Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Та-та-та? Та-та-та? – вопросительно раздавалось за дверью. Лаборантка прошла по своим делам. Через десять минут, когда она возвращалась обратно, из-за двери раздавалось уже победное:
– ТА-ТА-ТА! ТА-ТА-ТА!
Она тихонько приоткрыла дверь и увидела, что Михаил Борисович, сдвинув на лоб очки, возбужденно листает атлас опухолей человека.
– Та-та-та! Та-та-та! Вот они, прекрасные! Светлопрозрачные, янтарно-желтые… Конечно же, это опухолевые клетки, сомнений быть не может.
Заметив лаборантку, он нахмурился и быстро спросил:
– Чего тебе?
– Мне показалось, вы что-то сказали… – схитрила она, чтобы ей не попало от начальника за то, что она прервала его размышления. Лаборантка была пожилая, много лет проработавшая с Михаилом Борисовичем, очень ответственная. Ей хотелось узнать, понравились ли ему препараты, которые она приготовила. Он догадался и буркнул:
– Все хорошо, иди!
Он повернулся к клавиатуре компьютера и двумя указательными пальцами застучал с поразительной быстротой. В нескольких ровненьких, лаконичных строчках он уместил описание препаратов, а потом с новой строки крупными буквами вывел слово «Заключение» и в последний раз, как перед прыжком в воду, задумался, прежде чем напечатать суть – окончательное название опухоли.
– Та-та-та! Та-та-та! – уже не пропел, а задумчиво проговорил Ризкин, последний раз заглянув на всякий случай в атлас. Он напечатал два слова, еще раз задумался и, как бы подводя окончательную черту, поставил внизу свою размашистую, витиеватую подпись.
Во рту как-то странно подсасывало, будто хотелось чего-нибудь съесть.
– Так это старое ощущение. Мне хочется сыру и кофе! – Тина открыла глаза и поняла, что проснулась. Ей показалось, что она совершенно здорова, и она собралась спустить с кровати ноги и встать.
– Куда? Ну-ка, лежать! – над ней склонились мама, Мышка, Аркадий.
– Поздравляю! Все плохое закончилось! – сказала ей Мышка, наклонилась и поцеловала в щеку. У мамы сморщилось, сжалось в кулачок лицо. Аркадий и тот не смог сдержать волнение, смущенно стал чесать красный шелушащийся кончик носа. Тина вдруг вспомнила про свою болезнь и операцию. Разве это все было с ней? Она вдруг почувствовала такой прилив сил, что подумала: вот сейчас напряжется, поднимется и легко соскочит с кровати, как раньше. Она вдохнула посильнее, чтобы выполнить задуманное, и тут ее пронзила жестокая боль в спине, и в ответ на эту боль заныло, задрожало все ее исколотое, измученное тело. Тина не выдержала и застонала. Оказалось, что это странное, прекрасное ощущение бодрости и здоровья было лишь фикцией, миражом, а на самом деле она даже не в силах повернуться на своей функциональной кровати.
– Лежи, лежи! – уловив перемену в ней, сказала мать.
Теперь уже медленно, будто проверяя, Тина подняла руку к груди, нащупала место, где раньше стоял катетер. Его там не было.
– Убрали? – спросила она, найдя глазами Барашкова.
– Не вечно же ему там стоять. Но ты поосторожнее, повязку-то не сдери! – Аркадий приподнял лейкопластырь и посмотрел на два аккуратных шва, наложенных на кожу.
Вокруг них уже разливался противный сине-желтый синяк. – Если будет чесаться, скажи сестре, она обработает.
Тина с трудом, но все-таки приподняла голову.
– Когда же закончилась операция? Два часа назад?
Все молчали.
– Шесть часов назад? – Она взглянула в окно – ярко светило солнце. – Сутки? Сколько же часов я спала? – Язык ворочался плохо, но говорить она все-таки могла, и это ее обрадовало.
– Трое суток. – Мать украдкой вытерла слезинку.
– Ни фи-га се-бе! А с ба-а-шкой-то у меня после такого сна все в поря-я-дке?
– Не знаю. Посмотрим, как себя будешь вести, – улыбнулся Барашков, и все опять замолчали.
«Опухоль!» – вспомнила Тина. Вот в чем теперь самый важный вопрос ее жизни.
– Вы опухоль видели?
Ну не должны же они мне соврать. И вид у них достаточно спокойный, глаза не прячут.
– Опухоль, к счастью, была только в одном надпочечнике. Окончательный ответ из патанатомии еще не пришел. – Аркадий присел на краешек ее постели. – Но ты, Тина, молодец! Хорошо справилась с операцией. Сейчас должна пойти на поправку.
– Я, что ли, справилась! – Тина смутилась от его похвалы. – Это вы все справились, ваша заслуга.
– Михаил Борисович сказал, что сам к тебе зайдет. Сказал, что соскучился.
– Он соскучился? Но я в таком виде! – Тина не поняла, почему и мама, и Барашков, и Мышка, все покатились со смеху.
– Чего вы смеетесь? У меня даже прически нет!
– Михаил Борисович переживет, что ты без прически. – Барашков по простоте душевной хотел добавить что-то еще, но Маша вовремя наступила ему на ногу. И все вдруг заметили, что Тина вдруг на глазах стала превращаться в себя прежнюю. И хотя ее лицо и тело были еще по-прежнему изменены болезнью, всем пришло в голову, что с тех пор, как она раскрыла глаза после операции, в ней произошла прекрасная и внезапная перемена.
– А-а-а… поесть мне что-нибудь можно? – застенчиво спросила она. – А то такое чувство, что я не ела несколько лет.
– Пять ложек бульона и кусочек белого хлеба размером со спичечный коробок! – сказал Барашков точно так же, как говорил всем больным. Все опять засмеялись, мать побежала хлопотать в кухонном отсеке, разогревать бульон, а Барашков и Мышка отправились по своим делам, которых в отделении накопилось немало.
– Аркадий! – позвала Тина, когда Барашков был уже у двери. Он обернулся. – Подойди ко мне.
Он подошел и наклонился к ней.
– Ты думаешь, – она прошептала так тихо, что он еле расслышал, – у меня все-таки есть шанс?
– Шанс есть всегда. – Он поцеловал ее в щеку, Маша в дверях стала спрашивать у него что-то уже не относящееся к ней, Тине.
«Счастливые! – подумала Тина им вслед. – Они работают. Приносят пользу». Внезапно в ее груди разлилось и затопило все ее существо огромное, всеобъемлющее чувство благодарности ко всему миру, всем людям, живущим вокруг, и захотелось сделать для них, для всей планеты что-нибудь очень полезное, нужное и хорошее, чтобы все поняли, что и она, Тина, провела в этой жизни свои дни на Земле не зря.
19
Операции в косметологической клинике были запланированы на два дня. С утра Владимир Сергеевич прошел по палатам, посмотрел прооперированных накануне больных. У всех дела шли нормально. Только дама с голубыми волосами встретила его жалобой:
– У меня такое чувство, будто меня заковали в железный футляр.
«Хорошо, что ты еще себя не видишь», – подумал Азарцев. Лицо дамы распухло, поплыло красно-синюшными кровоподтеками и стало напоминать ритуальную маску злобного чукотского шамана.
– Все идет так, как надо, – заверил ее Азарцев. – Ведь мы же с вами обо всем до операции договорились: и что будет больно, и что разовьется отек… Теперь нужно потерпеть. Назад хода нет! Все придет в норму недели через три. Но имейте в виду, двое суток отек еще будет нарастать! Придется терпеть.
Дама закатила глаза.
– А я не умру?
Молоденькая медицинская сестра, ходившая за Азарцевым, записывая назначения, еле удержалась от желания заклеить ей лейкопластырем рот.
– От этого не умирают. – Азарцев усмехнулся. – Вам сделают обезболивающий укол, но отек снимать не нужно. Именно он обеспечит потом нарастание нового соединительнотканного каркаса. Когда отек рассосется, в ткани будут образовываться тонкие соединительнотканные перемычки. Они и обеспечат длительный эффект после операции. Так что не волнуйтесь. Все будет хорошо. Лежать вам не обязательно, можно сидеть. К вечеру разрешаю вам подняться и поужинать в постели.
– Но у меня рот не открывается! – простонала больная.
– Ничего! Со временем все будет открываться. А пока бульон и отвар шиповника принимать через рожок. – Пациентка со стоном откинулась на плоскую подушку.
– Ну, не кукситесь, – попытался приободрить ее Азарцев. – Я сейчас снова ухожу в операционную, а вечером еще раз зайду. – Он легкой походкой вышел из палаты. В день операций у Азарцева всегда бывало приподнятое настроение.
Но дама с голубыми волосами его оптимизма не разделяла.
– Только деньги выманивают! – недовольным голосом сказала она. – Когда на операцию приглашали, так были о-ч-чень любезны! А теперь – «отек будет нарастать!». Он же мне перед операцией не сказал, что я буду чувствовать себя как переспелый арбуз. И еще за такие деньги!
Санитарка, пришедшая в палату помыть полы, тоже про себя недоумевала: «Молодыми быть хотят, а недовольны, что больно. Потерпеть пару дней не могут. Все думают, что если за деньги, так все чудом каким-то достанется. Хочешь быть красивой, так терпи, старая грымза».
– О-о-о! – громко застонала пациентка. Из-за снобизма она выбрала для себя одноместную палату и теперь страдала еще и оттого, что ей не с кем было поговорить. – И зачем я со всем этим связалась!
