Джойс Оутс - Венец славы: Рассказы
Прошлым вечером помимо миссис А. на сеансе присутствовало лишь трое. Судья Т. из Верховного суда штата Нью-Йорк (ныне в отставке), доктор Мур и я, Джарвис Уильямс. Доктор Мур и я прибыли из Кембриджа под эгидой Общества психологических исследований с целью предварительного ознакомления с тем видом медиумирования, который практикует миссис А. На этот раз мы были без стенографистки, хотя миссис А. проявила готовность к проведению записи сеанса; она показалась мне на удивление отзывчивой и сердечной и даже проявляла интерес к нашим формальностям, хотя впоследствии Перри Мур за обедом заметил, что он почувствовал в ней «ощутимую нерасположенность». Однако в начале сеанса она была чрезвычайно возбуждена, и какое-то время казалось, что и мы, и судья напрасно предприняли это путешествие. (Она то и дело, словно сконфуженная хозяйка, всплескивала пухлыми руками, извиняясь, что духи, очевидно, «нынче в дурном, некоммуникативном настроении».)
Однако в конце концов она вошла в транс. Мы вчетвером сидели вокруг тяжелого круглого стола примерно с 6 ч. 50 мин. до 9 ч. веч. Минут сорок пять миссис А. тщетно пыталась войти в контакт со своим главным коммуникатором, а затем внезапно погрузилась в транс (по правде говоря, самым драматическим образом: глаза ее так закатились, что вначале я не на шутку встревожился), и явился некто по имени Уэбли. Во время сеанса голос «Уэбли» раздавался, казалось, с разных сторон. Во всех случаях он находился не ближе трех ярдов от миссис А.; несмотря на полумрак в зале, я уверен, что достаточно ясно видел рот и шею женщины и не мог обнаружить очевидных признаков чревовещания. (Перри Мур, более опытный в деле исследования психики, нежели я, и гораздо менее склонный принимать всерьез феномен в целом, утверждает, что видывал такие проделки чревовещателей, рядом с которыми бедная миссис А. выглядела бы просто жалко.) Голос у «Уэбли» резкий, монотонный, странным образом вызывающий беспокойство. Порой он был пронзителен, порой — настолько тих, что становился почти не слышен. Что-то капризно-детское в нем. Несносное. В противоположность миссис А. «Уэбли» старательно выговаривал «г» в конце слов. (Что, конечно, может быть специальной уловкой.)
Этот «Уэбли» — один из духов, наиболее часто посещающих миссис А., хотя и не самый надежный. Ее Главный Коммуникатор — шотландский старец, который жил «во времена Мерлина»[25] и, несомненно, необычайно мудр; к сожалению, вчера он не пожелал явиться. Вместо него всем заправлял «Уэбли». Он умер будто бы лет семьдесят пять назад девятнадцати лет от роду в доме неподалеку на той же улице, где живет миссис А. Не то помощник мясника, не то подмастерье портного. Погиб во время пожара или в результате «ужасной продолжительной болезни, оставившей его калекою» или же несчастного случая, при странных обстоятельствах, под копытами лошади; в течение сеанса плаксиво сетовал по поводу своей кончины, но подробностей происшествия, видимо, не помнил. В самом конце сеанса он обратился прямо ко мне: «Доктор Уильямс из Гарвардского университета» — и сказал, что поскольку у меня есть в Бостоне влиятельные друзья, я мог бы посодействовать ему в делах — оказалось, он сочинил сотни песен, стихов и басен, но все осталось неопубликованным, не буду ль я столь любезен, не найду ли издателя для его сочинений? Жизнь обошлась с ним несправедливо. Его талант — его гений — потерян для человечества. В моей власти помочь ему, настаивал он, разве не обязан я помочь ему?.. Затем он спел одну из своих песен, напоминавшую, как мне показалось, старинную балладу; временами он так завывал, что многих слов было невозможно разобрать, но, невзирая на это, он пел, переставляя стихи в произвольном порядке:
В сей ночи, в сей ночи,Присно и поныне,Свод, очаг и свет свечи,Твой дух Христос приимет.
Когда покинешь сей приют,Присно и поныне,На пустошь дрока тебя снесут:Твой дух Христос приимет.
Пред тобою — Ужасов Мост,Присно и поныне,Дрока шипы изорвут твою плоть:Твой дух Христос приимет.
Престарелый судья Т. прибыл из Нью-Йорка затем, чтобы, как он выразился, не таясь «поговорить напрямик со своей покойной женой, чего ему никак не удавалось сделать, когда она была жива»; обращался «Уэбли» со старым джентльменом самым своевольным и бесцеремонным образом, словно ситуация была отнюдь не серьезная.
— Кто здесь сегодня? Кто здесь? Пусть представятся снова — я не люблю незнакомых! Говорю вам, я не люблю незнакомых! — твердил он.
Хотя миссис А. предупреждала, что никаких физических явлений нам наблюдать не удастся, время от времени в полумраке комнаты вспыхивали мерцающие огоньки, размером не более пульсирующих искорок светлячков; оба мы, Перри Мур и я, чувствовали пальцами вибрацию стола. Примерно в то время, когда «Уэбли» уступил место духу жены судьи Т., температура в комнате, казалось, внезапно упала, и я помню, что меня охватил страх, — но это продолжалось одно лишь мгновение, и вскоре я снова пришел в себя. (Доктор Мур утверждал, что не заметил никакого изменения температуры, а судья Т. был после сеанса так ошеломлен, что его спрашивать было бесполезно.)
Сам сеанс похож на остальные, на которых я присутствовал. Дух — или голос — заявил, что он и есть покойная миссис Т.; этот дух обратился к здравствующему супругу с весьма странною, исполненною напряжения настоятельностью, так что присутствовать там было весьма неловко. Вскоре судья Т. расплакался. Его изборожденное глубокими морщинами лицо было мокро от слез, как у ребенка.
— Ну, Дэрри! Дэрри! Не плачь! Ах, не плачь! — произнес дух, — Никто не умер, Дэрри. Смерти не существует. Не существует!.. Ты меня слышишь, Дэрри? Отчего ты так испугался? Так расстроился? Не надо, Дэрри, не надо! Дедушка, и Люси, и я — мы все здесь вместе, и мы все счастливы! Взгляни, Дэрри! Будь мужествен, мой дорогой! Испугался, бедный мой! Мы так и не узнали друг друга, да? Мой бедный, мой дорогой! Любовь моя!.. Я видела тебя в огромном прозрачном доме, огромном горящем доме; бедный Дэрри, мне говорили, ты болел, ослаб от жара; все комнаты в доме были объяты пламенем, а лестница сгорела дотла, но по ней двигались фигуры, Дэрри, вверх-вниз, бездна народу, и среди них — ты, милый; спотыкался со страху — такой неуклюжий! Ну взгляни же, мой милый, прикрой глаза рукой, и ты увидишь меня. Дедушка помог мне — ты знал об этом? Произнесла я перед кончиной его имя? Милый, дорогой мой, все произошло так быстро — мы так и не узнали друг друга, правда? Не будь строг с Энни! Не будь жесток! Дэрри! Отчего ты плачешь?
Понемногу голос духа становился все тише, а может, что-то испортилось и каналы коммуникации были уже несвободны. Повторы, невразумительные обрывки, бессмысленные призывы: «Милый! Милый!» — которых, казалось, были не в силах унять ответы судьи. Дух говорил о своей могиле, о путешествии в Италию много лет назад, об умершем или неродившемся ребенке, снова об Энни — очевидно, дочери судьи Т.; но из словесной мешанины не всегда удавалось извлечь смысл, и, когда миссис А. внезапно пробудилась от транса, это было большое облегчение.
Судья Т. поднялся из-за стола в сильном возбуждении. Он хотел вновь вызвать дух — он не успел спросить жену о самом главном; его захлестнули эмоции, и ему трудно было говорить, прервать монолог духа. Но миссис А. (которая выглядела удручающе усталой) сказала ему, что в эту ночь дух уже не вернется и не следует даже пытаться вызывать его снова.
— Мир иной подчинен своим законам, — произнесла миссис А. тихим, шелестящим голосом.
Вскоре после 9 ч. веч. мы покинули миссис А. Я тоже был в полном изнеможении; я и не предполагал, что происходящее так захватит меня.
Судья Т. тоже остановился в «Монтегью-хаузе», но после сеанса он был слишком расстроен, чтобы разделить с нами трапезу. Уверял нас, однако, что дух был настоящий — голос его жены, в этом он убежден, жизнью готов поклясться. При жизни она никогда не называла его «Дэрри», не странно ли, что она назвала его «Дэрри» сейчас? — и так беспокоилась о нем… с такой любовью? — и об их дочери тоже беспокоилась? Он очень тронут. Ему надо многое обдумать. Да, несколько недель тому назад у него был жар — жестокий приступ бронхита с высокой температурой; по правде сказать, он еще не вполне оправился. А самое необыкновенное во всем случившемся — это открывшаяся ему истина: Смерти не существует.
Смерти не существует.
Мы с доктором Муром славно пообедали — жаркое из барашка, уложенное в виде короны, молодой картофель с горошком и капуста с маслом; два сорта хлеба: ржаной немецкий и сметанные рожки; масло в гостинице превосходное, отменное вино; на десерт — блинчики со сливками и жареным миндалем, выглядели они великолепно, но я уже был не в состоянии ничего есть. Доктор Мур зверски проголодался. За едою он разговаривал, часто сопровождая свои слова громкими взрывами хохота. Он, разумеется, убежден, что медиум — обманщица, и даже не слишком искусная обманщица. За время своих любительских исследований, которые он с перерывами ведет вот уже пятнадцать лет, он встречал куда более искусных медиумов. Даже печально знаменитый Юстас со своими левитирующими столами, боем часов и воплями всякой нечисти поизобретательнее миссис А.; Юстас — всякому, разумеется, ясно — шарлатан, но чтобы раскусить его методу, пришлось изрядно поломать голову. А у миссис А. все абсолютно очевидно.
