Юрий Герт - Кто если не ты
— У мещан появился еще один адвокат!
— Но ведь все... Все думают иначе!..
— Все? Кто эти «все»? Картавина? Михеев? Леонид Митрофанович?.. Или Карл Маркс, Уитмен, Маяковский?..
Они размахивали могучими, блестящими палицами цитат — под их сокрушающими ударами ее возражения лопались, как грецкие орехи. Она боялась — особенно Игоря Турбинина с его иронией, безжалостной и острой, как скальпель. Клима она почему-то страшилась меньше, не говоря уж о Мишке, но Игорь... Одно сознание того, что все замечают, как она робеет перед ним, окончательно сбивало ее, и она говорила чепуху, явную чепуху, только бы скрыть свою растерянность, и терялась еще больше.
Вот тогда-то она впервые и подумала о Майе Широковой, подумала холодно, строго, как о незнакомой. Что она такое, Майя Широкова, умная или глупая, хорошая или плохая? И с тех пор она думала о себе непрестанно, анализировала, разбирала себя, свои поступки, свои мысли.
Но теперь ей вспомнилось: «Обыкновенные люди»,— сказала Наташа Казакова. Обыкновенные люди...
Да, есть просто обыкновенные люди!, В них нет ничего ослепительного, ничего сверкающего — да, не Зоя, не Корчагин,— но разве не имеет права человек быть просто обыкновенным, честным, делающим свое маленькое, незаметное дело?.. Разве мало таких?..
Вот и она, Майя Широкова, — тоже самый обыкновенный человек... Не хуже, но и не лучше других. Кончит школу, поедет куда-нибудь далеко-далеко, в Сибирь, сельской учительницей. О «них», о Кире она станет узнавать из газет. А у нее будет муж — не ученый, не писатель, но сильный, смелый и — вполне обыкновенный. И в доме у них будет много цветов, и она отправится с ребятами в поход по широким и голубым сибирским рекам, по Енисею, например, и будет жечь костры в тайге... А потом она превратится в старушку, и однажды съедутся все ее ученики. Она им скажет: я — обыкновенный человек, и совершила в жизни так немного, только то, что смогла, а то, что смогла — отдала вам.
Ей сделалось легко от этих мыслей, легко и немного грустно. Майя ускорила шаги, но полюбовалась причудливой сосулькой, притаившейся под выступом островерхой крыши. Наверное, так она продержится до самой весны, а потом растает на солнце и зажурчит в веселом ручейке...
Однако переулок закончился. Ветер хлынул ей в лицо, едва не сорвал шапочку, которую она успела прижать к ушам обеими руками.
....За окнами угасал серенький зимний день, когда пришла Кира. Она ворвалась, чуть не сбив с ног Майю — румяная, горячая с мороза, вся в снегу, с белым искрящимся налетом на бровях и пушистых ресницах.
— Ну и погодка!
Она, как всегда, сразу, одновременно, топала валенками, энергично сметала снег с пальто, развязывала платок, смеялась, обнажая ровные, с голубоватой каемкой по краям, зубы.
— Я думала, вдруг ты совсем не придешь,— сказала Майя.—Такой ветер...
— Никакого «вдруг» не может быть! А ветер — и чудесно, что ветер!..
Майя про себя вздохнула: вот у Киры всегда все определенно, без сомнений, она — как стрела, летящая прямо в цель.
Но сегодня Кира была не по-обычному возбуждена:
— Я встретила Гольцмана, они уже дописывают второй акт, явятся в семь.
— А сейчас почти пять,— всполошилась Майя.— А я еще картошку чищу! И уроки!..
— Да что ты до сих пор делала?
— Убиралась...
Они уже стояли в комнате, Кира огляделась: еще влажный пол, чистенькие, выбитые дорожки, на комоде забытая тряпочка, которой Майя стирала пыль.
— Неужели ты не понимаешь, как им это безразлично! — поморщилась Кира и шутливо напала на Майю: — Ффу, нет с тобой сладу! Ну и мещанка же ты, Майка!
— Правда?..— она и раньше знала, что Кира так скажет, но теперь ее слова почему-то особенно задели Майю.— Может быть, я и есть мещанка,— сказала Майя печально, и руки её безвольно повисли вдоль тела. В носу защекотало.
— Дурочка, да ты плакать собралась?..— удивилась Кира.— Да что у тебя сегодня за меланхолия?..
Она подскочила к подруге, обхватила ее за плечи, закружила, повалила на диван. Кира смеялась так заразительно, что Майя тоже не удержалась от улыбки, но когда Кира выпустила ее, Майино лицо вновь стало серьезным. Она поднялась; поправила волосы:
— Надо чистить картошку.
За картошкой они погоняли друг друга по хронологическим датам, потом — по таблице Менделеева. Потом разделали судака.
Сели за стол, раскрыли учебники. За два часа обе ни словом не обмолвились о ребятах. Только Кира все чаще поглядывала на ходики, и — чего почти не случалось— Майе удалось кончить задачу первой. Около восьми тетради были отложены в сторону.
— Нет никого,—сказала Кира.— Никого нет...
Хмурясь, она покружила возле стола, подошла к окну и ногтем принялась рыхлить землю в цветочном горшке.
— Хочешь, порешаем из твоего задачника для конкурсных экзаменов.
Это была жертва: Майя не любила математики.
В половине девятого Кира сказала:
— Я домой.
— Подожди. Они ведь обещали...
Сейчас Майе самой хотелось, чтобы ребята пришли, несмотря на неизбежную неловкость и смущение, которые она испытывала в их присутствии. А что если ребят в самом деле не будет — ни сегодня, ни завтра, ни потом? Она представила себе это на минуту — и почувствовала пустоту. Пустоту — потому что теперь бы ей уже не хватало этих долгих споров, клокочущего, взвинченного Клима, погруженного в созерцательные размышления Мишки, даже ядовитой улыбки Игоря — да, может быть, именно ее!
Но в девять она сама согласилась:
— Уже поздно, тебе и вправду пора собираться, и ей сделалось так тоскливо, будто метель ныла, перекочевав в ее сердце.— Знаешь, им, наверное, просто, скучно с нами...
— Их воля,— сухо проговорила Кира, но раздраженный тон выдал ее досаду.
— Нет, им не с тобой скучно,— поспешила уточнить Майя,— ты сама такая же, как они... А я... Ведь я или молчу, как дура, или заговорю — и все не то.. Ведь правда, правда, Кира?
— Что за страсть к самоунижению! — сердито воскликнула Кира.— А они-то сами кто?..
— Ах нет,— сказала Майя.— Ты не понимаешь...
Но в этот момент в дверь забарабанили — обе бросились открывать.
7
Как всегда, с приходом ребят во всей квартире стало тесно и шумно. Конечно, они опоздали — но, во-первых, где и кем установлено, что по гостям ходят днем, а не ночью? А во-вторых, они нашли концовку... Такую концовку! Гениальную концовку! Сам «товарищ Мольер», наверное, завертится в гробу от зависти...
Кира, смеясь, застучала по столу линейкой:
— Да объясните же толком, что вы такое нашли!
Клим занял свою обычную позицию на подоконнике.
— Итак — внимание! Если хотите, называйте нас мейерхольдами или как вам угодно: из третьего акта мы убираем декорацию ко всем дьяволам!
Кира вся ожила и засветилась, когда пришли ребята, и теперь в нетерпеливом ожидании смотрела на Клима. Но встретив его взгляд, чуть-чуть порозовела, опустила ресницы и, сказав Майе: «Подвинься-ка»,— хотя Майя сидела на диване одна, примостилась рядом с него.
Но Клим ничего не заметил, не заметил и того, что едва не перевернул горшок с цветами, резко взмахнув рукой — он вообще ничего не замечал, и не видел сейчас перед собой — ничего, кроме того, что виделось пока только ему одному.
— Итак, сцена пуста. Но не совсем. На ней — колоссальный комсомольский билет, прямо посредине, а перед ним копошатся, резвятся всякие душонки и чуть что — хором голосят: «Не наше дело!» И вдруг Комсомольский Билет начинает двигаться. Перед ним все расступается... А он все вперед и вперед, он выкатывается к самому барьеру, и тут... Понимаете, тут он вдруг раскрывается и из него выскакивает... Павел Корчагин! Да, живой, настоящий, в пулеметных лентах, сквозь бинты сочится кровь, и от него пахнет порохом гражданской войны!..
— Ну, порохом-то в зале, положим, не запахнет,— усомнился Игорь, но Мишка и Кира вместе сказали:
— Тише!
Игорь умолк.
— И вот,— продолжал Клим,— Корчагин стоит, широко расставив ноги... Он же кавалерист, он только что с коня, из атаки... И громовым голосом восклицает: «Не ваше дело?! Значит, борьба за коммунизм — не ваше дело?..» И дальше в том же духе, как сказал бы Павел Корчагин! И, понимаете, он говорит это всем тем, на сцене, но потом поворачивается к залу — и тут. уже для всех делается ясно, к кому он обращается! И потом...
Он было остановился, но какая-то новая мысль мелькнула у него в голове, и он продолжал, импровизируя на ходу:
— И потом он рубанет воздух шашкой и крикнет: «Ко мне, братва!» И тут — вы представляете себе? — перед ним явится Жухрай, Иван Жаркий, Рита Устинович и — именем революции — будут судить своих потомков: эти вот мещанские душонки — потому что ведь они тоже потомки! Они спросят у каждого: что ты сделал для победы коммунизма?..
Сначала Майя слушала Клима, захваченная его фантазией, потом в ее уме всплыло все то, о чем она думала сегодня, проходя по тихому переулку.
