Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты
На другой день, увидев мореходов, я спросил: а может, останки шхуны уступить рестораторам и на эти деньги — домой? Отец и сын поглядели почти со злостью.
— Да вы что! Это все, что есть у нас в жизни…
Некоторую надежду на то, что паруса на «Кавасаки» будут все-таки подняты, обещает прилет на Пхукет японского телевидения. После первого репортажа будто бы решено снять сюжет о том, как «Кавасаки» возвращается к плаванью. В этом вроде бы заинтересована фирма, строящая знаменитые шхуны. Киношники, правда, рассчитывали увидеть «Кавасаки» уже на плаву и могут планы пересмотреть. Но, возможно, не пересмотрят. И тогда у нескладной, похожей на морское бродяжничество одиссеи конец будет не очень грустный.
Попытка вызволить шхуну…
Признаюсь, присмотревшись к двум мореходам, большой симпатией проникнуться к ним я не смог. Но люди в беде, и грешно было бы оставить их вовсе без помощи. Я знаю, в начале зимы на Пхукет из России улетает отдыхать много небедных людей. Господа, положите в карман лишнюю толику денег и разыщите на Пхукете Медведевых — отца и сына. Я уверен, они еще там, и яхт-клуб скажет, как их разыскать. Всякая помощь будет принята с благодарностью.
Конец у этой истории не просто грустный — печальный. Два дня назад из Хабаровска позвонила наш собкор Галина Миронова и сообщила: 28 ноября, в прошлую пятницу, скончалась жена и мать мореходов — Татьяна Федоровна Медведева. Скончалась неожиданно на работе от сердечного приступа. Рассказывают, перед этим она говорила с мужем по телефону, в который раз просила скорее вернуться. Ответ был прежним: «Вернемся только под парусами…»
Велик океан. Но больше его — океан жизни, тоже подверженный бурям. Каждый день узнаем: захлестнуло кого-то.
Фото В. Пескова и из архива автора.
2–4, 6 декабря 1997 г.
Стога
(Окно в природу)
Проглядывая недавно фотографии разных лет, без удивления обнаружил свидетельство страсти своей снимать стога. Сколько раз их снимал! И знаю заранее: увижу — опять побегу искать нужную точку, чтобы снимать. Да разве я один! Нет и художника, который с этюдником прошел бы мимо стожков. Есть картины, где стожки либо «грустят», либо «излучают тепло». А если между стожками пасется лошадь, я даже без фотокамеры готов стоять у этого места так долго, как позволят шофер или время пешей прогулки.
Праздник души я испытывал, проплывая теплоходом по Оке на отрезке знаменитых Кочемарских лук. Тут река невообразимо петлят, весной разливы ее подобны бескрайнему морю, на заливных низинах летом растут превосходные травы, а к осени все пространство по обеим сторонам от реки в стожках сена. Капитан теплохода позволял забираться на самую верхнюю точку речной посудины, и я испытывал радость, наблюдая стожки вперемежку с кустами, уходившие в синеву к горизонту.
Отчего так приятны для глаза стога? Ну, во-первых, потому, что стоят они, как правило, в живописном месте — лесная поляна, опушка, пойма речонки. Вид стожков вызывает в памяти лето — разнотравье с луговыми цветами, синее небо, тепло. Кто видел, как косят траву, ворошат сено и как мечут его в стожки, и это припомнит с радостью. А если запустить руку в глубину стога и вынуть клок сена — удивительный запах картину воспоминаний о лете сделает еще ярче.
Хороший хозяин, заботясь о том, чтобы дождь осенью не проник в сено, укладывает его старательно, плотно. Стожок получается собранным, подбористым, заостренным к верхушке. Низ его, чтобы сено не отсырело в подошве, покоится на платформе из тонких жердей.
Стог сена — итог приятной работы в хорошее время, это запас на зиму тепла, гарантия благополучия для тех, кто мычит и блеет во дворе дома и, стало быть, для тех, кто летом махал косою, ходил по лугу с граблями и вилами.
Стожки — пример превращенья в нашем сознании житейской прозы в поэтический образ.
«Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога». Это Блок.
В местах лесных с куртинками полян и полей стога небольшие. В степных краях зовут их копнами. А стог (скирда) — это то, что сложено из свезенных в одно место копен соломы, сена, необмолоченных снопов.
Скирду сложить тоже надо умело. На верху ее с вилами орудовал обычно мужик сильный, сноровистый. На длинных вилах метали ему высохший материал, а он клал, причесывал, охорашивал скирду. Скатывался сверху мастер обычно под визг ребятишек и баб, опытным глазом со стороны оценивал свою работу, отправляя в зимнее плавание то, что было накоплено летом. Продолговатые степные скирды и правда похожи на молчаливые корабли.
Зимние стога…
В январе, когда устанавливается санный путь, стога начинают понемногу растаскивать, развозить по усадьбам, по скотным дворам. Это работа мужская, нелегкая — солома или сено слежались, потяжелели, — но ее почему-то делают с удовольствием, разогреваясь и покрякивая на морозе.
Но иногда о стогах соломенных забывают. Чернея, стоят они до весны. И перед новой пахотой их сжигают. В апреле часто можно увидеть над полем сизый дымок, почувствовать, как ни странно, приятные запахи гари. Все, что связано с полем, лугом и лесом, редко издает дурной запах.
Склад еды и тепла в поле и на лугу привлекает к себе едоков и тех, кто ищет уютных пристанищ. На стогу, на приложенных к нему шестах часто видишь: суетятся или спокойно сидят, сверкая белизною боков, сороки. Но притягательное начало всему тут — мыши. С приближеньем зимы часть из них устремляется к жилищам людей, часть вполне сносно живет под снегом, а часть зимует в скирдах. Даже хорошо обмолоченные стебли хлебов оставляют часть зерен в соломе. Скирда для мышей, как говорится, и стол, и дом.
Два раза — зимой и осенью — мне пришлось спасаться в скирдах от мороза и от дождя. Копаешь возможно глубже нору в соломе, залезаешь в нее ногами вперед и, заткнув лаз, устраиваешься как умеешь. Конечно, это не номер в гостинице, но это выход из положенья, когда ты ночью застигнут в местах незнакомых. Постепенно обминаешь колючее логово и начинаешь кемарить. Если очень устал, то даже гром и молнии тебе не помеха, а если не очень, то слушаешь всякие шорохи. Потом слышишь писки со всех сторон. Это притихшие было мыши возобновили свою обычную жизнь. Завсегдатаи скирды ведут себя очень уверенно, залезают к тебе в рукава, или вдруг ощущаешь возню возле самого уха. Без удовольствия вспоминаешь, что в берлогах мыши зимою выстригают у медведей полосы меха для своих гнезд. Но когда знаешь: снаружи — холод и ночь, то ничего, примиряешься, а после ночлег в скирде вспоминаешь даже как романтический.
Но где мышиный народец — там же и мышееды. Их много. Во время ночлега в скирде зимой я слышал снаружи какие-то странные звуки и писк мышей, не похожий на их обычную суету. А на снегу утром увидел следы птичьих крыльев — в сумерках тут успешно охотились совы.
Еще один мышеед — ласка — живет с мышами бок о бок, и от нее непросто спастись. Юркий, со змеиным тельцем зверек настигает добычу в соломенных норах и лазах.
Днем мышей на скирде нередко караулит канюк. Его тактика очень простая: сидеть неподвижно и внимательно наблюдать. Соблазнилась мышка выбежать из соломы размяться — тут канюк ее и настигнет. И лиса к скирде обязательно забежит. Иногда просто из любопытства — послушать сладкий мышиный концерт, а иногда поохотиться либо полежать в затишье с солнечной стороны на соломе, погреться.
Однажды в марте за деревней Комягино, к северу от Москвы, я решил привалиться к скирде — погреться чайком из термоса. И лиса тоже, видно, знала это уютное место — чуть лыжей на нее не наехал. Взлетела пружиной — и к лесу, к лесу…
В другом же месте скирду я с месяц старательно объезжал. В ней зимой окопалась стая одичавших собак. Я наткнулся на них нечаянно, увидев на самом верху скирды лежащего в позе льва рыжего кобеля. Еще не зная, в чем дело, я с любопытством подъехал поближе, полагая, что собака прыгнет сверху и убежит. Ничуть не бывало! Кобель поднялся, оскалил зубы и зарычал. И сейчас же, как по команде, из соломенных нор выбралось не меньше десятка разнокалиберных со всклоченной шерстью псов. Меня совершенно они не боялись. Два или три рычали, остальные недружелюбно поглядывали. Нападать не решились. Но и я уже шагу вперед не сделал. Стараясь не показать, что боюсь, повернул лыжи и, лишь удалившись шагов на триста, дал деру.
Позже, скирду как следует оглядев, я понял, что наткнулся на стаю в момент февральских собачьих свадеб — снег у скирды был истоптан, пропитан мочой, кое-где виднелись капельки крови.
Бывает, на равнине скирда — единственное приметное место, единственное возвышенье, где птицы могут присесть отдохнуть, оглядеться. Для орла-зимняка скирда — желанный насест. Иногда степные орлы за неименьем другого места строят гнезда на старых скирдах.
