Книжный на левом берегу Сены - Мейер Керри

— Эзра, похоже, так увлекся Италией, что я даже не уверена, увидим ли мы его здесь когда-нибудь снова, — сказала Сильвия. — Что очень прискорбно. Мне не хватает его и Дороти.

— Видимо, я должна расширить географию своего отпуска и наведаться к ним в Италию, — лениво заметила Гарриет.

Она отпила чай, и Сильвия, хотя провела в ее обществе совсем мало времени, могла бы поклясться, что та подыскивает слова, чтобы высказать, что у нее на уме. Адриенна все еще стеснялась говорить по-английски в присутствии двух женщин, для которых он был родным, и больше молчала; сейчас, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза, она подставляла лицо легким дуновениям ветерка.

Пока Гарриет собиралась с мыслями, Сильвия разглядывала строгое серое платье англичанки — хоть и льняное, но с длинными рукавами и пуговичками, застегнутыми до самой шеи. Сильвия только гадала, как той удается превозмогать жару. Сама она была облачена в белую блузку с короткими рукавчиками и льняную юбку, а вот чулками она пренебрегла, но все равно с трудом переносила зной.

— Вы не думаете, — наконец заговорила Гарриет тоном просительным, если не сказать умоляющим, — что наш мистер Джойс, вероятно, пьет… слишком много?

Губы Адриенны выгнулись в усмешке. Даже ее, признанную гурманку Одеонии, тонкую ценительницу хороших вин и бренди, удивляла эта черта Джойса — как и многих их друзей, включая Эзру. У Сильвии на такой случай имелся дежурный ответ, и она сейчас выдала его Гарриет:

— Очень даже думаю. Только мы ничего не можем с этим поделать. Нора вон чего только не перепробовала, даже сбегала от него в Ирландию.

— Что пошло ей на пользу, — фыркнула Гарриет. — Одобряю. Но все же она вернулась! И что она тем самым ему показала?

— Что жить без него не может. Что любит его таким, какой он есть.

Гарриет нахмурилась.

— Право, Сильвия, что за романтическая чушь!

— Разве мы с вами не продолжаем поддерживать его, невзирая на все его пороки? А ведь мы уж точно не влюблены в него. — Разве что в его произведения, но мое сердце принадлежит Адриенне.

Уголки губ Гарриет опустились еще чуточку ниже. Сильвия знала, сколько раз англичанка умоляла Джойса проявлять больше умеренности — во всем, а не в одном только употреблении алкогольных напитков. В писательстве, увлечении музыкой и в деньгах тоже. В дни, когда он получал от своей патронессы письма с такого рода увещеваниями, он являлся в лавку Сильвии, ворчал и жаловался, а потом вел всех, кому случалось забрести в «Шекспира и компанию» в восемь вечера, угощаться в «Дё маго».

Однако Гарриет никогда не отказывала ему в деньгах.

Она вздохнула и согласилась:

— Да, так оно и есть.

Рот Адриенны превратился в тонкую линию.

— Понимаю, как вы огорчены, Гарриет, — сказала Сильвия, вытаскивая сигарету из изящного серебряного портсигара, преподнесенного ей Джойсом к Рождеству. — Я и сама выдаю ему авансы в счет следующих изданий «Улисса» и даже немного ссужаю из средств лавки.

И хотя она ни за что не созналась бы в том даже Адриенне, Джойс обычно не возвращал ей долги, и она «прощала» их в честь какого-нибудь случая вроде дня Блума или дня рождения самого Джойса.

— Но я глубоко убеждена, — продолжала Сильвия, — что не мое это дело вмешиваться в его жизнь. Моя забота — помогать ему делать его работу, а потом переправлять его сочинения в руки читателей. В конце концов, посмотрите, какой фурор произвел «Улисс»! Никто мимо не проходит. Даже писатели вроде Вирджинии Вулф, у кого роман поначалу вызывал одну только неприязнь, и те подпали под его мощное влияние. Вы читали ее «Миссис Дэллоуэй»? Так там Вулф сама пользуется его приемом внутреннего монолога. «Улисс» — наиважнейшая книга, неотъемлемая от нашего времени.

Сильвия зажгла сигарету и глубоко затянулась, тотчас почувствовав, что горячий дым обжег ей легкие, прежде чем она успела его выдохнуть, и, чтобы охладиться, ей пришлось глотнуть теплого чая.

— Соглашусь, — убежденно заявила Гарриет. — Хотя… я бы очень хотела… получше понять его последнее произведение.

— Вы имеете в виду «Неоконченный труд»?[116] Или его стихотворения?

— Стихотворения выглядят достаточно безобидными. Не самое лучшее из написанного им, но я вижу, что после «Улисса» он хотел написать что-то попроще. Так что я имею в виду именно «Неоконченный труд». Большую часть я едва ли вообще поняла, а то, что я все-таки сумела разобрать, показалось мне низменным. Вот «Улисс», тот был откровенный. Он расширил наши представления об оригинале Гомера, о человеческой натуре как таковой. А его новое сочинение… нет. Я так считаю. А как оно вам?

Адриенна слушала все это, не открывая глаз, но сейчас ее брови сошлись у переносицы. Она еще не читала последнее произведение Джойса, исключительно заумное и труднодоступное для понимания, и Сильвия видела, что подругу интересует мнение Гарриет о нем.

— Думаю, пока написано недостаточно, чтобы судить обо всем произведении, — ответила Сильвия, повторяя то же, что твердила себе с тех пор, как Джойс показал ей первые страницы.

— Что ж, — не стала возражать Гарриет, — меня это успокаивает. И вы, вероятно, правы в том, что не нам судить его.

Но позже, когда они вернулись домой и Адриенна как заведенная сновала по кухне, готовя им ужин, состоявший из вишисуаза с хлебом, а небеса за окном милостиво сменяли безжалостный аквамариновый блеск на прохладный аметистовый, она обратилась к Сильвии по-французски самым своим резким тоном:

— Ты правда веришь в это? Веришь, что судить не наше дело?

— Адриенна, mon amour, я же не критик и не поэт. Не то что ты. Ты сама знаешь.

— Нечего мне льстить, Сильвия. Ты все время недооцениваешь себя. И сейчас, кстати, тоже.

— Я так не думаю. Просто я не претендую на роль критика. В отличие от тебя. Что замечательно и в чем я тебя полностью поддерживаю. И мне очень нравится, как мы с тобой вместе занимаемся переводами, хотя это ничто в сравнении с начинаниями, которые ты смело взваливаешь на себя.

В последнее время Адриенна еще усерднее трудилась над подготовкой к изданию «Навир д’аржан» и даже привлекла Огюста Мореля переводить «Улисса» для следующих выпусков журнала, поскольку юный Жак Бенуа-Мешен, сделавший такой замечательный перевод для французского дебюта «Улисса» в 1921 году, отказался продолжать работу, отдав предпочтение более высокооплачиваемым заказам. Ларбо готовился вскоре опубликовать свой очерк об Уолте Уитмене, а сама Адриенна дописывала эссе об Андре Жиде и Валери. Долгие часы работы ее утомляли, отбирая время у других ее занятий вроде готовки, которая всегда успокаивала ей нервы. Сильвия старалась проявлять терпение в надежде переждать напряженные времена, как поступила с ней сама Адриенна в разгар передряг с публикацией «Улисса».

— Некоторые вещи ты прекрасно переводишь и без меня, — возразила Адриенна с удивившей Сильвию горячностью. — А перевод представляет собой род интерпретации. Паунд, и тот считает, что это отдельный вид искусства в собственном праве.

В дверь кухни всунулась голова Тедди, который хотел разузнать, что за сыр-бор.

— И почему это я сегодня вызываю у тебя столько недовольства? — Адриенна тряхнула головой, словно желая отбросить мысли, и заговорила уже более мягко: — Я… просто переживаю, что ты вечно отдаешь другим больше, чем нужно, а себя обделяешь. Посмотри на Гарриет. Она отдает Джойсу все, и… чем она может похвастаться?

Тут Адриенна была права. Жизнь Гарриет и правда, казалось, вращается вокруг одного только Джойса.

— Зато у меня есть «Шекспир». И есть ты. — Сильвия подошла к Адриенне и обвила руками ее мягкий пышный стан, затем поцеловала ее соленый влажный рот, и шею, и ухо, и чувствовала, как с каждым поцелуем подруга понемногу успокаивается. — И еще у нас есть Тедди. Вот тебе и доказательства, что наш корявый Иисус далеко не безраздельно царит в моей жизни.

Адриенна тоже обняла Сильвию, и они поцеловались.