Елена Колина - Питерская принцесса

Когда-то давно, когда юная Аня только-только вышла за Юру Раевского замуж, вечера она проводила с Бертой Семеновной. И свекровь, неодобрительно ее изучая, все же посчитала нужным кое-что Ане поведать. Чтобы невестка знала, в какую семью входит. В рассказы о Сергее Ивановиче, владеющем одной пятой частью общих сапог, матушке с дипломом Бестужевских курсов, героических родах самой Берты Семеновны затесалась история о том, как Берта Семеновна сумела сохранить семью.

В семейном предании фигурировала молоденькая аспирантка и Сергей Иванович, который не просто пошло увлекся молоденькой, а именно полюбил. Берта Семеновна привечала аспирантку, приучила ее к дому, а Сергея Ивановича к мысли, что он свободен в выборе. «Вот так я считала – я его люблю, а он волен выбирать. Мне было очень больно, – говорила свекровь целую жизнь назад, – но я молчала, ни слова упрека. И Сергей Иванович оценил, остался в семье. Со мной. Интеллигентный человек обязан понимать, что его чувства являются фактом его личной биографии, а не биографии другого человека». Аня бы ее тогда пожалела, если бы свекровь не добавила поучительно: «Так должны вести себя все приличные люди».

Стоя за углом в коридоре, Аня подумала, что сейчас Берта Семеновна призналась бы в своей неправоте – невестка вовсе не «дочь буфетчицы», а достойна ее самой – по воспитанности, силе духа, выдержанности и умению владеть собой.

– Я тебя убью, сука! – заорала Аня, ринувшись на кухню, мгновенно запылав ровным ярким боевым раскрасом. Всегда краснела так, не нервными пятнами, как Аллочка, а всем своим большим и без того розовым лицом. – Ты, поблядушка малолетняя! Будешь еще под моего мужа ложиться! В моем доме! С моим мужем! – Аня притоптывала ногой, как разбушевавшийся младенец, и угрожающе заносила над Наташей руку на слове «мой», словно собиралась Наташу ударить, но передумывала на полувзмахе.

Юрий Сергеевич не спрягал себя с подобными историями, даже в молодости, даже в мыслях. Ему казалось, сам гротеск ситуации предполагает ее нереальность. Короче, вся эта немыслимая пошлость – жена, которая на глазах превращалась в рыночную торговку, близкое Анино знакомство с ненормативной лексикой, в котором он никогда ее не подозревал, – все это происходит не с ним, Раевским Юрием Сергеевичем, сорокапятилетним доктором наук, уважаемым в городе ученым и до глупости, до единого, самого тайного помысла вернейшим мужем красавицы Ани по прозвищу «кадиллак».

Он еще не признал происходящее реальным, когда заметил, что Наташа, выпрямившаяся тонкой стрункой у окна, смотрит сквозь него, как смотрят в пустую комнату через стекло, сосредоточенно и бездумно.

В Наташиной позе было что-то испугавшее Юрия Сергеевича. И действительно, ее молчание было куда страшнее Аниного крика и топота. А неподвижность страшней Аниного беспорядочного метания рук.

– Аня, подожди, девочка сейчас упадет...

Услышав его голос, Наташа пошевелилась и, все еще глядя стеклянными глазами, втянула голову в плечи. Изо всех сил пытаясь исчезнуть от крупного, наступающего на нее тела, она закрыла глаза и оказалась не Наташей, здесь, перед огромной, все увеличивающейся в размерах Аней, а скорчившимся комочком где-то в душном и темном месте, например под столом, до пола завешенным плотной, как театральный занавес, скатертью.

– Ах, она упадет! Нет, ну какая сучка! Я знала! А тебе что, молодого тела захотелось?! Смотри, чтобы она тебя не заразила, она же всем дает! – озверело брызгала слюной Аня Раевская, жена доктора наук, невестка академика.

Юрий Сергеевич отвел онемевшую в своем другом мире Наташу к выходу и торопливо вернулся.

– Девочка не виновата, виноват я. Но пойми, она плакала! Не ответить на ее порыв по-настоящему жестоко...

Юрий Сергеевич словно видел себя со стороны. Как беспомощно он лепечет что-то бессмысленное в свое оправдание. И все это было правдой или почти правдой. Он действительно чувствовал к девочке жалость, а не просто вожделение. Когда Юрий Сергеевич целовал Наташу, все было очень нежно, светло, красиво. И он чувствовал, как это ни покажется странным, что совершает акт любви, любви к несчастной девочке. Он говорил ей, что все ее любят и в жизни у нее будет так много счастья, как только она этого достойна.

– Если твоя малолетняя блядь хочет пролезть сюда, как ее мамаша к Деду, то имей в виду, что здесь, в этой квартире, – все мое!

– Аня, о чем ты говоришь, опомнись! Девочка всего-то и хотела, что любви и защиты...

– Ах, всего-то любви! Она хотела любви! Сначала любви на кухне, потом в мою постель прыгнет! Я же говорю, дрянь она, сучка, такая же сучка расчетливая, как Алка!

– Аня, я не оправдываюсь. Но очень многие люди понимают... – он на секунду задумался, – понимают любовные отношения как настоящую жалость, высшую и даже единственную степень любви и защиты...

– Молчи, ты уж лучше молчи! Нашел время для своей дурацкой философии, старый ты идиот! Она завтра принесет в подоле и скажет, от тебя! – Аня завизжала, некрасиво вытянув шею, так что напряглись жилы. – Связался с девчонкой-поблядушкой и еще плетешь что-то о жалости!.. У нее же еще подростковые прыщи... ноги тощие, руки как палки... ни груди, ничего, – вела склочную бухгалтерию Аня. – Как ты мог! Теперь я из-за тебя еще быстрее постарею... – вдруг по-детски горестно закончила она.

Юрий Сергеевич выдернул из уха проводок, обреченно прикрыл глаза. Бедная Аня! Как ужасно она кричала, как... «дочь буфетчицы»... откуда все это? Неужели двадцать лет лежало в ней, погребенное культурным слоем? Нет, Аню нельзя винить, она со своей красотой как беспомощный ребенок... Каждый человек, в зависимости от успехов и неудач, слегка колеблется в цене в собственных глазах – сегодня пусть десять рублей, а завтра, к примеру, семь. Или рубль. Или двенадцать. То дороже, то дешевле. А вот она, красивая и молодая, всегда стоила одинаково – миллион миллионов! Бедная Аня, распалась на части от одного поражения. Как спортсмен, всю жизнь дышавший только воздухом победы. А теперь она не знает, сколько она, красивая, но не юная, стоит...

Аня перевела дух и почти спокойно, с язвительным удовольствием, добавила:

– Нечего закрывать глаза и делать вид, будто ни в чем не виноват! Я иду к твоей молодой мачехе! И чтобы духу их здесь больше не было, вместе с ее тварью!..

Юрий Сергеевич махнул рукой, мол, иди куда хочешь. Виноват, во всем виноват. Но какая же гадость все эти слова, и, конечно, он виноват в том, что был он не бесплотный дух, а мужчина. Мужчина, которому природа не велит отказаться.

Аня подробно изложила Аллочке, бывшей подруге и бывшей уже теперь родственнице, все, что она думает про поблядушек-девчонок, лезущих в штаны ближайшим родительским друзьям. И какое их, девчонок этих, ждет будущее, – возможно, сифилис, а возможно, беременность неизвестно от кого, вокзальная проституция...

Аллочка с круглыми растерянными глазами одновременно по-птичьи наклоняла голову, складывала губы гузкой, мелко всплескивала руками.

– Что за тон, что за выражения у тебя, Аня! Недаром Берта Семеновна тебя так и не приняла... Ты бы еще частушки спела матерные или сплясала, как баба Сима. – Аллочка презрительно прищурилась, пряча за спиной дрожащие руки. – Ты же у нас дочь буфетчицы, – ведомая все тем же ужасом и болью, добавила она.

– Ах так! – Тут-то Аня и разошлась. – Ты пролезла без мыла, думаешь, теперь ее за богатого пристроить!

Аллочка только беспомощно оглядывалась, суетясь во все стороны на своем стуле, как курочка, топчущаяся на месте при виде петуха.

– Я тебя прошу, Сергей Иванович услышит...

– Ах, Сергей Иванович, ах, твой муж, – подбоченилась Аня. – Пусть услышит, кого он в дом пустил!.. – Но голос понизила.

– Что вы не поделили, девочки? – появился в дверях Сергей Иванович. – Кричите, работать мешаете...

– Все в порядке, – растянув личико искусственной улыбкой, застенчиво, как девочка, ответила Аллочка.

– Морщины есть? – стоя перед зеркалом в ванной, спросила себя вслух Аня строгим голосом и сама ответила: – Есть. Волосы седые есть? Ну есть. А подбородок второй? Да, да, да... Ну и до свидания! – энергично закончила она диалог с собой. – Пожалуйте на скамью запасных...

Если королевой красоты выбрали другую, значит, не ее. Аня перевела дух и боевым шагом направилась в закуток Юрия Сергеевича.

– Все, я от тебя ухожу. Я решила. – Она искоса наблюдала за его изменившимся лицом.

– Анечка, пожалуйста... неужели ты не можешь простить... за всю жизнь... всего один раз, – жалко бормотал он.

– Мужчины, – презрительно скривилась Аня.

– Аня, не нужно так, пожалуйста, прости, – глухо повторил Юрий Сергеевич.

– Я ухожу. – «Неужели он и правда думает... Как же, уйду я!» – И мне от тебя ничего не нужно, ни квартиры, ни денег... Вот, смотри! – Аня схватила с полки подаренную им на свадьбу Любинскими шкатулку. Юрий Сергеевич складывал в шкатулку свою зарплату. Размашистым движением Аня швырнула шкатулку на пол, подняла рассыпавшиеся деньги и методично принялась рвать купюры, зорко выбирая зеленые трешки, голубые пятерки из кипы красных десяток и сиреневых двадцатипятирублевок.