Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
8
Пчельник был тих, спокоен. Приглушенному осеннему жужжанию пчел Само почти не внимал. На башне высоко над ним вызванивали воскресенье. Он потрогал ульи, мельком заглянул в них и отошел. Не тревожил пчелок, не дразнил. Вспомнил Орфанидеса, даже увидел, как тот наклоняется над ульем, целит указательным пальцем в пчел и говорит: «Человек что пчела: лишь радение и труд его спасут!» Само улыбнулся и сел на лавочку. Расправил под собою домотканый ковер, растянулся. По телу разлилось блаженство. «Был бы я помоложе, — думал он, — шмыгнул бы в улей к пчелам, потрудился бы усердно с ними. Что ни вечер собирал бы я груду меда. А может, нашел бы себе пчелиную полюбовницу. Не какую-нибудь, а пчелиную матку, царицу. Большую, упитанную, полную неги и желания». На него стала находить дрема. Он блаженно улыбался видениям, мелькавшим перед глазами. Пчелиная царевна взяла его в мужья, а пчелы вокруг жужжали и пели.
Женилось мотовило,женилку обломило…
Приблизилась пчелиная царица. — она была гораздо крупней жениха. Он поклонился ей, она сразу же закинула его на спину и вылетела с ним из улья. Весь рой — за ними. Она летала, прыгала, скакала с ним по лугу, пока не уронила. Он упал и больно ушибся. Пчелиная пасть, склонившись над ним, с ревом выдыхала: «Не хочу тебя, не хочу тебя, не хочу тебя!» А когда пчелиная челюсть вот-вот, казалось, вонзится ему в горло, он взвыл от страху и резко лягнул ногой. Жить захотелось…
Проснувшись, тотчас почувствовал боль в ноге. Потер ее, встал. Хрустнуло в лодыжке. Скрипнуло в колене. Он подошел к улью, заглянул в него и подумал со злостью: «Когда-нибудь плесну сюда бутылку керосину!»
Пчелы спокойно жужжали, словно пели. Он слушал мелодию, но смысла ее не постигал. «Ну и балда! — посмеялся над собой. — Мечтаю о том, что недоступно, а до того, что под носом, мне и дела нет! Ну разве не балда?»
Он вошел в сад, зеленая лужайка утешно ласкала взор.
Сорвал пучок травы, приложил к ноздрям.
— Ох, как пахнет, как чудно пахнет!
И зашагал к дому уже спокойнее.
9
Два дня размышлял Валент Пиханда, а на третий открылся во всем отцу и брату. Услышав, чего только не наобещал ему Гадерпан, оба пришли в изумление.
— Ну и ну! — покачал Само головой, — выходит, ты будешь хозяйчиком?! Захотелось стать маленьким фабрикантом.
— Я еще ничего не решил! — замялся Валент.
— Ничего, решишь!
— Такой случай жаль упускать, — вмешался в разговор отец. — Только за этими посулами непременно что-то скрывается. Что ему от тебя надо? Не говорил?
— Вот именно, что ему надо?! — ухмыльнулся Само.
— Он никаких условий не ставил, — отбивался Валент. — Ему нужен компаньон, и он выбрал меня. Как заработаю, отдам долг, даже с процентами.
— Сам понимаешь, что все это будет не так-то просто, — посерьезнел Само. — Уж не прочит ли он, случаем, тебя в зятья, а? Не хочет ли навязать тебе свою милейшую дочку?
— О том не было речи! — выкрикнул раздраженно Валент.
— А к чему ей и быть? — рассмеялся Само. — До этого сам допереть должен.
Все трое долго молчали. Грызли потихоньку семечки, стараясь не смотреть друг на друга.
— Так что вы скажете? Принять предложение? — отважился наконец Валент.
— Попробуй! — решил отец. — Дубильни враз не обанкротятся, а ежели это занятие не по душе будет, вынешь свой пай, и баста. Я бы попробовал. Не рискуя, не добудешь!
— Попомни мои слова, — с улыбкой погрозил Валенту брат, — скоро тебя оженят!
— А если и так? — спросил отец.
— Да мне-то что? — ухмыльнулся Само.
Валент сердито стиснул зубы и не сказал ни слова. Однако не поленился — в тот же вечер отправился к Гадерпану. Чуть понуро и неуверенно зашел в кабинет и остановился в дверях. Гадерпан, внешне радушный и добросердечный к Валенту, вдруг сделался серьезен и вопросительно, с нескрываемым любопытством взглянул на него.
— Я принимаю ваше предложение! — сказал Валент.
Гадерпан от радости всплеснул руками и бурно рассмеялся. Он подскочил к Валенту, схватил за плечи, несколько раз прокружился с ним и все смеялся, смеялся.
— Замечательно, Валент! — восклицал он. — Ты меня чертовски обрадовал, мальчик! — А успокоившись, сказал гордо: — И у меня для тебя сюрприз! С понедельника можешь приступить к обязанностям судьи в ружомберкской седрии. Конечно, это временно, потом непременно найдется что-нибудь и поближе — в Микулаше или в Градке.
— Благодарю вас, пан Гадерпан!
— Ну, ну! — оборвал он Валента и отворил дверь в гостиную, где, подавляя нетерпение, над мелким вышиваньем сидели пани Валика и барышня Гермина. — Налейте, милые мои женщины, чего-нибудь горячительного! Мы тут поладили, как истинные братья!
Обе женщины возбужденно вскрикнули, свернули вышивание и стали собирать на стол рюмки, еду и коньяк. Примерно через час, когда все уже были под хмельком, из-за стола поднялась пани Валика, сославшись на головную боль. Юлиус Гадерпан выпил наспех еще немного коньяку и, бормоча что-то о счастье, удалился вслед за ней.
Валент и Гермина остались одни.
Гермина подсела к Валенту, налила себе и ему.
— Выпей! — угощала его. — Надеюсь, что хотя бы ты еще не пьян, — озорно смеялась она.
— Я-то выдержу! — куражился Валент и с улыбкой выпил одним духом.
— Расскажи мне что-нибудь хорошее!
— Хорошее? — удивился он. — О чем же?
— Не знаешь? — засмеялась она. — Ну хоть о том, как мы когда-то учили немецкий.
— Это было давно!
— Ну и что! Мне нравилось!
— Я об этом и не вспоминаю, — отнекивался Валент.
— Напомнить тебе подробности?
— Лучше давай о другом.
— Хочешь, изволь! — она стала серьезной. — Вчера с мамой я была в лесу, проходили мимо каменоломни. Туда как раз привезли тяжелый железный поворотный круг, четырем мужикам не под силу было снять его с телеги. Вдруг пришел один, звали его Петер, косая сажень в плечах, ух! Оперся руками о круг и одним рывком сбросил с воза… Вот это силач! Он бы и тебя положил на обе лопатки.
— Ты так думаешь? — улыбнулся Валент. — Если поддамся, может быть, — пошутил он.
— Ну-ка, покажи мускулы, — сказала Гермина. — Сожми руку.
Валент сжал руку — Гермина слегка пощупала мышцу.
— Да, твердая! — похвалила она. — Ты меня поднял бы?
— Тебя? — рассмеялся Валент. — Как перышко!
— Попробуй!
Валент встал, поглядел на Гермину и сразу же поднял ее. Она приглушенно взвизгнула. Он покачал ее на руках, улыбнулся в лицо, а когда она обвила его за шею, сделал шаг, другой. И даже не заметил, как очутился в Гермининой постели. В темной комнате, в мягких и душистых перинах, одурманенный коньяком, Валент уступил настояниям бурной страсти Гермины…
— А ты бы мог меня любить? — спросила она его позже, когда они недвижно лежали рядом. — Скажи, мог бы? — настаивала она.
— Не знаю, — ответил он тихо.
Она прижалась к нему, поцеловала в плечо.
— Хорошо, хоть не лжешь, — прошептала горячо. — Я тебя люблю, давно люблю, еще до того, как мы первый раз поцеловались, еще до того, как ты первый раз увидел меня, давно, очень, очень давно!
Она тихо расплакалась.
Валент погладил Гермину по волосам, ему стало жалко ее. «Буду ли я когда-нибудь любить ее? По-настоящему любить? Нет, не буду!» Он сел, потом встал. «Буду ли я вообще кого-нибудь любить? Кого-нибудь по-настоящему? Буду?» Он горько улыбнулся. Гермина соскользнула с постели на пол и обняла его колени. «Неужто любовь — это всего лишь инстинкт, одна биология? Мужчина ходит по свету и от женщины к женщине разносит семя, по сердце оставляет себе! Неужто это действительно так? Сердце — для мужских дел, семя — для животворных женщин?!» Он бессильно махнул рукой, скучливо вздохнул.
— Ухожу! — сказал он неуместно громко.
— Останься! — пролепетала Гермина.
— Ухожу! — повторил он решительно и впервые почувствовал себя рядом с этой женщиной и в этом доме уверенно и смело. Она выпустила его колени, он не мешкая оделся. Съежившись, она тихо притулилась на полу. — Не ходи за мной! — приказал он ей и вышел.
Оказавшись в непроглядной тьме, он почувствовал, как тяжелеет тело. Шел не скоро и, пока не привык к темноте, нащупывал путь ногами, а где и руками. Едва добрел до калитки, как тотчас за ней выросла неясная тень. Он испуганно вздрогнул.
— Предал меня, предал нас! — простонала Ганка.
— Это ты? — Ему стало легче.
— Прощай! — сказала Ганка и, повернувшись, убежала.
— Ганка, я тебе все объясню, — крикнул он и бросился вдогонку. Споткнулся, упал. Лежа на земле, прислушивался к звуку удалявшихся шагов. Потом вскочил и опять побежал. Остановился. Не видно ни зги, не слышно ни звука. Он стоял недвижно и вглядывался в черную пустоту.
