Алина Знаменская - Пока живу, люблю
— Сидел бы дома, хоть словом где перекинулись. А так…
— Здравствуй, баба Лена!
Старуха обернулась на голос и разулыбалась беззубым ртом.
— Приехала, касатка? Соскучилась?
— Да. А ты кого потеряла тут, баба Лена?
— Я-то? А кого тут и терять-то? Малину полю. Заросла вовси. Я теперича у хозяев в саду. Сторожить пока не надоти. Микитка сказал: ковыряйся в саду. Сторожить пока не надо. А хозяйка встала уже?
— Марина? Нет еще, спит.
— Я ей, касатке, живой воды ношу.
— Из ключа?
— Из него. Пойду сейчас.
— Баб Лен, возьми меня с собой!
— Ну так пошли. Вон бидонти.
Она вытащила из крапивы желтый эмалированный бидончик и побрела по дорожке, шаркая калошами. Вышли за деревню, спустились к реке и некоторое время шли вдоль берега, заросшего травой. Наконец баба Лена остановилась и, кряхтя, опустилась на колени. Вика подошла блюке и увидела, как у берега в одном месте вода бурлит, словно закипая. Прямо из глубины выбивался наружу крошечный фонтанчик. Баба Лена опустила в воду бидон. Вика приняла у нее уже наполненный. Бабка наклонилась и плеснула в лицо себе несколько пригоршней воды.
— Обмойся. Всю хворь сымет. И сглаз.
Вика послушно заняла место бабы Лены. Вода в ключе оказалась ледяной. От холода заломило в висках.
— Тебе сколько годков? — спросила старуха, когда шли обратно.
— Тридцать.
— А чего не рожала?
Вика пожала плечами, хотя бабка шла впереди и ее движений видеть не могла.
— Мужика подходящего не было?
— Не было, — согласилась Вика. — У нас наркоманы одни да пьяницы в городе.
— Вот и дело-то. А моя Валька нарожала. Мужьев у ней было три. Или четыре? Памяти вовсе, не стало. Жалко детей-то А ты рожай. Ты баба справная.
— Ладно, баб Лен. — Вика улыбнулась. — А кого это ты сегодня ругала?
— А? Седни? Дедушку свово и ругала. Давно дома не был. Куды, говорю, тебя черти носят, окаянного? И чевой-то тебе дома-ти не сидится? Али родные стены не в милость?
В голосе бабы Лены скользнула слезливая нота, а вскоре старуха и совсем запричитала, как по покойнику. Вика пожалела, что спросила. Когда подходили к деревне, Вика издалека заметила высокую фигуру, маячившую среди подсолнухов. Сердце прыгнуло и нехотя вернулось на место. Кит наверняка узрел, куда они пошли с бабой Леной, и решил перехватить ее на обратном пути. Чтобы переговорить обо всем на нейтральной территории.
Бабка Ленка тоже заметила засаду. Сделав ладонь козырьком, зорко всмотрелась в подсолнухи.
— Максимушка приехал.
— Макс?
Теперь уже Вика и сама видела, что это не Никита. У него не было привычки бродить по деревне в пиджаке. Конечно, братья были похожи, и с такого расстояния не мудрено ошибиться. И все же тень досады скользнула в Викином сознании. Скользнула и унеслась. Сменилась удивлением. Похоже, Макс поджидает ее, Вику. Причем не светится особо-то на деревенской улице. Вон и машина его. За плакучей ивой совсем не видно.
— Давай бидончик. Я воду хозяйке отнесу. А ты ступай, говори с хозяином.
Баба Лена пошаркала по улице, а Вика подошла к Максу. То, что сразу бросилось в глаза, так это Максов взгляд. Он изменился. Изменился до такой степени, что Вика даже испугалась. Там не было в помине прежней уверенности, насмешливости, некоторого снобизма, присущего Максу. Вика не поняла — что там, у Макса в глазах?
— Здравствуйте, Вика. А я вас жду.
— Здравствуйте, я это поняла.
— Мы можем поговорить.., где-нибудь?
Он оглянулся вокруг несколько беспомощно, словно кругом были улицы незнакомого города. Нет, пожалуй, в городе он сориентировался бы побыстрее. Там бы он без труда отыскал место для разговора.
— Идемте.
Вика привела Макса на склон, откуда хорошо просматривалась деревня. Вверху за их спинами вырастал сосновый лес, а вокруг открывали мордочки ромашки.
— Я очень рад, Вика, что вы приехали.
— Да? А я, честно говоря, не понимаю, зачем я здесь. Марине я как бы и не слишком нужна, она вся в новых идеях…
Она чуть не продолжила: «А Никита…» — но вовремя остановилась. Еще не хватало жаловаться Максу на Никиту. Совсем уж…
— Да? Вы уже говорили с ней? Вы заметили?
— Заметила ли я, что моя подруга изменилась? Да это бросается в глаза! Впрочем, я ее такой когда-то знала. Но представляю, что значит ее превращение для вас.
— Марина рассказала мне, что вы дружили, что… Впрочем, это не важно. Я хотел спросить вас. Я ничего не понимаю, Виктория. Все было так хорошо. Ну, до Марининой болезни. И вот…
— Все было хорошо? — Вика искоса глянула Максу в лицо. — Что вы имеете в виду?
— Меня устраивала наша жизнь с Мариной. Я никогда ей ни в чем не препятствовал. Не давил на нее, не изводил ревностью. Ни в чем не отказывал. Откуда эта неприязнь? Ведь Марина была между жизнью и смертью. Я пережил такое мгновение, я, кажется, рассказывал вам? Из этого опыта вынес вывод: надо дорожить близкими людьми. Даже на брата по-другому стал смотреть. А Марина… Она сделала противоположный вывод. Не хочет меня больше видеть. Почему?
Макс вглядывался в Вику своими ореховыми глазами, в которых теплилась надежда. Еще недавно, в квартире Макса, когда она застала его пьяным за разглядыванием семейного альбома, она была готова высказать ему в лицо всю обиду за Марину, за ее нереализованные мечты, за то, что он так и не понял свою жену и не пытался понять. И не догадывался столько лет, что жил с тенью настоящей Марины. Эх, как Вика была зла на него тогда! А теперь его поверженная спина среди ромашек вызывала у нее сострадание.
— Я думаю, дело не в вас, Макс. Дело в ней самой.
— Что значит — в ней? Она сказала, что не хочет жить со мной больше! Вы думаете.., это — следствие ее болезни?
Вика дотянулась и сорвала ромашку. Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет… А если Марина и действительно напрочь разлюбила Макса? Если он вызывает у нее отвращение? А если она вообще любит другого? Кто ее знает?
— Но ведь Марина чем-то мотивировала.., свое решение?
— Ничем не мотивировала. Сказала, что мы друг другу не подходим. Вы знаете, Вика, мы жили как все. Я никогда не задумывался, что значит для меня жена, пока почти не потерял ее. Мне никто не нужен, кроме нее, пусть только она будет жива. И вот теперь, когда она вышла из больницы, я не могу даже обнять ее! Я не могу заботиться о ней. Вы меня понимаете? Она отвергает любое проявление заботы. Сама руководит ремонтом, приказала мне даже нос не показывать в деревне. Как привидение хожу кругами. Она ведь слабая еще, а здесь совсем одна. Я просил Никиту, чтобы он вас привез. Хотел уж сам за вами ехать…
— Ах, так это вы просили Никиту!
Одно другого не легче. Валят с больной головы на здоровую. А она-то слюни распустила и уши развесила: «Я соскучился…» Да, Протестант тут выдержал настоящую осаду, прежде чем собрался за ней. Дура! Получай, так тебе и надо.
— Вам не хотелось ехать? Вам это в тягость? — спросил Макс, по-своему расценив ее реакцию — Нет. Не в этом дело. Просто Никита сказал, что это Марина просила привезти меня.
— Не знаю. Марина мало говорит со мной сейчас. Вот я и подумал… Ведь вы дружили с детства. Вы хорошо знаете ее. Расскажите мне о ней. Вы тогда все выспрашивали о ней: что любит и что не любит… Вы ведь знали? Я что-то не то говорил?
— Вы тут мало в чем виноваты, Макс. Марина сама выбрала такую жизнь. И я не знаю, имею ли я право рассказывать вам о ее прошлом, если она сама не захотела этого сделать.
— О Боже, если вы мне не поможете, то кто же тогда? Что мне делать?
Отчаяние Макса достигло апогея. Вика заподозрила, что он готов заплакать прямо у нее на глазах. Хотя он отвернулся, но Вика догадалась, что в его глазах стоят слезы. Тогда она стала говорить. Об их с Мариной знакомстве. О Марининой бабушке. О «кружилке». О родителях — пьяной чете в электричке. О школе. О варениках с вишней. О Вивальди. Макс слушал, и по мере продвижения в их с Мариной детство его лицо светлело.
— Но почему ока никогда мне об этом не рассказывала?
— Ну уж этого я не знаю! — отрезала Вика. И так она достаточно выболтала. Пусть переваривает. И сам шевелит мозгами и делает выводы.
— У меня дурацкое ощущение, что все это вы сейчас говорили не о моей жене. Ваша подруга и моя жена — два разных человека. Возможно ли это? Получается, что, подавляя себя из каких-то своих соображений, она вдруг…
— Выпустила себя наружу. Так Марина сама о себе выразилась. Решила создавать интерьеры, и, судя по всему, у нее должно получиться.
— Я — олух. Ей нужен компьютер!
Вика поморщилась. Макс напомнил ей человека с завязанными глазами, пущенного в незнакомую комнату.
— Ей сейчас необходимо побыть одной. Компьютер ей, ослабленной, может только навредить. Потерпите, Макс, дайте ей время. Не суетитесь.
— Ах, Вика, если бы я мог быть уверен или хотя бы надеяться…
Макс уехал. Вика задумчиво вошла в сад и остановилась перед домом. Сейчас она обозревала дом со стороны веранды. Здесь тоже царили перемены. Стену дома украшала зелень. Побеги глицинии и дикого винограда карабкались вверх по нейлоновым шнурам, натянутым чьей-то заботливой и неугомонной рукой. Вика догадалась — чьей. Прямо рядом с ней торчал старый каменный воротный столб. Он словно кость чьего-то скелета возвышался из земли. Она замечала этот столб и прежде, когда жила здесь с детьми. Тогда он был ни при чем, как белая ворона. Сейчас же он логически завершал миниатюрную стенку из натурального камня, и пышная зелень, взявшая его в свои объятия, как бы заносчиво заявляла, что столб живой! Он ожил благодаря легкой руке Марины, ее собственному, вдруг проснувшемуся, яростному желанию жить…
