Евгений Москвин - Предвестники табора

(Как странно, ты только что убедился в существовании неземного, а они-то как раз, эти три человека, совсем недавно соскочили с велосипедов на землю).

Платки штормят назад и, как только три человека начинают постепенно сбавлять бег, удлиняются, разворачиваются — медленно, медленно…

Это уже флаги; и все продолжают набирать длину.

«Они набирают все то, что теряет скорость бега», — пришло мне на ум.

И ровно в тот момент, когда три человека на горизонте останавливаются, флаги, подчиняя себе ветер и заворачиваясь в оборотную букву «С», достигают максимальной длины.

Что я испытал в тот момент??

Нет, не могу выразить… ни словом, ни вообще чем-либо человеческим…

…………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

Немного позже люди «свернут» флаги, и вся «эстафета» повторится заново…

Когда наступит ночь, лунный свет спустится по флагам на землю — я словно бы воочию увидел его подвижные прямоугольные отражения, проскальзывающие от середины флагов вниз, по дуге, — это походило на отсветы автомобильных фар, которые «проезжают» среди ночи по потолку спальни (свет просачивается сквозь щелочки неплотно задернутых штор)… …………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

За пинг-понговым столом шла игра — двое в тонких белых свитерах, белых брюках и кепи; шарик, перелетая через сетку с одной стороны на другую, бесшумно ударяясь о ракетки, замедляет время. Ни один из игроков никогда не ошибается — шарик не падает в траву и не попадает в сетку; все четко, все идеально, но и непохоже, чтобы эти двое старались обыграть друг друга, — скорее уж, может показаться, будто они ставят рекорд «долгой игры» на количество отбиваний с каждой стороны.

Но это обманчивое впечатление. На самом деле, эти люди просто не способны на ошибку.

Поэтому-то они и не люди, и никто на этой поляне, — Мишка был совершенно прав.

А вот персонажи, о которых он не упоминал: шуты, жонглирующие яблоками.

(«Это те самые яблоки, которые в прошлом году раскатились по земле, когда я случайно опрокинул корзину. Помню, мать на меня здорово накричала».

«Ну-ка поднимай яблоки!.. Вот видишь, что ты натворил! Собирай их теперь! Немедленно!..» — кричала мать.

Я собирал яблоки, досадуя, и действительно в какой-то момент — я точно это помнил — мне захотелось начать жонглировать ими, хотя я и не умел, — дело в том, что за час до этого по телевизору показывали цирковое представление.

Цирк я никогда не любил; даже больше — терпеть не мог. И все же хотелось жонглировать…).

И вот еще два сиамских близнеца, облаченные в желто-синюю арлекинью чешую и трехрогие шапки с бубенцами, — один близнец наклоняется, взваливает другого себе на спину, второй принимается ожесточенно сучить ногами в воздухе; потом они меняются ролями. И все эти действия в абсолютном безмолвии, тогда как на лицах близнецов такие гримасы, словно они оглашают воздух свирепыми криками.

И была река, простиравшаяся до горизонта… А где ее начало, Бог знает! Двое плыли в лодке: он, в белоснежном костюме и белоснежной широкополой шляпе, и она — в белоснежном кружевном платье. Плыли с неторопливостью сна, в кругах солнечного света и в кругах воды — когда лодочник бередил веслом реку, создавалось впечатление, будто он только чуть прикасается к глади, а не гребет; быть может, так и было.

Камышовые заросли на берегу.

Лодочник стройный, длинноногий, возникает даже странная ассоциация с циркулем, и поза ей подстать: лодочник, выпрямившись в струнку, опирается на одну ногу, другая отставлена.

«Откуда здесь река?..»

Это земной вопрос — здесь они не работают…

«Куда ж им плыть по реке времени? — в конец, если нет начала…» — вот как следовало сказать: спросить и тотчас ответить самому себе.

А что это означает? Нет мне ответа…

Описывая, однако, я прекрасно осознаю, что и по сей день не в силах передать это таким образом, чтобы не возникло впечатления разрозненности всего того, что совершали Предвестники табора. А между тем, это была система, ритуал, подсказанный шестым чувством. Вот оно, впрочем, и объяснение: как можно передать словами «суть» шестого чувства? Все верно, только назвать результат и прибавить ощущения, но этого всегда оказывается недостаточно.

В вечер, когда мы играли в шахматы, Мишка сказал абсолютно верную вещь: странные «игры» Предвестников табора казались бы безобидными, если бы совершались по отдельности; вместе же «это выглядело очень необычно; более того, мистически». И все же главную и, пожалуй, самую странную деталь Мишка упустил. (Она-то, пожалуй, как раз таки подчеркивала общность всего того, что они совершали…). Дело в том, что Предвестники табора… Они были словно наклеены на поляну — фигуры (особенно тех «персонажей», которые носили на себе светлые одеяния) выглядели чуть-чуть светлее всей остальной обстановки, словно их подсвечивали сзади маломощным фонариком. (Сегодня мне хочется назвать это «комбинированной съемкой»)… …………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

— Кто это? — ошалело шепнул Мишка.

«Это те самые люди, о которых ты говорил», — тотчас мелькнул в моей голове самый простой, но, пожалуй, что совершенно неуместный в данной ситуации ответ.

— Я не… — полагаю, я хотел сказать «я не знаю», как вдруг увидел, что у Мишки подкосились ноги.

Я вскрикнул и бросился поддержать его.

— Эй, все в порядке? — вырвался у меня совершенно идиотский вопрос.

— Нет, ничего не в порядке, Макс, ничего. Ради Бога, бежим отсюда!

Он бросился обратно в лес.

Его крик меня отрезвил — я побежал следом.

У меня так колотилось сердце, что мне казалось, будто оно выдалбливает у меня в груди громадный шишковидный вырост, — вот он натягивает майку и щекочет кожу изнутри!

Выпуклая опухоль.

Размером с лимон.

И эта галлюцинация только ускорила мой бег.

— На поляне? Которая рядом с поселком? — меня буравили два Сержевых ромбика — взгляд резкий, едва ли не обиженный, и как всегда он гармонично сочетался с пронзительным голосом; на самом деле все это были признаки крайнего удивления.

— Да. На Поляне чудес, — подтвердил я.

— Нет, подожди-ка, Поляна чудес совершенно в другом месте находится…

В другой раз его возражение меня бы смутило; я, однако, припомнил, как Мишка не так давно говорил, что Серж, мол, не столь осведомленный и знающий, каким старается казаться, — а значит, ему не удастся смутить меня (против всякой логики я с раннего детства значительно сильнее опасался смутиться и быть заподозренным во лжи, когда говорил чистейшую правду, нежели в том случае, если абсолютно и полностью лгал); итак, я вспомнил Мишкины слова и уверенно заявил:

— Это была Поляна чудес.

— То есть, ты хочешь сказать, что она находится рядом с нашим поселком? — Серж задал этот вопрос так резко, что я сразу понял: он старается поймать меня «на малейшей несостыковке».

— Да.

— Не верю! Чем докаж? — вступил Пашка.

— Сходи да посмотри сам, — парировал я.

— Давай, Пашка, все! Пойдем, посмотрим, — загорелся вдруг Серж, — но если только ты врешь…

Он грозно посмотрел на меня… и тут я… внезапно, даже для самого себя, поддался, пошел на попятную:

— Ты знаешь… Не факт все же, что вы что-нибудь отыщите…

Почему я так сказал? Меня, что называется, «взяли на понт», и я-таки струсил? Нет, не поэтому. Я ведь не знал, результатом чего явилась наша с Мишкой находка — моих целенаправленных поисков или случайности, внезапного открытия — с его стороны.

А может, и того и другого сразу? Этот вариант только сейчас пришел мне в голову и был, разумеется, любопытен, однако, продолжая анализировать, я рисковал забрести в такие мыслительные лабиринты. Что же тогда говорить о попытках объяснить это вслух, — тем более, Сержу с Пашкой, которые сейчас только и ждут, чтобы «поймать» меня, перебить, — словом, держат в постоянном напряжении.

Да кроме того, обстояло бы дело и иначе, я вряд ли доверил бы им свои мысли; Сержу одному — возможно, — но и в этом я тоже не уверен…

— Как это не факт? Почему? — вопрос Сержа звучал еще более резко, чем в прошлый раз; и снова обиженные глаза-ромбики.

— Так… так подсказывают мне мои внутренние ощущения… и мысли. Больше… больше я просто не знаю, что сказать… — забормотал я смущенно.

— Ага! Вот-вот!.. О чем я говорил, Серж! — победно возопил Пашка.

— Если вы мне не верите, спросите моего брата. Он подтвердит, — заявил я; мой голос снова обрел твердость.

Мишка присутствовал при разговоре — мы сидели в Олькином домике, вшестером — опять все в сборе; вечером того же дня. Неудивительно, между тем, что я только что говорил о Мишке так, словно его не было поблизости, — сидя рядом со мной, он до сих пор не произнес ни слова; вообще с тех пор, как мы прибежали из леса, он притих, все кусал губы, низко клонил голову… Я решил, что он в шоке от увиденного, однако все же его странная меланхолия никак не состыковывалась у меня голове: «с чего бы это ему „меланхолить“, когда мы увидели то, о чем он рассказывал мне? Страшно, конечно, но все-таки он ведь должен был быть подготовлен!..»