Мортен Рамсланд - Собачья голова
В его письмах между строчками стало закрадываться иное: «Ты только с отцом ходишь на охоту? А с другими мальчишками не встречаешься?» И даже тот самый звездный номер, на который Марианна решилась, чтобы связать уезжающего еще одной ниточкой, стал камнем преткновения в их глупой размолвке. «Кто-нибудь другой видел тебя с медвежонком? Ты не забываешь задергивать занавески, ведь правда?»
И Марианна отвечала: «Конечно же, ты единственный знаешь, что я делаю с Цыганенком Хансом. Но ты сам? На кого ты теперь облизываешься по ночам? Почему не приезжаешь? Ты ведь обещал, что мы сбежим, когда тебе исполнится восемнадцать. А ведь прошло уже несколько месяцев».
«Мне кажется, я буду лишним», — отвечал Ушастый.
Когда кроме ревности и недоверия в их переписку вмешалась материнская рука, их отношения еще более осложнились. Бьорк не могла спокойно наблюдать, как после переезда в Оденсе дела у сына пошли вкривь и вкось. Директор школы позвал родителей на собеседование и заявил, что их сына надо оставить на второй год, потому что его недостаточное владение датским языком привело к значительному снижению темпа усвоения материала. Ушастый постоянно сидел в своей комнате, уставившись прямо перед собой, — если, конечно, не писал писем, которые частенько выбрасывал. «Он ни с кем не подружился», — думала Бьорк и решила, что надо что-то делать. Первый раз, когда у нее, мучимой сомнениями, в руках оказалось розовое письмо, было труднее всего. Как оправдать кражу писем? Бьорк сказала самой себе, что это ради его же блага, и просто-напросто смяла розовый конверт и выбросила его.
«Почему ты больше не пишешь? — спрашивал Ушастый. — У тебя появился кто-нибудь другой?»
«Да нет же, — писала Марианна в ответ, — это ты совсем не пишешь!»
Бьорк воровала не все письма. Они попадали ей в руки примерно через раз, и, в отличие от первого случая, она теперь прятала их в ящике большого шкафа в спальне. Письма сына она теперь тоже время от времени воровала: «Давай я отправлю письмо, — говорила она, — я сама куплю марку». Не подозревая ничего дурного, Ушастый отдавал письмо матери, и в конце концов между молодыми людьми возникло так много недосказанностей, так много неопределенностей и нарушенных обещаний, что однажды из Гренландии пришло последнее розовое письмо.
«Ты мне надоел, — писала Марианна Квист, — ты ненадежный засранец, а вовсе не тот милый парень, которого я когда-то знала».
«И ты больше уже не та, — писал Ушастый, — твой номер с медвежонком наверняка был чистым обманом». Эти последние слова Марианне так и не довелось прочитать, бабушка украла письмо и спрятала в шкафу. Ушастый больше ничего не писал, теперь он просто сидел, уставившись прямо перед собой, и без особой уверенности в голосе Аскиль констатировал, что все любовные страдания в этом мире когда-то да проходят.
Бабушка не очень-то была в этом уверена. Ей казалось, что сын выглядит еще более жалким, чем раньше, и только после того, как она однажды вечером увидела костер, который Ушастый разжег в дальнем углу сада, она облегченно вздохнула. «Занавес, — подумала Бьорк во второй раз, глядя, как он ворошит палкой в костре, взметая последние обгоревшие кусочки розовой почтовой бумаги, которые подхватывает ветер, — наконец-то с этой историей покончено раз и навсегда».
Хромированный рожок
За последние годы Кнут привык видеть, как отец притаскивает домой один велосипед за другим. Шины у этих велосипедов обычно были спущены, крылья и рамы — перекошены, но Аскиль чинил их, выправлял рамы, убирал остатки старых велосипедных замков, после чего ставил велосипеды в сарай, где они постепенно заняли все пространство.
— Это не воровство, — имел обыкновение говорить Аскиль, — я просто нашел им хорошего хозяина.
Речь шла о велосипедах, которые кто-то до этого уже украл, после чего воры бросали велосипеды где-нибудь на обочине или в кустах. Обычно Аскиль не сразу брал велосипед, он ждал примерно неделю, а потом уже забирал его себе. За несколько бутылок пива соседи и коллеги могли теперь приобрести какую-нибудь запчасть, а за бутылку шнапса можно было получить и целый велосипед. Кроме того, Аскиль обеспечил велосипедом каждого члена семьи. Кнуту тоже достался велосипед, но совершенно дурацкий — противного коричневого цвета, на переднем колесе — «восьмерка». Не очень-то приятно было Кнуту, когда соседские дети кричали ему вслед:
— Привет, Кнутик! Где спер велосипед?
В таких случаях Кнут стразу же слезал с велосипеда, засучивал рукава и кричал:
— Кто хочет позвонить в звонок!
Это был вызов, и уличные мальчишки сразу же замолкали, вспоминая, как один наглец однажды попробовал позвонить в велосипедный звонок норвежца. «Это не опасно», — заверил его тогда Кнут, но, как только пальцы мальчишки коснулись проржавевшего звонка, Кнут так сильно ударил его в живот, что тот рухнул на асфальт. А норвежец вскочил на велосипед и на полной скорости врезался в запаниковавшую толпу, трезвоня как сумасшедший. Звонок у Кнута был звонкий, но он уже давно мечтал о настоящем хромированном рожке, таком, каким обзавелись некоторые из его одноклассников.
Когда Аскиля не было дома, Кнут иногда заходил в сарай, чтобы взять какой-нибудь другой велосипед. Потом ехал в порт, который, конечно же, как ему казалось, не шел ни в какое сравнение со сказочным бергенским портом. Оденсе, как ни крути, лишь сонный портовый городок, и Кнут садился на причале, лениво созерцая те немногие суда, которые здесь швартовались — чаще всего лишь для того, чтобы выгрузить корма, или для антикоррозийной обработки. Постоянные обитатели порта постепенно привыкли к тому, что в нескольких метрах от воды, в любую погоду, сидит на корточках, погрузившись в свои мысли, тринадцатилетний мальчик, немного хмурый, но с мечтательным выражением лица. Кнут всегда мечтал о дальних странах, и теперь он стал подумывать о том, как бы уехать из дома. Уехать от школы, от назойливых уличных мальчишек и от постоянно донимающего отца, что вечно приводит в пример старшего брата. «Нильс тоже когда-то был разгильдяем, — говаривал Аскиль, — но теперь взялся за ум и задумался о будущем». После того как Нильс сжег коробку розовых писем, он вспомнил, что когда-то пообещал себе ни в коем случае не повторить судьбу отца. В тот же вечер он достал учебники и через несколько недель сообщил за обедом, что собирается поступать в коммерческое училище. Теперь он не вылезал из своей комнаты, корпел над учебниками под настольной лампой, а остатки тоски по прекрасной девушке из заколдованных лесов улетучивались по мере того, как все большее и большее место занимали кредит и дебет. Но когда Аскиль начинал в качестве примера для подражания приводить младшему сыну его старшего брата, Кнут даже уши затыкал.
— Этот, — заявлял он в таких случаях, — да он же ужасный зануда.
После переезда Ушастый полностью погрузился в себя, и теперь Кнут сражался с родителями, но, в отличие от Нильса, отваживался им противоречить. «Старший брат — как кусок мыла», — утверждал Кнут. Когда Аскиль вдруг начинал чем-нибудь возмущаться, Нильс исчезал в своей комнате, а Кнут оставался стоять перед отцом, парализованный внутренней яростью, не в состоянии ни сдвинуться с места, ни проигнорировать отца — так, как ему всегда советовала Бьорк. А когда он пытался войти в заповедную комнату старшего брата, Нильс говорил ему лишь одно: «Вали отсюда, я занимаюсь». Старший брат редко брал его куда-нибудь с собой. Однажды он взял его с собой на работу, он должен был устанавливать кегли в боулинг-клубе, и весь вечер Кнут просидел, попивая лимонад и наблюдая за тем, как старший брат с сосредоточенным выражением лица выполняет свои обязанности. В другой раз Ушастый взял его с собой, чтобы потратить деньги, так как, получив зарплату, брат тут же старался полностью ее истратить. И все из-за давней кражи «горшка с сокровищем». «Одолжи-ка мне десятку, — обычно говорил Аскиль, — только до зарплаты». Но когда Аскиль получал зарплату, он уже забывал про долг и начинал обвинять сына в мелочности. Если же Ушастый, напротив, отказывался дать ему денег взаймы, Аскиль начинал рыться в его карманах, оправдываясь потом своим диким принципом: «Если где-то просто так валяются деньги, они мои». Кнут, конечно, прекрасно понимал, что старший брат всегда тратит зарплату в тот же день, когда ее получает, приходит домой с пакетами, полными одежды, книг и пластинок, и разводит руками, заявляя с безразличным видом, которому Кнут мог только позавидовать: «Извини, папа, но, может быть, тебя заинтересует мусор у меня в кармане». Но Кнут никак не понимал, почему именно он должен всегда играть с Анне Катрине.
