, персы, малайцы…
У входа в лагерь мальчишка в белой рубашке и красном галстуке с серьезным видом отдал рапорт:
— Дежурный отряда Сергей Макаров! — отчеканил он. — Рады приветствовать наших дорогих гостей!
Несколько минут «хозяева» и «гости» приглядывались друг к другу. Ребятишки перешептывались, подходили с некоторой опаской, пока не окружили нас плотным кольцом. Не скажу, чтобы и мы чувствовали себя свободно.
— Дырасс! — не очень по-русски, но от всего сердца произнес негр Самбудин и протянул широченную ладонь мальчонке-пионеру.
