Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
«Тысячу двести форинтов в месяц», — думала Янка, — такую сумму назвала в прошлый раз Майорош. А взамен только и требуется, что рукодельничать, завалить всю страну тарбайскими вышивками. Кустарная артель. Ей в жизни не приходилось держать в руках такую сумму. Ласло ежедневно выдает ей деньги на хозяйственные расходы. На тысячу двести форинтов можно прожить. Если Ласло бросит их, она смогла бы прокормить Жужанну.
«Вот беда-то! — думала Сусу, обводя надпись на земле широкой рамкой. — Господи, что же теперь делать?»
Аннушка, о которой ей столько раз тайком рассказывала Мамуся, Аннушка, загадочная, как волшебница из «Тысячи и одной ночи», так что у Жужанны уши начинали гореть, стоило только вспомнить какую-нибудь историю о ней, — теперь эта Аннушка обернулась чудовищем и внушала ужас.
Папа на кладбище глаз не сводил с Аннушки. У могилы он готов был припуститься за ней следом, но дядя доктор держал его за руку и похлопывал по плечу, только поэтому Папе и не удалось убежать. Мамуся думает о чем-то своем, она сидит рядом с нею на скамейке, вяжет и совсем не разговаривает с ней, Сусу; Мамуся вообще не проронила ни слова с тех самых пор, как что-то сказала Дедушке при выходе из машины, у кладбищенских ворот. Даже когда тетя Кати спросила, чистить ли морковь, Мамуся ей только молча кивнула и у могилы всем этим чужим людям пожимала руку, но не сказала ни слова в ответ. Папа тоже молчит, сидит у себя за письменным столом, через окно не разглядишь, читает он или еще чем занят, но время от времени поднимает голову и смотрит во двор. Наверное, они должны сказать друг другу ужасные вещи, но не решаются начать разговор. К кому же ей обратиться за помощью? Прабабушку она совсем не знает. Дядя Арпад ворует. Дедушка обычно не снисходит до разговоров с ней, да с Дедушкой и не очень-то считаются в доме, Дедушку «содержат», — так сказала тетя Кати. Сусу убежала в дальний конец двора, к сараю, который пустовал теперь, прижалась к дощатой стене и закрыла глаза. «На тебя, Господи, уповаю»… — тоненько затянула она псалом. Она хотела пропеть тихонько, чтобы слышала только стенка сарая, но не рассчитала, получилось громче, и голосок ее звонко разнесся по всему двору.
— Жужанна! — прикрикнул на нее отец, и девочка испуганно смолкла. — Это не развлекательное пение! — Тон у Ласло Куна был раздраженный.
«Родная! — с острой жалостью подумала Янка. — Кровиночка моя!»
У ворот звякнул колокольчик, и всем сразу пришла одна и та же мысль: они так и не обсудили между собой, как им вести себя, если Аннушка все-таки нагрянет. Янка сложила вязание, поспешно встала и заторопилась к воротам, Ласлo Кун еще ниже склонился над грудой нераспечатанных писем. Священника не было видно, но занавеска на окне канцелярии колыхнулась: старик явно подсматривал из комнаты. «Вот и опять они всю ответственность свалили на меня», — с горечью подумала Янка. Как она ни поступи, все будет им не по нраву. Встреть она Аннушку у калитки, ее выбранят, не проведи ее в дом, — все равно обругают. Что же ей делать? Дечи выглянула из спальни; сейчас она не казалась бледной, как там, на кладбище, напротив все лицо ее, лоб и даже шея стали багровыми. Рози высунулась из кухонного окна. И только Жужанна, которая стояла напротив ворот, прислонившись к дощатой стене сарая, снова опустилась на корточки и принялась чертить что-то на влажном песке. У ворот стоял почтальон.
Принесли две запоздалые телеграммы, обе на имя священника. Янка с грехом пополам смогла расписаться в рассыльной книге, до того у нее дрожали руки. Почтальон, давний знакомый семьи, который вот уже лет пятнадцать носил им почту, в почтительных словах выразил свое соболезнование и, повернувшись было уходить, окинул взглядом двор. Дом словно вымер, только на нижней ступеньке лестницы, неподвижно уставившись на него, торчала какая-то старуха, которую он отродясь здесь не видывал.
Дечи не захотелось больше отлеживаться в спальне. В былые времена, случалось, Оскар задерживался допоздна, если отвозил в Пешт картину; поезд, которым он возвращался домой, прибывал около полуночи. Но она никогда не ложилась прежде, чем не встретит мужа; летом она поджидала его в саду, зимой — у окна. В саду у них стояла скамья, оттуда она еще издали высматривала на дороге знакомую фигуру и бросалась навстречу. Оскар смеялся и разрешал ей обследовать все его карманы в поисках подарка, он всегда привозил ей из Пешта духи и какое-нибудь лакомство, а остальные деньги, вырученные за картину, высыпал ей на колени. «Будь поэкономнее!» — строго говорил Оскар, и оба не могли удержаться от смеха, потому что Оскару так же, как и ей, было известно, что она не в состоянии экономно относиться к деньгам, в два счета растранжирит все и начнет требовать снова. Оскар иной раз хохотал над ней до слез. «На тебя сам господь бог денег не напасется!» — говорил он в таких случаях и, подхватив ее, пускался в пляс по комнате и радовался, что на ужин опять его ждут неизбежные гренки на сале, потому что в доме снова хоть шаром покати и снова ему пора отправляться в Пешт пристраивать очередную картину. Посмотрел бы Оскар на нее теперь, когда она довольствуется пенсией да скудным вспомоществованием от зятя. Сто девятнадцать форинтов пенсия, и две сотни присылает священник. В отдельный конверт она сразу прячет двадцать форинтов — плату за электричество, а оставшиеся деньги раскладывает на четыре кучки и рассовывает по разным коробочкам. На четвертой неделе пустеет последняя из коробочек, как раз к тому дню, как приходит срок очередной пенсии. Вот уже много лет как у нее не остается гроша за душою, чтобы купить духов! Грим она вынуждена покупать, иначе будешь похожа на привидение, ну а духи… какие уж там духи! Сейчас она опять полна ожидания, как в прежние годы, она не спускает глаз с ворот; когда звякнул колокольчик, Дечи подумала, что пришла Аннушка.
Священник распахнул окно в канцелярии. Вышел в сад, мимоходом бросил беглый взгляд на окно капелланской: зять по-прежнему был погружен в созерцание нераспечатанных писем. Велел Янке, чтобы Аннушку, если та придет, перво-наперво отправили к нему. Янка вздохнула с облегчением: наконец-то ей дали хоть какое-то определенное указание. Папа предупредил ее также, чтобы не вздумала чем угощать Аннушку, но зато для Бабушки велел собрать съестного в дорогу, потому что поужинать с ними она уже не успеет. Как только Янка скрылась за дверью кухни, священник опустился на скамью рядом с тещей.
Дечи, почуяв недоброе, нервно затеребила свою маленькую, вышитую черным бисером сумочку. Жужанна скользнула вслед за матерью на кухню; священник заметил начерченные на влажном песке слова и, пока говорил, поочередно затаптывал ногой букву за буквой, чтобы стереть дурацкую фразу.
Ласло Кун прислушался к их разговору и на какой-то миг забыл об Аннушке. В данном случае старик прав, даже у Янки нет таких дорогих платьев, какое на этой бабке, а грим на старческой физиономии действительно вызывает омерзение, эта Дечи даже губы подкрашивает. Если он, Ласло Кун, переедет в Пешт, то, по крайней мере, часть расходов отпадет: ему не придется тогда помогать тестю деньгами. Если старик лишит Дечи своей поддержки, то им вдвоем с Арпадом как-нибудь хватит на прожитье. Теперь Дечи, конечно, плачет, но поделом ей, зато во время похорон не пролила ни слезинки. Помилуй бог, не умрет она с голоду, в деревне жизнь дешевле, а кроме того, и дом, где она живет, не наемный, а ее собственный. Вот уж нашла перед кем плакаться, слезами распалишь старика только хуже. Сто девятнадцать форинтов, конечно, деньги невеликие, зато ей не надо платить за квартиру. Да, в таких ситуациях за Папу можно не беспокоиться, подбирать доводы он умеет. Старый человек и на одном молоке прожить может, — ловко он ей ввернул. Что же это ее вывело из себя? Или упоминание о молоке так взвинтило? Теперь уж и разобрать нельзя, что она там лепечет; старуха захлебывается слезами, охает и стонет. О нарядах на старости лет думать не пристало. В любом саду, говорит Папа, всегда сыщется, чем печь протопить, а в случае чего и лес под боком. Это он на зиму, что ли, перескочил? Тут, конечно, Папа промахнулся, из леса теперь не очень-то дров натаскаешь; Папа все думает, что живет в прежние времена, когда народное добро расхищали, как хотели. Но не стоит вмешиваться. Вот сейчас Бабушка совершила оплошность, не надо бы ей говорить этого, сразу видно, как плохо она разбирается в людях. Папа от ярости дара речи чуть не лишился, заикается, и пальцы у него дрожат. Да, помогать вдовым и сирым истинно долг человеческий, да только вдова вдове рознь. Ну что ж, достойный ответ на глупое замечание, старуха сама напросилась на отповедь. Но Папе, и правда, давно пора бы отвыкнуть с таким треском хлопать дверью всякий раз, как он убегает в канцелярию.
Жужанна вышла из кухни и остановилась в дверях, внимательно приглядываясь к Прабабке. Приезжая старуха и прежде казалась девочке ужасно древней, сейчас же Дечи предстала совершенно неправдоподобной, похожей на какое-то сказочное чудище. Если бы не страх, Сусу подошла бы и потрогала старуху. Дечи сидела, вся поникнув, словно даже кости ее вдруг истаяли под одеждой, затем, собравшись с силами, старуха встала и скрылась в спальне. Жужанна, замерев на месте, ждала, что будет дальше. Прабабушка вскоре вышла, в руках у нее был чемоданчик, с которым она приехала. Может, позвать Мамусю? И Папа видит, что Прабабушка собралась уезжать, и не останавливает ее, он ворошит письма на столе, вертит в руках нож для разрезания бумаги.
