Грэм Симсион - Проект Рози

Я надолго задумался. Кевин молча сидел передо мной. Должно быть, он догадался, что я пытаюсь смягчить приговор. Мне было ужасно неуютно в роли судьи, взвешивающего все варианты «за» и «против». Неужели это то, чем вынуждена заниматься декан изо дня в день? Впервые за все время я проникся к ней уважением.

Я не был уверен в том, что смогу быстро решить проблему Кевина. Но понимал, что это жестоко — заставлять его мучиться в сомнениях по поводу собственного будущего.

— Я понимаю… — начал я и запнулся, поймав себя на мысли, что практически никогда не использовал эту фразу в общении с людьми. Повисла пауза. — Я дам тебе дополнительное задание. Ты напишешь — сам — работу о личной этике. Вместо исключения из университета.

То, что возникло на лице у Кевина, я бы назвал восторгом.

Я понимал, что социальные навыки не ограничиваются умением заказывать кофе и хранить верность партнеру. Еще в школе я подбирал себе одежду без оглядки на моду. Я выходил из дома, не заботясь о том, как выгляжу, и лишь потом обнаруживал, что окружающие находят мой гардероб забавным. Но мне нравилось, что в Доне Тиллмане видят человека, не связанного условностями.

И вот теперь я понятия не имел, как надо одеваться.

Пришлось снова идти за помощью к Клодии. Она уже доказала свою профпригодность джинсами и рубашками, но в этот раз настояла на том, чтобы я сопровождал ее на шопинге.

— Я же не вечно буду рядом, — сказала она.

Поразмыслив, я решил, что она говорит не о смерти, а о куда более близкой перспективе: разводе с Джином! Надо срочно найти способ образумить его.

Шопинг растянулся на целое утро. Мы посетили несколько магазинов, где купили туфли, брюки, пиджак, вторую пару джинсов, рубашки, ремень и даже галстук.

Мне нужно было сделать еще кое-какие покупки, но помощь Клодии уже не требовалась. Фотографии было достаточно, чтобы уточнить мои особые требования. Я побывал у оптика, парикмахера (но не у своего) и в магазине мужского белья. Все были очень приветливы и дружелюбны.

Распорядок моей жизни и социальные навыки постепенно пришли в соответствие с общепринятой практикой. Проект «Дон» был завершен. Пора было приступать к проекту «Рози».

Изнутри дверцы шкафа в моем рабочем кабинете висело зеркало — которым я, признаюсь, никогда не пользовался. Просто не видел в этом необходимости. Теперь я с удовольствием заглянул в него, чтобы оценить свою внешность. Я понимал, что у меня будет только один шанс произвести на Рози впечатление и заставить ее сменить гнев на милость. Я хотел, чтобы она влюбилась в меня.

В помещении нельзя носить шляпу. Но я решил, что аспирантскую аудиторию можно приравнять к общественным местам. Исходя из этого мой головной убор имел право на жизнь. Я снова оглядел себя в зеркале. Да, Рози была права. В сером костюме-тройке меня вполне можно было принять за Грегори Пека из фильма «Убить пересмешника». Аттикус Тиллман. Секс-символ.

Рози сидела за своим рабочим столом. Неподалеку — Стефан, привычно небритый. Свою речь я заготовил заранее.

— Добрый день, Стефан. Привет, Рози. Рози, я понимаю, что нехорошо без предупреждения, но не согласишься ли ты поужинать со мной сегодня вечером? Мне бы хотелось кое-что обсудить.

Молчание. Рози, казалось, слегка опешила. Я посмотрел на нее в упор.

— Какой очаровательный кулон, — сказал я. — Я заеду за тобой в семь сорок пять.

Меня трясло, пока я шел к двери, но, надо сказать, с задачей я справился блестяще. Хитч из «Правил съема» был бы мной доволен.

Перед вечерним свиданием с Рози мне предстояло посетить еще два места.

Я стремительно пронесся мимо Елены. Джин сидел у себя в кабинете за компьютером. На экране монитора была фотография азиатки — не сказать, чтобы привлекательной в традиционном понимании этого слова. По формату я сразу догадался, что это была очередная претендентка из проекта «Жена». Место рождения — Северная Корея.

Джин как-то странно посмотрел на меня. Костюм Грегори Пека, безусловно, был неожиданным, но вполне подходящим для моей миссии.

— Здорово, Джин.

— С чего вдруг «здорово»? А где же твое фирменное «приветствую»?

Я объяснил, что пересмотрел свой словарный запас.

— Да, Клодия говорила. Ты что же, решил, что твой постоянный наставник не справится с работой?

Кажется, я не совсем его понял.

— Я, — объяснил Джин. — Ты не обратился ко мне.

В этом он был прав. Отзывы Рози заставили меня переоценить квалификацию Джина, а моя недавняя работа с Клодией и образцами кинопродукции подтвердила подозрения в том, что его профессиональные навыки были ограничены лишь одной областью применения. И он никак не задействовал эти навыки в интересах своей семьи.

— Да, — сказал я. — Я ведь хотел получить совет по социально приемлемым нормам поведения.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Понимаешь, ты такой же, как и я. Вот почему ты мой лучший друг. Отсюда и приглашение.

Сколько же я готовился к этому. Я передал Джину конверт. Он не открыл его, но продолжил разговор:

— Я — такой же, как ты? Без обид, Дон, но твое поведение — твое прежнее поведение — было, мягко говоря, оригинальным. Если хочешь начистоту, ты прятался за маской, которую, как тебе казалось, окружающие находили забавной. Неудивительно, что в тебе видели… шута.

Именно это я ожидал услышать. Но Джин не улавливал подтекста. Как его близкий друг я считал своим долгом по-мужски поговорить с ним.

Я подошел к висящей на стене карте мира, утыканной разноцветными флажками его сексуальных побед. Оглядел ее — в надежде, что это будет в последний раз. А потом угрожающе ткнул в карту пальцем.

— Именно так, — сказал я. — А ты думаешь, что окружающие видят в тебе Казанову. И знаешь что? Мне плевать, что думают о тебе другие. Но если тебе это интересно, они считают тебя болваном. И они правы, Джин. Тебе пятьдесят шесть лет, у тебя жена и двое детей — правда, не знаю, надолго ли. Пора взрослеть. Как друг тебе говорю.

Я наблюдал за лицом Джина. За последнее время я, конечно, поднаторел в определении эмоций, но тут был тяжелый случай. Я бы сказал, что на Джине лица не было.

То, что надо: жесткий мужской разговор, по всем правилам. Сработало. Мне даже не пришлось бить ему морду.

32

Я вернулся в свой кабинет и сменил костюм Грегори Пека на новые брюки и пиджак. Потом сделал звонок. Девушка-администратор не смогла назначить мне прием по личному вопросу, поэтому пришлось заказать фитнес-консультацию с Филом Джарменом, «отцом» Рози, на четыре пополудни.

Я уже собирался уходить, когда в дверь постучали. В кабинет зашла декан и сделала мне знак следовать за ней. Это не входило в мои планы, но сегодня был как раз подходящий день, чтобы расставить все точки над «i», в том числе и в карьере.

Мы спустились на лифте, а потом прошли через кампус в ее офис, и все это — молча. Наверное, наш разговор непременно требовал официальной обстановки. Я чувствовал себя неуютно; вполне естественная реакция на реальную перспективу увольнения с постоянной работы в престижном университете за нарушение профессиональной этики. Но такую развязку я как раз ожидал, а мои чувства имели совсем иное происхождение. В памяти почему-то всплыли воспоминания о первой неделе в школе, когда меня вызвали в кабинет директора за плохое поведение: на уроке религиозного воспитания я терроризировал учительницу вопросами. Оглядываясь назад, я понимал, что она действовала из лучших побуждений. Но она давила на меня, одиннадцатилетнего школьника, с позиции сильного — и это было нечестно.

Директор, кстати, оказался довольно добродушным — он лишь предупредил меня, что к учителю следует относиться с уважением. Но он опоздал со своими увещеваниями: еще по дороге в его кабинет я понял, что слиться с общей массой для меня — не вариант. На ближайшие шесть лет мне была уготована роль школьного клоуна.

Я часто вспоминал о том дне. Тогда мне казалось, что мое решение — рациональный шаг, чтобы приспособиться к новому месту и новым людям. Но с возрастом я понял, что оно было продиктовано злобой на институт власти — злобой, которая превыше всяких доводов.

Сейчас, когда я шел к декану, меня посетила еще одна мысль. Что, если бы моим учителем оказался блестящий теолог, вооруженный знаниями по истории христианства и четко выражающий свои мысли? Наверное, у него нашлись бы аргументы, способные удовлетворить любопытство одиннадцатилетнего мальчишки. Успокоился бы я тогда? Все же думаю, что нет, не успокоился бы. Со своей склонностью к научному мышлению я все равно заподозрил бы, что мне — как сказала бы Рози — скармливают некое ля-ля.

Но, может, и студент-Целитель испытывал те же чувства? И, может быть, демонстрация дохлой камбалы тоже была отвратительной травлей — как и то, что устроила моя учительница религиозного воспитания, даже притом что я был прав?