Александр Мишарин - Белый, белый день...
В нем было что-то наигранное, ненастоящее – то ли от шулера, то ли от жиголо.
Но несомненно он явно притягивал к себе.
– Значит, ваша фамилия – Струев? – чуть усмехнувшись, спросил Антон.
Платон Васильевич не ответил. Он по-прежнему смотрел прямо в глаза молодого человека.
– Я слышал эту фамилию! – поднял бровь Антон. – И где-то совсем недавно…
– Спутали со Сроевым…
– Может быть… – пожал плечами Антон. – Ну, ладно… Увидимся – городок-то маленький… За деньги – спасибо. Они очень мне сейчас кстати!
– Материальные трудности?
– Чао! – лихо улыбнулся молодой человек и пошел к выходу с пляжа. Около ступенек оглянулся и крикнул Платону Васильевичу: – А насчет фамилии… Я не ошибся!
И улыбнулся молодо, лучезарно… Почти профессионально.
«Земля равнодушна к человеку, так же как и небо». Недавно прочитанная фраза всплыла в памяти Струева. Он лежал на одеяле под струей кондиционера. «Так же равнодушно море…»
Его бил озноб – море все еще не отпускало Платона Васильевича.
Он чувствовал, как по его щекам лились редкие слезы.
«Сожалел он о своих прожитых годах? О том, что ему осталось так мало?»
Нет, сейчас он не думал об этом.
Легкая тень счастья, полноты жизни наполняла все его существо… У него стало глубже дыхание, расширилась грудь… Все тело налилось легкой, влажной силой… Даже пальцы на руках чуть шевелились в такт то ли каким-то стихам, то ли еле слышной мелодии.
Но он плакал и не стыдился этого… Невесомая, но ощутимая полнота жизни властно и неуемно заставляла его ощущать само счастье этой минуты… Ожидание, как в детстве, большого подарка судьбы, на который он уже давно не рассчитывал.
Платон Васильевич улыбнулся сквозь слезы! Надежда на чудо торжествовала в его старой душе. Нет, только не старой! А в том, уже знакомом ему всегда, порывистом, безумном, почти по-детски доверчивом и легковерном сердце… Которое чуть-чуть щемило… Только для того, чтобы он ощущал, что он еще живой!
Он проснулся около восьми вечера. Все тело его ныло… Суставы ломило… Голова была темной, словно во время сна ему не хватало кислорода.
Платон Васильевич распахнул балконную дверь и сразу же почувствовал прозрачную прохладу. Он глубоко вздохнул раз-другой. Легкие жадно ловили южный, пряный, чуть удушливый воздух с легкими порывами холодного, дующего с гор, предгрозового ветра.
Ему захотелось выйти в город, спрятаться в каком-нибудь кафе… Пить прохладное пиво и чтобы вокруг в южной полутьме бурлила по-восточному говорливая толпа… Люди, люди, люди…
Он быстро оделся и вышел из своей маленькой гостиницы, чувствую всем телом только этот принятый холодный душ. Ему было свежо… Радостно… И молодо!
Через путаницу полутемных переулков Платон Васильевич вышел на главную, ярко освещенную, полную людей улицу.
Она была единственная, полноценная улица городка Кемера, идущая от автовокзала до яхт-клуба.
Одна витрина сменяла другую. Около каждой стояли молодые люди, – громко говорящие, смеющиеся, оживленные… Машин на улице не было, и прямо на асфальте люди сидели за досками с нардами, за столиками с шашками и шахматами.
В толпе взрослых грациозно и ловко сновали мальчишки, неся в одной руке подносы с узкогорлыми чашками чая…
Жители узкой улицы перекрикивались словами из окон домов напротив…
Каждая девушка или молодая женщина громко, весело и беззлобно обсуждалась хохочущими парнями, толпящимися тут и там на тротуаре!
К Платону Васильевичу, резко выделяющемуся в толпе своим белым американским пиджаком и толстенной палкой с бронзовым набалдашником, подбегали и чуть ли не хватали за рукав и зазывали продавцы из дорогих магазинов ковров…
«Но зачем ему были их старинные, бесценные ковры?»
Также ему были не нужны ни ювелирные магазины, ни дорогие бутики с кожаными изделиями.
Он только отмахивался от назойливых, зазывал своей внушительной палкой… Но приветливо улыбался и качал головой.
Через три минуты его уже оценили, как явно «не покупателя» и оставили в покое. Он влился в улицу, как равнодушный, праздношатающийся ее обитатель. Он чувствовал удовольствие от ее легкого оживления, от доброжелательства, от улыбок, которые обращались к нему и которыми он одаривал направо и налево.
Это было правило восточных улиц – улыбки, подмигивания, короткий смех, обращенный, каждому и никому… Необязательный, но дающий ощущения праздника, почти карнавала.
Платон Васильевич спустился на два квартала вниз и увидел малюсенькое, давно знакомое ему кафе: здесь почти все столики стояли прямо на асфальте и в маленьком дворике за углом кафе. Его содержали давно знакомые ему турки, которые, узнав его, бросились к нему с приветствиями:
– О, господин профессор! Как вас давно не было! Старик – хозяин, бывший военный, еще прямой и крепкий… Жена, его явно из хорошей турецкой семьи, изъяснялась на отменном английском и немецком. Два сына – Сарджит и Вовк, были чуть моложе и чуть старше тридцати, – помогали родителям.
– Мне пиво «Туборг». И вашу знаменитую печенку!
Народу в кафе было много, и хозяева, быстро обслужив его, могли только на бегу одаривать Платона Васильевича улыбкой.
Он выпил залпом полкружки пива и почувствовал себя счастливым. Над головой было по-южному черное небо. И простор его был высок и велик. Луна быстро плыла в разрывах грозных облаков, и только выстреливало дальними предгрозовыми раскатами.
Платон Васильевич отодвинулся под полосатый тент, нависающий над половиной двора, и был готов к любому дождю, шторму или даже потопу.
Но никто на улице словно не замечал приближающейся грозы – весь городок, казалось, радовался своему обычному вечернему празднику – без оглядки на заботы, дела, на обманчивую южную погоду.
Платон Васильевич остановил на бегу Сарджита, они перебросились парой слов. Парень зимой опять был в Англии, играл в оркестре «металлистов», был доволен судьбой, но работы было много, и они договорились поболтать попозже, когда поток посетителей схлынет.
Вовк, аккуратный и немногословный, сказал, что скоро женится, и показал на белокурую толстушку в большой компании русских, – то ли студентов, то ли просто туристов.
Отец прошествовал мимо Платона Васильевича и щелкнул по-военному каблуком в знак приветствия.
Его жена, зачесанная на тугой пробор, только улыбнулась издали и жестом показывала: «сколько посетителей! Куда я их буду усаживать!»
Платон Васильевич закурил в одиночестве, наслаждаясь всем этим покоем и оживленной атмосферой, как увидел кампанию из четырех явно русских курортников, присматривающихся, достаточно ли респектабельно для них это оживленное и явно пользующиеся успехом заведение?
В центре стояла очень крупная, очень эффектная дама, немного за сорок, с пышными формами, в ярком, но дорогом наряде, с обилием золота на груди, руках и пальцах. Она явно была здесь главная и только что-то бросала своему квадратному, насупившемуся спутнику, который поражал своей какой-то гипертрофированной мускулатурой под белейшей, явно дорогой трикотажной безрукавкой. Здесь же была длинная, анемичная дочка лет восемнадцати с отсутствующим выражением лица… И последний, кого заметил Струев, был Антон. В белом пиджаке и вообще при параде, который стоял к нему вполоборота. Платон Васильевич не видел его выражения лица, но по всему – по его позе, по его неучастию в решении вопроса, – Антон был явно в этой компании не на первых ролях.
– Публика приличная, но кормят здесь, наверное, как в наших «Черемушках», – услышал он чуть брезгливые высказывания гранд-дамы. – Ты смотри, что люди едят!
Она дернула за плечо своего мрачного мужа, чтобы он повернулся к столикам.
К ним подскочил оживленный Сарджит, что-то объяснял по-английски, показывал на свободный – зарезервированный как бы для них – столик.
– Да не лопочи ты не по-нашенски! – только рассердилась русская дама. – Ишь, волосища-то отрастил! Да еще резинкой перехватил.
– Папа, пойдем в яхт-клуб, – протянула с кислым выражением лица дочка. – А то вот-вот гроза начнется… А здесь мы только вымокнем!
Действительно, первые редкие, но очень крупные капли дождя упали на головы посетителям.
– В яхт-клуб – так в яхт-клуб! – обняв дам за талии, выкрикнул, как бы решая вопрос, Антон и потянул всех за собой вниз по улице.
Когда он обернулся за квадратным мужем, Платону Васильевичу показалось, что Антон увидел его, но ничем не показал, что они знакомы.
– Яхт-клуб всегда… Сегодня… И завтра будет, – проворчал, поспевая за компанией, мрачноватый, с кислым выражением лица, глава семейства.
«Откуда вообще ему был знаком этот молодой человек? Этот Антон? Кого-то он ему напомнил!» – подумал Платон Васильевич, но через минуту он думал уже совсем о другом.
Странное сочетание покоя и взвинченности овладело снова Струевым. Так это бывало с ним последнее время не раз. Он закрыл глаза, распустил мышцы шеи, плеча, позвоночника… И постарался впасть в полудрему… Расслабиться совсем, настроиться на отвлеченные, философские мысли… Тугой комок воздуха не давал ему спокойно и глубоко дышать.
