Елена Вернер - Грустничное варенье

Лиля хихикнула и без предупреждений включила музыку. Это была совсем незнакомая, другая Лиля. Теперь она говорила о том, о чем обычно молчала, и даже музыка у нее была иная, непривычная. Вот сколько на диске было записано классики? Пара треков? Сейчас заиграла песня, которую Лиля никогда не ценила, в отличие от Лары. Пронзительная, грустная, но неизменно дающая силы надеяться. Заезженная, но по-прежнему волшебная «Knocking on heaven’s door»[9]. Раньше Лиля считала ее слащавой.

— Лара любит эту песню, — задумчиво проговорила Лиля, словно отвечая на вопрос. — В последнее время я понимаю почему. Я вообще начинаю осознавать, что мы с сестрой похожи куда больше, чем говорим. Только она смелая, а я трусиха. Так всегда было. Помню, однажды, в шестом классе, мы влюбились…

Встрепенувшись, неловко столкнув под сиденье мобильный телефон, Лара потянулась к магнитоле и нажала «стоп». Егор покосился на нее вопросительно, и она покачала головой, не желая ничего объяснять. Историю, которую хотела рассказать сестра, она и так знала отлично — а ему знать незачем.

В шестом классе они влюбились в одного и того же мальчика. Стоило Лиле упомянуть про него, как Лара уже вспомнила: таких пушистых ресниц, как у Юры, она не встречала больше никогда. После гибели отца он быстро повзрослел, и даже родители одноклассников поражались, как быстро это произошло. В десять лет он стал старшим в семье, взвалив на себя заботу о довольно беспомощной, очаровательной маме и младших сестрах. Тогда-то вкус Лили и Лары совпал, единственный раз в жизни. Сначала они не знали об этом, потом выяснили и поссорились. Но долго так продолжаться не могло. Их рассудил сосед-подросток, предложив каждой «на слабо» съесть горсть волчьей ягоды: кто съест, тот и победит в споре. Хорошо еще, сосед не знал о предмете спора, а близняшки молчали на зависть партизанкам. Обе помнили давний, еще мамин, наказ не есть этих ягод, чтобы не превратиться в волчонка. Но Лару, в отличие от сестры, это не остановило. Она набрала с куста с гибкими багровыми ветвями полную пригоршню мертвенно-белых, словно прозрачных, с голубоватым налетом ягод и ссыпала их в рот, а потом долго жевала, с замиранием сердца ожидая неминуемого: вот сейчас она покроется шерстью, у нее отрастут когти и желтые клыки… До сих пор она помнит на языке этот вкус, по-осеннему прохладный и довольно невнятный, ни сладости, ни горечи — и помнит ужас в глазах сестренки.

Все обошлось без последствий, даже без поноса. Верная слову, Лиля готова была отступиться от мальчика с пушистыми ресницами. Но и Лара отступила — ради сестры. А Юра так и остался выигрышем, который никто не востребовал.

Собравшись с духом, Лара включила следующую запись.

— Коль уж с нами, вероятнее всего, нет моей любимой сестры, придется мне и дальше выполнять вместо нее роль сказочницы. Хотя я, пожалуй, даже вошла во вкус. Теперь-то я понимаю моего Кузнечика. Это непередаваемое ощущение, когда ты уже знаешь легенду, она тебя будоражит, и хочется пересказать ее кому-то, донести до любимого человека и увидеть, как она завлекает и его. Как перед его глазами восстает из небытия. В этом вся суть фольклора — его не читают, а пересказывают. Им делятся. Куда там литературе, мы все такие же первобытные поселенцы, которых зачаровывают истории, рассказанные друг другу ночами у трескучего костра.

Мне не терпится оказаться на Байкале, представляю, как мы вымотались за эту дорогу. Точнее, не представляю. И пока мы все еще едем, я расскажу про него и про Ангару. Она ведь единственная река, вытекающая из озера — а впадает их больше трех сотен… Так вот. Давным-давно в каменном дворце жил могучий богатырь Байкал, и была у него красавица дочь Ангара. Ни в нарядах, ни в украшениях не знала она отказа, и все любили ее за добрый, хотя и непокорный нрав. И вот однажды отец задумал выдать Ангару замуж. Многие к ней сватались, а лучше других показался Байкалу витязь Иркут. Стал он уговаривать дочь быть благосклонной к Иркуту, но Ангаре тот не приглянулся. И когда на соревнования со всех земель съехались молодые воины, сердце Ангары пленил красавец Енисей, прибывший из-за гор. Лучше всех стрелял он из лука и скакал на лошади, а победы все посвящал ей.

Когда же разъехались гости, загрустила девушка. Настойчивее Байкал уговаривал ее дать согласие Иркуту, но Ангара продолжала упрямиться, и тогда отец заточил ее в подземелье, а сам отправил гонцов к Иркуту, чтобы тот к свадьбе готовился. Ангара умоляла своего стража Ольхона выпустить, пощадить ее, но тот был непреклонен. И тогда девушка взмолилась всем ручейкам и речушкам, чтобы высвободили они ее из плена. Настала ночь, заснул Байкал, заснул неуступчивый страж Ольхон, а ручейки принялись за дело. И к утру подточили гранитные уступы, пробили каменные стены девичьей темницы.

Вырвалась на свободу девушка и бросилась бежать. Избавилась она от сомнений и страха, выбирая вместо темниц новую, неведомую вольную жизнь там, впереди. Окликал ее отец, требуя вернуться, а когда она не послушалась, швырнул что есть силы ей вослед скалу, Шаман-камень. Но камень не причинил ей вреда. И Ангара понеслась дальше, махнув на прощание Иркуту. Витязь не стал ее догонять, хоть и не смог сдержать слез. А красавица все бежала и бежала, и рассыпала во все стороны нитки волшебных бус в дар людям. А когда очутилась во владениях Енисея, надела самые красивые бусы и такой предстала перед ним. Енисей кинулся ей навстречу, и больше они уж не расставались… Прошли века. Стал Байкал великим озером, реками обернулись влюбленные Енисей с Ангарой и грустный Иркут. И только бесчувственный страж Ольхон превратился в камень.

Лиля сделала музыкальную паузу, а после продолжила:

— Здорово, правда? Когда с местами знакомишься как с людьми, с ними уже не расстаешься, они навсегда с тобой. Кстати! Когда мы были в Красноярске, я совсем забыла упомянуть про Царский мост через Енисей, к которому сбежала Ангара. Чудо инженерной мысли. Когда-то на Всемирной выставке он разделил с новехонькой Эйфелевой башней главный приз и золотую медаль. Между прочим, с формулировкой «за архитектурное совершенство и великолепное техническое исполнение». Потом его много раз упоминали в списках чудес света, чудес России — короче, всяких чудес. Говорят, и правда зрелище грандиозное, великий мост через великую реку. Ну, а в 2007 году его разобрали и сдали на металлолом. Такой вот современный подход к чудесам. А могли бы придумать пару-тройку легенд и экскурсии водить. Салаги… Мне ужасно не по себе от этого. Такая красивая легенда, такой красивый мост. Но легенда — просто выдумка, а мост — просто куча хлама. Если подобная участь постигла настоящий шедевр, всеми признанный, то что уж говорить… обо всем остальном? О нас? Я смотрю на себя, и… и иногда мне кажется, я такая же груда металлолома. Пусть не сейчас, но скоро. Время уходит, а мне нечем за него уцепиться…

И тут Лиля шмыгнула носом. Этот всхлип, по-детски мокрый, так отчетливо донесся из-за занавеса, сотканного из недель, расстояний и погребального савана, что у Лары сжалось горло, будто под гортанью на шее сомкнулись чьи-то костлявые пальцы. Из магнитолы доносилось тихое змеиное шипенье. Лара нажала на кнопку перемотки и перелистала треки, но все они были музыкальные, а не голосовые. И тогда она вытащила диск, заперла его в бардачке, торопясь, словно захлопывала ящик Пандоры, и откинулась на сиденье.

Бензин на древней, ветшающей заправке действительно оказался скверный, двигатель ревел и не желал тянуть машину вперед.

Егор заговорил глухим голосом:

— Я до сих пор не все рассказал тебе о Лиле.

— Да ты издеваешься…

— Я долго думал об этом в Гагавке. То, что там происходило…

— Что именно?

— Неважно… В общем. Я понял, что если и рассказывать, то сейчас, потому что потом может быть слишком поздно, и ты меня не услышишь, или услышишь слишком хорошо… Или я сам потом не смогу рассказать, и это останется висеть где-то тут, — он взмахом руки обвел пространство между собой и ею, и Ларе показалось, что у него дрожат пальцы. — Уже навсегда.

— Я слушаю, — через силу пробормотала она.

— Через четыре месяца после твоего отъезда в Англию Лиля забеременела. Но мне не сказала. Я узнал случайно, искал в шкафу загранпаспорт среди вороха бумаг и наткнулся на ее медкарту. Там был даже снимок с УЗИ.

— Что…

— Я говорю правду. Я всегда говорю тебе правду, потому что ложью я уже наелся. Она носила нашего ребенка. А потом избавилась от него. И ничего мне не сказала.

Егор опустил оконные стекла, и ворвавшаяся пыль завертелась по всему салону, до скрипа забивая горло.

— Я собрал вещи и ушел, и три недели прожил на работе, в своем кабинете. Она умоляла меня вернуться. И я вернулся. Собирать наши черепки.