Юрий Герт - Кто если не ты
Игорь возражал Климу: не к чему выводить Жухрая и других, достаточно одного Корчагина; Мишка и Кира тоже ввязались в спор, но Майя, вся сжавшись, забилась в уголок дивана, и покусывая кончик толстой косы, все думала и думала о своем. «И вот Корчагин спросит: что ты сделала для коммунизма?.. Что?..»
— Но ведь можно кого угодно так изобразить, что получится смешно,— решилась она, заранее смущаясь и сердясь на себя оттого, что не может говорить спокойно под нарочито любопытным взглядом Игоря.
— Если я говорю неправильно, вы спорьте, но я все равно скажу. Разве можно сравнивать Корчагина и... Понимаете, Корчагин — герой, удивительный, исключительный человек, это все признают, а есть... Кроме таких, как он, есть обыкновенные люди, но можно ли только за это называть их мещанами?.. Нет-нет,— она предупредила вопрос, готовый сорваться с губ Клима,— я же не говорю о таких людишках, которые лгут, изворачиваются, вредят другим — с ними все ясно. А вот другие... Просто... просто обыкновенные? Ведь даже у Чернышевского есть Рахметов. Сам автор признает его особенным, так ведь? А есть просто честные, хорошие люди, как Вера Павловна, Лопухов... И так, по-моему, всегда будет! Люди вроде Рахметова или Чернышевского — по ним равняются остальные, они... Они как солнце, а другие —звездочки, которые заметны ночью... Я хочу сказать: если у человека не хватает ума или воли, чтобы сделаться героем, он так и проживёт всю жизнь обыкновенным простым человеком. Он не принесет вреда никому, и от него не будет для людей такой пользы, как от Корчагина или Рахметова, но все-таки свою маленькую пользу он принесет!
Начав неуверенно, робко, Майя постепенно заговорила громче и убежденней, словно звуки собственного голоса придавали ей силы. Но мельком взглянув на Игоря, она увидела его прищуренные умные глаза — и ее обдало холодом: нет, он догадался, что она говорит не о «других», а о себе! Сердце застучало у нее в груди быстро и неровно.
— Та-ак-с,— коварно усмехнулся Игорь.— Мысли, не новые... Мы — обыкновенные, мы постоим и посмотрим, а вы — особенные, вы и сражайтесь на баррикадах... Вот и вся философия. Она давно уже служит панцирем любому мещанину. От подобной философии до прямого предательства — всего один шаг.
В каждом его слове просвечивала злая ирония. Все остальные были по существу с ним согласны. Но то ли Мишке стало жаль Майю, которая покраснела до самых корешков волос, то ли ему не понравился презрительный тон Игоря, но Мишка вдруг спросил:
— А ты что, уже сражался на баррикадах?
— Нет,— сказал Игорь.— А при чем тут я?
— Просто так,— сказал Мишка.— Я думал, ты уже сражался...
— Странно... А больше ты ничего не думал?
— Нет,— сказал Мишка.— Ничего. — Он вздохнул и с невинным видом принялся протирать очки.
Майя даже не успела хотя бы в душе поблагодарить Мишку за поддержку, как на нее обрушилась Кира:
— Что это за деление на обыкновенных и необыкновенных? Уж если делить, так я бы разделила всех людей на тех, кто всем доволен, спокоен и ничего не ищет, и на тех, у кого есть мечта, есть цель в жизни! Ты, Майка, не скрывай, ведь ты думаешь так: Игорь хочет стать дипломатом, Клим — писателем, а я — всего лишь учительницей... Так ведь? А по-моему, если быть учителем — так поставить себе цель: перевернуть всю педагогику, как Макаренко! Изобретателем? Значит, быть как Эдисон! Писателем? Как Лев Толстой! Иначе не стоит жить — если заранее уверить себя: мол, я маленький человечек...
— Но...
— Я все знаю, Майка, что ты хочешь возразить! Да, конечно, из тебя может и не получиться ни Макаренко, ни Эдисон — и что же? Ты жила ради большой цели, ты сделала все, на что способна,— это и есть главное, а там поставят тебе памятник или не поставят — об этом будет известно через тысячу лет!
— Значит, лучше всю жизнь прожить неудачником?
— В шахматах говорят: хорошее поражение стоит плохой победы!..
Теперь Майе показалось, что напрасно завела она этот спор.
Вокруг еще говорили о чем-то, но она слушала невнимательно, растерянно.
— А ты, Клим, о чем ты думаешь?..
Она не разобрала, кто спросил это, она только посмотрела на Клима, посмотрела без всякой надежды — он просто щадит ее, вот и не нападает... Но сейчас и до него дошла очередь...
Клим сидел на подоконнике, обхватив руками острое колено.
— Я вспомнил о Кампанелле.
Нет, никогда нельзя было угадать наверняка, что у него в голове! Но сейчас Майя испытала все-таки некоторое облегчение: она не будет центром разговора. Только этого ей теперь и хотелось...
— Государство Солнца,—сказал Клим.— Я думаю о Кампанелле и о его Государстве Солнца. Вы представляете, что это такое? — он заговорил неохотно, словно медленно пробуждаясь, и все время глядел в одну точку.— Средневековье. Вся Италия забита, задавлена, задушена... В городах пылают костры инквизиции. Всюду голод, нищета, тьма. Только что сожгли Бруно. Галилей отрекся от своих убеждений. Всюду разброд и страх. И вдруг находится человек, который мечтает создать Государство Солнца! Там нет ни рабов, ни тиранов. Каждый говорит открыто все, что думает, все равны, у всех все общее. Подлецов и эгоистов попросту вышвыривают из городских ворот — им нет возврата. Каждый живет для блага других, поэтому все счастливы. Вот о чем мечтал Кампанелла, когда он тридцать лет сидел в папской тюрьме...
Клим постепенно возбуждался, он уже спрыгнул с подоконника и мерил комнату быстрыми, крупными шагами.
— Кампанелла мечтал о Государстве Солнца, а его бросали в подземелье, морили голодом, зверски пытали — была такая специальная пытка, «велья», ее никто не выдерживал, она длилась сорок часов — но Кампанелла все выдержал и не сдался...
А за стенами тюрьмы тридцать лет изо дня в день вставала заря, пели птицы и «обыкновенные люди» скулили о своих несчастьях и вымаливали у попов местечко в раю...
— Но в конце концов,—сказал Игорь,— Кампанелла был только утопист, мечтатель...
— Ложь! — воскликнул Клим, загораясь.— Он не был только мечтателем! Кампанелла не упускал ни одной возможности начать борьбу! Но «обыкновенные люди»... Однажды он и его друзья чуть не подняли в Калабрии восстание. У них было все готово: оружие, им обещала помочь турецкая эскадра. Они бы смогли освободить Калабрию от испанских солдат и инквизиторов — но вокруг были «обыкновенные люди», им было трижды наплевать на Республику Солнца,— и они предали Кампанеллу. А когда им приказали его пытать — они пытали. А когда их самих пытали — они снова и снова, предавали Кампанеллу и его друзей, спасая свою шкуру. Потому что они были не героями, они были «обыкновенными людьми». И всякий раз предавали и губили великие идеи и дела, а кампанеллы умирали в тюрьмах, на гильотине, в Сибири!..
— Как же вы можете,— резко оборвал он самого себя,— как же вы можете говорить о каких-то обыкновенных и необыкновенных?.. В необыкновенную эпоху никто не имеет права быть обыкновенным! Да, Кампанелла, да, тысячу раз— Кампанелла, чтобы вся планета стала. Государством Солнца!
Он остановился, исподлобья оглядел всех, как бы спрашивая, кто и в чем еще может быть с ним не согласен?
— Да...— пробормотал Мишка, первым нарушив тишину.— Ты это здорово... Про Кампанеллу... И вообще... Черт...— он опять зачем-то снял очки и начал протирать стекла.— Только вот кто сумеет... У кого хватит сил... Оказаться таким вот... Кампанеллой... А не... Да, кто сумеет?
Мирно тикали ходики, показывая двенадцать.
— Да, кто сумеет?...— эхом откликнулось у Майи в сердце.
Не отрываясь, как бы вслушиваясь в саму себя, смотрела она туда, где раньше сидел Клим,— поверх багряного цветка, четко выступавшего на морозном узоре.
Там, за окном, тонко посвистывая, по-прежнему бесилась метель.
8
25 января. Никак не могу заснуть. Лежу—и все думаю, думаю, думаю... А о чем?.. И сама не знаю.
С тех пор, как потерялась моя тетрадка, у меня исчезла охота вести дневник. А сейчас вот не могу. Просто не могу быть одна. Хочется с кем-то говорить долго-долго и о таком, в чем сама себе никогда не признавалась...
Но помилуйте, уважаемая Кира Чернышева, вы ли это?..
Ведь всем на свете давно известно, что вы — синий чулок, сухарь и так далее... И вдруг— вы вскакиваете в три ночи, чтобы сесть за эти каракули! Ведь это смешно!..
Нет, это совсем не смешно. И ты, Кирка, отлично -это знаешь. Это серьезно. Очень серьезно. Хотя еще почти не о чем говорить. Хотя еще почти ничего не произошло. И все-таки, когда мы бываем вместе, я чувствую, что это уже началось, и другие догадываются, особенно Майка... И я боюсь и не хочу, не хочу ничего этого!
Сегодня, как обычно, возвращаясь от Майки, мы простились на углу — я и ребята. И у него были такие глаза... Они не умеют лгать, они выдают его, что бы он ни думал... Наверное, я слишком резко выдернула руку из его пальцев и потом почти бежала до самого дома. И мне все казалось — он идет за мной следом.
