Олег Рой - След ангела
Санек слушал их, словно сквозь плотную завесу. Иногда перед взглядом всплывали недавние картины побоища на рынке — разбитые, разбросанные стойки с раскатывающимися аппетитными фруктами, линия наступающих черноголовых омоновцев, мелькавшие в воздухе дубинки… Ведь кто-то из одноклассников мог тоже там оказаться… Но, к счастью, не было никого из школы, кроме Санька и вроде бы еще Марата.
За окнами стемнело. Девчонки потянулись по домам. Санек тоже стал собираться, но Полина его удержала:
— Пойдем, я тебе свою комнату покажу. Лилка там у меня чуть не каждый день часами просиживала, — и она открыла дверь.
По сравнению с Санькиным жильем комната казалась дворцом. Стильно, комфортно, чисто, мебель в основном старинная или под старину. У окна дамский письменный стол, сбоку трельяж, перед ним — тяжелое кресло с изогнутой спинкой.
— Вот тут, в кресле, она сидела. А я ей волосы расчесывала и накручивала, всякие прически делала, — казалось, Полине очень важно донести эти слова до Санька. Она обернулась.
Ну конечно же, у нее опять все лицо в слезах.
— Лилечка, — произнесла она, словно позвала. И Санек удивился: Полина никогда, на его памяти, не называла свою подругу иначе как Лила, в крайнем случае, Лилька. Она взяла со столика щетку с редкой щетиной.
— А ты, дурак, даже не знаешь, какие у нее волосы были на самом деле, какие длинные и красивые. Она их только портила тем, что носила под заколкой.
По-детски вытерла глаза тыльной стороной ладони. Саньку было ее жалко — ну хоть сам с нею расплачься. И в то же время досадно: чего она-то рыдает? Она-то, Коза, осталась жить. Здоровая, красивая, скоро счастье свое найдет… а Лилка…
С кухни раздались гитарные переборы. Лицо Козы исказилось досадой и гневом. Вместе они вышли из ее комнаты, прошли на кухню.
Верхний свет был здесь погашен. На опустевшем столе горели свечи. На фоне окна, на недавнем Саньковом месте, сидел Мишка Гравитц. В руках у него была гитара. Не слишком уверенно перебирая струны, он пел:
Девочка плачет — шарик улетел…
А ребята и девчонки, кто еще остался, сидели, слушали, будто так и надо.
Санек вышел на улицу вместе со всеми. Отправился провожать девчонок, а потом и парней по дальнему кругу. Наконец оказался один, далеко от дома и пошел по опустевшей улице медленно, никуда не торопясь, чтобы выветрить остатки хмеля.
Осторожно открыл дверь в квартиру. У матери на кухне было уже темно, видно, она спала. Он снял ботинки, сунул ноги в тапочки, проскользнул в свою комнату, зажег свет.
На его кровати, в ногах, сидела Лила в белой тишке и джинсах, по-йоговски сплетя перед собой ноги.
— А я и не знала, что ты стал мужчиной, Сазон! — сказала она. В ее голосе слышалась зависть. — Расскажешь, как это?
Санек замер. Боялся опустить руку от выключателя. Боялся затворить за собой дверь.
— Тихо, — проговорил он вполголоса. — Тихо. Ты, главное, не шевелись. Сиди как сидишь. Даже не разговаривай…
— Ага-а-а, — насмешливо протянула Лила, — дожидайся! Ты что, боишься, что я исчезну? Не надейся. Я пришла поговорить, все выяснить. Вот зачем ты наврал мне напоследок? И ведь нагло так наврал!
Она дернула головой от возмущения, качнулись прядки волос, как всегда выбившиеся из-под заколки.
— Ты, Санек, пьяница, малолетний преступник и прогульщик. И еще врун, отчаянный врун. Ты не только мне врал все время, ты и себе врал тоже. Вспомни, как вон там стоял, — она указала на стол, на котором помещался старый, еще с диском, зеленый телефон. — И сам себе говорил, да еще так важно, что никогда, мол, Лилка здесь не появится, потому что у меня убого. Ну вот, я и появилась, и ничего не убого. Комната как комната. Вся тобой пропитана.
Самое интересное, что он не боялся. И не думал, что сошел с ума и это все ему мерещится. Наоборот, сразу поверил в происходящее и более того — совсем не хотел, чтобы это прекратилось. Вроде бы Лила говорила уверенно и исчезать никуда не собиралась. Но все-таки Санек боялся отвести от нее взгляд. Нащупал за спиной ручку двери, закрыл: не дай бог, явится мама — что она-то скажет?
— А что, прикольно было бы, если б я и вправду стала тебя подтягивать по алгебре и по физике. «Откуда у вас такие замечательные познания, ученик Сазонов?» — передразнила она кого-то из учителей. И, пытаясь копировать хриплый басок Санька, ответила: «Со мной Лилка Варламова занимается». — «Как? Мы же ее еще когда похоронили!» — «Это вы хоронили, а я не хоронил, на прощание не целовал и землю в могилу не бросал. Теперь она меня обещала до аттестата вести по всем предметам». Круто, Санек, а? Как у вас на тусе говорят, крутански…
Она вдруг обняла себя за плечи, будто мерзла. И резко сменила тон. Тихим, даже жалобным голосом проговорила:
— Самое страшное — первая ночь после похорон. Потом привыкнешь. А первая ночь — она самая страшная. Мама моя всю ночь спать не будет. Я очень боюсь, Санек. Милый ты мой, трусливый ты мой бойфренд, любовничек мой несостоявшийся…
В голосе ее звучала совсем взрослая надрывная горечь.
— Вот поэтому я сюда, к тебе, и пришла. И первую мою ночь пробуду здесь. С тобой. Пора тебе узнать, что я лучше их. И этой твоей шалавы Надьки, и деревенской Анюты…
Поглядела на него внимательно, склонив голову набок. Санек вдруг вспомнил: вот так же она склоняла голову, когда приходило ей в голову, что пора с ним целоваться.
— Ну как, не боишься?
— Нет, не боюсь, — без голоса выдохнул Санек.
— Значит, тебе точно не страшно?
— Ук-ку, — он отрицательно мотнул головой.
— И не противно?
— Нет.
— Ну тогда… — начала она. И замолкла.
Она поменяла позу, точно у нее затекли ноги. Одну ногу поджала, другую вытянула перед собой. На ней были белые носочки. Санек удивился, какая, оказывается, у нее маленькая ножка. И какой красивой формы.
— Ну тогда гаси свет и иди ко мне.
Саня, послушно повернувшись, щелкнул выключателем. Ее маечка-безрукавочка светлела в темноте.
— Ты только меня не раздевай, — тоненьким девчоночьим голоском попросила она. — А то у меня уже внутри все совсем холодное…
Среди прочего этой ночью она сказала Саньку, что насчет Мебиуса — это полная фигня. На самом деле все совсем не так происходит.
— А как? — замирая сердцем, спросил Санек.
— Знаешь, это так трудно объяснить, — еле внятно пробормотала Лила, и тут Санек похолодел: ему показалось, что вот сейчас она уж точно исчезнет. Но нет, удержалась. И уже другим тоном добавила: — Ну в общем, сам увидишь.
А напоследок сказала другое:
— Смешной ты все-таки, Санька. Хотел со мной на Вологодчину ехать, камень со следом ангела искать. Разве не знаешь, что след ангела совсем не там искать нужно?
— А где же? — спросил он. Его вдруг неудержимо потянуло в сон.
— Да в душе, дурачок. В своей душе, в других душах… Ладно, тебе этого все равно не понять. Спи.
Она ласково дотронулась кончиками пальцев до его век. И он, повинуясь этому прикосновению, закрыл глаза. А когда открыл их, в комнате было уже светло, и Лилы не было. Только сосновая ветка, принесенная им с кладбища, стояла в стакане с водой. И Саня напрочь не помнил, когда ее поставил.
Хорошей девчонкой была Лила при жизни. Она после смерти такою же и осталась. Появлялась легко. Санек, как соскучится, совсем застрадает — так сует правую руку за ворот, в левый рукав, накрывает рукой наколку и вскоре уже начинает чувствовать под ладонью тепло. А там и Лила появляется. То выглядывает из окна проезжавшего мимо троллейбуса, хорошо, что пассажиры ее не видят, то-то бы удивились: среди зимы — девчонка в белой маечке-безрукавочке. Или же она проезжает в другую сторону на эскалаторе. Или ее по телевизору показывают в какой-то рекламе, в которой раньше (Санек знал это точно) ее вовсе не было. Иногда и рукой помашет.
Домой она к нему больше не приходила. Но Саня продолжал с ней разговаривать, потому что был уверен — она его слышит.
Только теперь понял Санек, каково это — любить.
Говорят — любить всем сердцем. Этого мало.
Говорят еще: любить всей душой. И этого тоже мало.
Любить по-настоящему, по-взрослому, — это любить всем телом, каждой его махонькой клеточкой, каждым теплым кровяным шариком. Потому что — на всю жизнь. Не потому любить, что она такая симпотная. И не потому, что ей нравится целовать тебя, а тебе ее. И вообще нипочему. А потому любить, что прирос к ней неотделимо. И где бы ни была она сейчас, душа Санька была там же, вместе с нею, и только обрывком еще удерживалась в его груди, в горячем сердце.
Одна только Лила знала, как запутались-перепутались дела у Санька. Мать ждала, когда само собой пройдет дурное состояние у сына и он вернется в школу. Ребята из класса смотрели на него, как на отрезанный ломоть. На тусе обсуждали исчезновение Губона: вскоре после того, как он был допрошен и выпущен Самопалом, он слинял из дому. Мать его говорила: поехал в деревню под Ельцом, к родне.
