Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота

– Кто это?

– Это мой комиссар Петр Пустота, – ответил Чапаев. – Отличился в бою на станции Лозовая.

– Что-то слышал, – сказал барон. – Он здесь по тому же делу?

Чапаев кивнул. Юнгерн протянул мне руку.

– Приятно познакомится, Петр.

– Взаимно, господин генерал, – ответил я, пожимая его сильную сухую ладонь.

– Зовите меня просто бароном, – сказал Юнгерн и повернулся к подходящему Котовскому:

– Григорий, сколько лет…

– Здравствуйте, барон, – ответил Котовский. – Сердечно рад вас видеть.

– Судя по вашей бледности, вы так рады меня видеть, что вся ваша кровь прилила к сердцу.

– Да нет, барон. Это из-за мыслей о России.

– А, опять вы за старое. Не одобряю. Но, однако, не будем терять времени. Не пойти ли нам погулять?

Юнгерн кивнул в сторону земляных ворот. Котовский сглотнул.

– Почту за честь, – ответил он.

Юнгерн вопросительно повернулся к Чапаеву. Тот протянул ему какой-то бумажный сверток.

– Здесь две? – спросил барон.

– Да.

Юнгерн спрятал сверток в широкий карман своего одеяния, обнял Котовского за плечи и буквально потащил к воротам; они исчезли в проеме, и я повернулся к Чапаеву.

– Что за этими воротами?

Чапаев улыбнулся.

– Не хочу портить вам впечатления.

За воротами глухо хлопнул револьверный выстрел. Через секунду в них выросла одинокая фигура барона.

– А теперь вы, Петр, – сказал он.

Я вопросительно посмотрел на Чапаева. Тот, сощурив глаза, утвердительно кивнул головой, причем каким-то необычайно сильным жестом, словно вжимая невидимый гвоздь себе в грудь подбородком.

Я медленно пошел к барону.

Признаться, мне стало страшно. Дело было не в том, что я ощутил нависшую над собой опасность. Точнее, это было именно ощущение опасности – но не такого рода, как бывает перед дуэлью или боем, когда знаешь, что если и случится самое страшное, то все же оно случится именно с тобой. Сейчас у меня было чувство, что опасность угрожает не мне самому, а моим представлениям о себе; ничего страшного я не ожидал, но вот тот я, который не ожидал ничего страшного, вдруг показался мне канатоходцем над пропастью, заметившим первое дуновение усиливающегося ветерка.

– Я покажу вам свой лагерь, – сказал барон, когда я приблизился.

– Послушайте, барон, если вы собираетесь меня разбудить, как этого китайца…

– Ну что вы, – сказал барон и улыбнулся. – Чапаев небось понарассказывал вам всяких ужасов. Я не такой.

Он взял меня под локоть и повернул к земляным воротам.

– Прогуляемся среди костров, – сказал он, – посмотрим, как наши ребята.

– Я не вижу никаких костров, – сказал я.

– Не видите? – сказал он. – А вы посмотрите внимательней.

Я опять поглядел в просвет между двумя оплывшими земляными буграми. И тут барон неожиданно толкнул меня в спину. Я полетел вперед и повалился на землю; его движение было настолько резким, что на секунду мне показалось, что я калитка, которую он сшиб с петель ударом ноги. В следующий момент какая-то зрительная судорога прошла по моим глазам; я зажмурился, и в темноте передо мной вспыхнули яркие пятна, как это бывает, если пальцами надавить на глаза или сделать резкое движение головой. Но когда я открыл глаза и поднялся на ноги, эти огни не исчезли.

Я не понимал, где мы находимся. Холмы, летний вечер – все это исчезло; вокруг была густая тьма, и в этой тьме вокруг нас, насколько хватало глаз, горели яркие пятна костров. Они располагались в неестественно строгой последовательности, как бы в узлах невидимой решетки, разделившей мир на бесконечное число квадратов. Расстояние между кострами было где-то в пятьдесят шагов, так что от одного уже не было видно тех, кто сидел у другого, – можно было различить только смутные силуэты, но сколько там человек и люди ли это вообще, сказать с уверенностью было нельзя. Но самым странным было то, что поле, на котором мы стояли, тоже неизмеримо изменилось – теперь у нас под ногами была идеально ровная плоскость, покрытая чем-то вроде короткой пожухшей травы, и нигде на ней не было ни выступа, ни впадины – это было ясно по идеально правильному узору горящих вокруг огней.

– Что же это такое? – спросил я растеряно.

– Ага, – сказал барон. – Теперь, я полагаю, видите.

– Вижу, – сказал я.

– Это один из филиалов загробного мира, – сказал Юнгерн, – тот, что по моей части. Сюда попадают главным образом лица, при жизни бывшие воинами. Может быть, вы слышали про Валгаллу?

– Слышал, – ответил я, чувствуя, как во мне растет несуразное детское желание вцепиться в край бароновой рясы.

– Вот это она и есть. Только, к сожалению, сюда попадают не только воины, но и всякая шелупонь, которая много стреляла при жизни. Бандиты, убийцы – удивительная бывает мразь. Вот поэтому и приходится ходить и проверять. Иногда даже кажется, что работаешь здесь чем-то вроде лесника.

Барон вздохнул.

– Хотя, как я вспоминаю, – сказал он с легкой печалью в голосе, – в детстве мне и хотелось быть лесником… Вы, Петр, знаете что – возьмите-ка меня за рукав. А то ходить тут не так просто.

– Не вполне понимаю, – сказал я с облегчением, – но, впрочем, извольте.

Я вцепился в сукно его рукава, и мы пошли вперед. Сразу же я почувствовал одну странность – шел барон не особо быстро, во всяком случае, не быстрее, чем ходил до этой жуткой трансформации мира, но огни, мимо которых мы шли, уносились назад с чудовищной быстротой. Казалось, что мы с ним неспешно идем по какой-то платформе, которую с невероятной скоростью тянет за собой невидимый поезд, а направление движения этого поезда определяется тем, в какую сторону поворачивает барон. Впереди возникла точка одного из костров, понеслась на нас и замерла на месте у наших ног, когда барон остановился.

Возле костра сидели два человека. Они были мокрыми, полуголыми и походили на римлян – единственной их одеждой были короткие простыни, обернутые вокруг тел. Оба были вооружены – один наганом, а второй двустволкой. И оба были покрыты отвратительными и обильными воронками огнестрельных ран. Увидев барона, они повалились на землю и буквально затряслись от нестерпимого, физически ощутимого ужаса.

– Кто такие? – низким голосом спросил барон.

– Сережи Монголоида бойцы, – сказал один из них, не разгибаясь.

– Как сюда попали? – спросил барон.

– Нас по ошибке завалили, командир.

– Я вам не командир, – сказал барон. – А по ошибке никого не валят.

– В натуре, по ошибке, – жалобно сказал второй. – В сауне. Думали, что там Монголоид договор подписывает.

– Какой договор? – спросил Юнгерн, недоуменно поднимая брови.

– Да нам кредит надо было отдавать. «Нефтехимпром» лэвэ на безотзывный аккредитив сбросил, а накладная не прошла. И, значит, приезжают два быка из «Ультима Туле»…

– Безотзывный аккредитив? – перебил барон. – Ультима Туле? Понятно.

Нагнувшись, он дунул на пламя, и оно сразу же уменьшилось в несколько раз, превратившись из ревущего жаркого факела в невысокий, в несколько сантиметров, язычок. Эффект, которых это оказало на двоих полуголых мужчин, был поразителен – они сделались совершенно неподвижными, и на их спинах мгновенно выступил иней.

– Бойцы, а? – сказал барон. – Каково? Кто теперь только не попадает в Валгаллу. Сережа Монголоид… А все это идиотское правило насчет меча в руке.

– Что с ними случилось? – спросил я.

– Что положено, – сказал барон. – Не знаю. Но можно посмотреть.

Он еще раз дунул на еле заметный голубоватый огонек, и пламя вспыхнуло с прежней силой. Барон несколько секунд пристально глядел в него, сощурив глаза.

– Похоже, будут быками на мясокомбинате. Сейчас такое послабление часто бывает. Отчасти из-за бесконечного милосердия Будды, отчасти из-за того, что в России постоянно не хватает мяса.

Меня поразил костер, который я только сейчас разглядел в подробностях. На самом деле его нельзя было называть костром. В огне не было ни дров, ни веток – он возникал из оплавленного отверстия в земле, по форме похожего на ровную пятиконечную звезду с узкими лучами.

– Скажите, барон, а почему этот огонь горит над пентаграммой?

– Как почему, – сказал барон. – Это ведь вечный огонь милосердия Будды. А то, что вы называете пентаграммой, на самом деле эмблема ордена Октябрьской Звезды. Где ж тогда гореть вечному огню милосердия, как не над этой эмблемой?

– А что это за орден Октябрьской Звезды? – спросил я, покосившись на его грудь. – Я слышал это выражение при самых разных обстоятельствах, но никто из тех, кто употреблял эти слова, не потрудился объяснить мне, что они значат.

– Октябрьская Звезда? – переспросил Юнгерн. – Очень просто. Знаете, как с Рождеством. У католиков оно в декабре, у православных в январе, а празднуют один и тот же день рождения. Вот и здесь такой же случай. Реформы календаря, ошибки переписчиков – короче, хоть и считается, что это было в январе, на самом деле все было в октябре.