Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ
Исао, которому из личных соображений никогда не приходило в голову убить человека, тревожили вопросы: как рождается само намерение убить, как повседневность, в которой он вполне благоразумен, подводит к мысли об убийстве — об этом он размышлял особенно много. Он просто вынужден запятнать свои руки чистым крошечным злом, незначительным богохульством.
Учитель Кайдо, почитатель Ацутанэ, так красноречиво доказывал, что мясо и кровь диких животных оскверняют, значит, если он должен сейчас подстрелить в осеннем лесу кабана или оленя, — если это сложно, то следует убить собаку или кошку — и принести труп с сочащейся кровью, пусть даже товарищи прогонят его. Будь что будет, храбрость и решимость у всех рождаются по-разному.
Если присмотреться, то можно было увидеть, что западный склон невысокой, закутанной в алые листья горы заняли плантации шелковицы, между этими плантациями и бамбуковой рощей шла узенькая тропинка, по которой можно было приблизиться к горе. В верхней части тутовой плантации тесно росли криптомерии, но и там, похоже, проходила дорожка.
Простое, похожее на металлическую, семидесятисантиметровую палку дуло ружья было на ощупь холодным и поскрипывало на осеннем воздухе. Не верилось, что заряженные пули нагреют его. Три оставшиеся пули, положенные за пазуху белой рубахи, металлическим холодом касались груди, но они предназначались не для убийства, Исао воспринимал их как «глаза мира».
Поблизости не было ни кошек, ни собак, и Исао решил подняться в гору по тропинке между тутовой плантацией и бамбуковой рощей. Деревья были увиты плющом и еще какими-то вьющимися растениями с красными ягодами. Рядом с рощицей тутовых деревьев из-под земли выступали корни, они обросли мхом и преградили дорогу. Где-то рядом в зарослях пела овсянка.
Исао воображал, как перед дулом ружья появится какой-нибудь глупый олень. Он не стал бы колебаться, выстрелить или нет. Он намеревался убивать. Ему просто необходимо было ненавидеть. Убив оленя, убивая, он выплеснет все зло, на какое способен. Покажет солнечный круг, забрызганный кровью внутренностей.
Исао прислушался. Никто не ступал по опавшим листьям. Пристально посмотрел себе под ноги. Никаких следов. Если кто-то и затаил дыхание, то вовсе не из страха или вражды, а лишь в насмешку над ним. Исао развеселило это гордое молчание кленового леса, зарослей бамбука, рощи криптомерии.
Он поднялся к роще. Меж деревьями висело темное, глухое молчание. Никаких признаков жизни. Пройдя по склону, неожиданно оказался в редком, смешанном леске. И тут из-под ног вдруг взлетел фазан.
Большая, шумная мишень, застившая свет. Исао решил, что это как раз то, что привратник назвал «первым шагом». Он вскинул ружье и выстрелил.
Желто-красные листья над головой пропускали лучи заходящего солнца. Тяжелая, зеленая крона, поблескивающая на фоне печального неба, мгновение оставалась неподвижной. Потом ее разорвали взмахи крыльев, торжественная форма нарушилась. Беспорядочное хлопанье говорило о силе, прочно спрятанной в крыльях, силе, от которой воздух потяжелел, стал густым, словно грудное молоко. Птица вдруг перестала быть птицей. Непослушные крылья скользили не в том направлении. Она резко упала совсем не там, где рассчитывал Исао. Но не очень далеко. Исао заметил, что это было в районе зарослей, к которым он поднялся вначале.
Сунув еще дымящееся ружье под мышку, он бросился к зарослям бамбука. Порвал, зацепившись за колючку, рукав белой рубахи.
Бамбуковая чаща казалась налитой воздухом. Исао пробирался, ружьем расчищая себе путь среди так и норовивших обвиться вокруг тела ползучих трав и напрягая зрение, чтобы не пропустить добычу. В конце концов он нашел фазана. Став на колени, Исао взял в руки мертвую птицу. Капавшая из грудки кровь упала на белые штаны.
Глаза птицы были плотно закрыты. Их окружали перья в пятнышках, как у мухомора. Пухлая, в плотном золотом оперении, словно окутанная грустью, птица напоминала радугу в ночи. На тельце, которое свисало с ладоней Исао, часть перьев раздвинулась, и под ними открылись новые краски.
У головы перья напоминали чешую лилового, почти черного цвета. На грудке и спинке перья, как передник, находили друг на друга, наполненные светом, темно-зеленые. По глубоко-зеленому оперению текла кровь из незаметной раны.
Исао раздвинул перья там, куда, как он предполагал, попала пуля. Пальцы скользнули к развороченной груди, и когда он вытащил их назад, кончики были красными от крови. Он жадно стремился испытать это ощущение бойни. Его действия — вскинул ружье, нажал на спусковой крючок — последовали быстро, но само желание убить было каким-то слабым. Оно никак не походило на тот черный дым, который потом повалил из дула ружья.
Пуля, выстрел определенно что-то означали. Он пошел в горы вовсе не для того, чтобы подстрелить именно фазана, но с ружьем не мог упустить очевидного шанса. Малая кровь и смерть последовали мгновенно, и безмолвный фазан как бы естественным образом оказался у него в руках. Справедливость и чистоту безразлично сбросили, словно рыбные кости с тарелки. Он съел не кости, а мясо. Нежное, сияющее, мягкое, восхитительное на вкус. И сразу возникли нынешнее, граничащее с оцепенением опьянение и полный покой. Определенно, он почувствовал именно это.
Может, фазан олицетворял зло. Да нет. Тщательно приглядевшись, можно было разглядеть, как под пухом у корней двигаются крошечные жучки-листоеды. А если бросить птицу на землю, враз наползут муравьи и черви.
Исао раздражало, что у птицы плотно сомкнуты веки. Это выглядело как заранее подготовленный отказ, так, словно ему отказали в том, о чем ему до крика хотелось узнать именно теперь. И сам он перестал понимать, чего же он хочет — то ли знать о том, что чувствуют, убивая, то ли испытать ощущения от собственной смерти.
Юноша небрежно поднял птицу одной рукой за голову и, расчищая себе путь ружьем, с трудом выбрался из зарослей. Лианы, усеянные красными ягодами, рвались и обвивались вокруг шеи, Исао обеими руками защищался от сыпавшихся на плечи и грудь плодов, но скоро устал их сбрасывать.
Он спустился рядом с тутовым полем и вышел на петлявшую по меже тропинку. В рассеянности Исао не замечал, что ногами топчет цветы гречишника.
Разглядев на другой стороне дороги криптомерию, он заметил, что тропинка под прямым углом пересекается с широкой дорогой, по которой он шел сюда. Исао вышел на дорогу.
Издалека к нему приближалась толпа людей в белых одеждах, лица были еще неразличимы, но странное чувство вызывали атрибуты очищения, которые все несли в руках. Судя по одежде, это были воспитанники их школы, но не может быть, чтобы это его товарищи вот так двигались в торжественном шествии. Впереди шел явно старший, рядом с ним — мужчина, единственный из всех одетый в костюм. Исао поразился, разглядев на лице предводителя такие же, как у отца, усы.
Вечеревшее небо вдруг наполнилось щебетом: огромная стая пичужек, появившаяся со стороны горы, буквально закрыла небо. Процессия в белых одеждах приостановилась, пережидая, пока закончится этот ошеломляющий перелет.
По мере того как расстояние между ними и Исао сокращалось, Хонду охватывало ощущение, что он почему-то оказался выброшенным из сцены, которая разворачивалась на этом слабоосвещенном пространстве. Он небольшими шагами стал продвигаться к полю и отдалился от спутников, намереваясь пройти между сушилками для снопов. Приближался какой-то необычайно важный момент. Хонда не понимал, в чем, собственно, дело. Исао был уже хорошо виден: на его груди налипли, подобно священному ожерелью, шарики красного цвета, наверное, плоды какого-то дерева.
У Хонды гулко забилось сердце. Это надвигалась безмолвная сила, способная стереть в порошок его рационализм. Уже чувствовалось ее горячее дыхание, шум крыльев. Хонда не верил в предчувствия, но его теперешние ощущения были очень похожи на те, что испытывает человек, предугадывая собственную смерть или смерть своих близких.
— Что это? Никак добыл фазана! Ну, ладно, — достиг его ушей голос Иинумы. Хонда с поля не мог не видеть происходящего, хотя старался не смотреть в ту сторону.
— Ну, ладно, — повторил Иинума. Потом, словно в шутку, провел над головой Исао священной ветвью. В лучах заходящего солнца девственно-белым светились прикрепленные к ней полоски, шелест бумаги проникал в сердце. Иинума снова заговорил:
— Ну и задал ты нам задачу. Даже из ружья стрелял. Все как говорил учитель. Ты бог беды. Точно.
При этих словах смутные воспоминания Хонды обрели резкую, четкую форму. Именно эту сцену видел во сне во 2-м году Тайсе[56] Киёаки Мацугаэ. Необычный сон Киёаки подробно записал в своем дневнике, Хонда в прошлом месяце как раз его перечитывал. Перед глазами живо, в деталях встали события девятнадцатилетней давности.
