Алексей Притуляк - Первое апреля октября
Мы с Эвелин купили этот стул на аукционе, года два назад, за сорок пять тысяч. Сначала все было хорошо — этот хитрец медленно и аккуратно вживался в мою семью, входил в доверие. И он умудрился на какое-то время обмануть даже меня. Но потом я стал замечать, что этот стул совсем не таков, каким кажется. Едва я поворачивался к нему спиной, как по коже моей сразу пробегал липкий холодок страха. Едва я садился на него (он принадлежит мне, главе семьи), как душа моя давала трещину и я чувствовал, что только одна половина меня остается сидеть во главе стола, на этом стуле, другая же — переходит в другое измерение, в иной мир, таинственный и странный. Я чувствовал, как некий демон разевает за моей спиной пасть, готовясь поглотить меня, отправить меня в свои огненные внутренности. А быть может, позади меня разверзался бездонный провал, черная дыра, способная в один миг перебросить меня на другой конец вселенной, на планету Зальфир, где огромные оранжевые гваллины охотятся на зеленых мух комболинги и пожирают их вместе с алмазными крылышками. А иногда — я это чувствовал — он превращался в огненный трон Великого Каббалиста, и тогда спину мою обжигали языки адского пламени и поцелуи ведьм. И каждый раз, предвидя, что вот сейчас я оглянусь, он успевал превратиться в старый невинный венский стул.
Несомненно, он умеет читать мои мысли и мне никогда, никогда не удастся перехитрить его. Но я не оставлю своих попыток, я буду повторять их снова и снова, пока не увижу его истинное лицо; и неважно, последует ли за этим смерть или новая, вечная, жизнь; ужас или радость открытия…
В кабинете я выкурил сигару, чтобы хоть немного успокоиться и привести себя в рабочее состояние. Потом сел за стол.
Мой труд подходил к концу. Я писал историю первой эры Майалинги и уже дошел до последнего похода масакеров на восток и до восстания гоблинов. Мне предстояло дать анализ происхождения слова «майалинги», в основе которого, как я установил, лежит древний рабаданский корень «майала», означающий «закат», и более позднее среднебаттийское «ллинги» — «на восходе солнца». Я предвидел, что мое толкование вызовет бурные научные дебаты в кругах историков и лингвистов по всему миру, и эта перспектива возбуждала меня, делая мой слог легким и быстрым, а мысль — отточенной как баттийский клинок. За каких-нибудь двадцать минут я написал четыре страницы и поставил точку на том, как корабли масакеров были разбросаны по всему Асмаденскому морю злой богиней Эльвингой, покровительницей туканов.
Я собрался было начать следующую главу, но мне вдруг ужасно захотелось Эвелин. Я попытался перебороть это никчемное желание и настроиться на рабочий лад, но ничего не получалось — перед моим мысленным взором стояли ее розовые трусики.
Я бросился в гостиную, но не нашел там жены. Тогда я ураганом ворвался в столовую и чуть не закричал от восторга — Эвелин была там. Они с Маргретой закончили завтрак и теперь пили чай с десертом. Дочурка что-то весело болтала, а жена, моя любимая супруга, рассеянно смотрела в окно. Она тоже думала обо мне! Я бросился к ней, обнял ее за плечи и покрыл поцелуями ее шею.
— Я услышал твой мысленный призыв! — воскликнул я в полном восторге. — Я здесь, любовь моя!
Но супруга отстранилась от меня и взгляд ее был полон удивления и даже, как мне показалось, — досады. В последнее время я часто замечал такое выражение в ее глазах. Оно раздражает меня, но сейчас я решил не обращать на него внимания и быстро расстегнул верхние пуговицы ее блузки, торопясь ощутить под ладонью упругость ее божественной груди.
— Йоган! — воскликнула она. — Мы в ссоре… Йоган… Ты с ума сошел!
Я не слушал ее, я сдавил пальцами ее левую грудь, другой рукой поднимая вверх подол платья.
— Маргрета… — тихо произнесла жена. — Не при ней же!..
Ах черт! Я совсем не обратил внимания на присутствие дочери.
— Иди, поиграй, — велел я ей.
Дочь, удивленно и испуганно наблюдавшая за нами, встала.
— Дай ребенку попить чаю, — раздраженно сказала жена, пытаясь оправить поднятый мною подол. Но я уже касался пальцами ее теплых шелковистых трусиков и был готов стерпеть подобный тон, который все же был сейчас неуместен.
— Но я хочу тебя, — возразил я как можно мягче. — Здесь и сейчас!
Я подхватил жену на руки и упал на стул, усаживая ее к себе на колени, покрывая поцелуями ее полуобнаженную грудь.
— Йоган… — сопротивлялась она. — Йоган, подожди… Давай поговорим… Нам нужно поговорить… Йоган!.. Последнее время ты…
Трусики были не очень прочными и я легко разорвал их, чувствуя как все сильнее закипает во мне страсть. Но жена вдруг резко оттолкнула меня, вырвалась и отскочила, поставив перед собой стул. В глазах ее мелькал, кажется, гнев, и блестели слезы. Такой она нравилась мне еще больше и мое желание возросло до просто бешеной страсти…
Но тут я увидел стул, которым она отгородилась от меня, и резко обернулся. Я отчетливо увидел два гнутых витых рога за своей спиной, такие же, как не шлеме Великого Каббалиста. Но едва я увидел их, как они тут же исчезли, превратившись в спинку венского стула красного дерева…
Вот! Вот!! Вот!!! Я поймал его! Я увидел! Вот!
Сейчас он меньше всего ожидал, что я повернусь и — попался.
Я вскочил, чувствуя, как по груди и животу разливается холодок ужаса.
— Есть! — воскликнул я. — Ты видела, видела?!
Жена непонимающе смотрела на меня, а дочь испуганно оглядывала стул.
— Он здесь! — кричал я. — Здесь!
— Кто? — спросила жена.
— Этуран Туканский, — пояснил я, — повелитель оранжевых троллей, Великий Каббалист, магистр ордена Бреатурийских всадников, Отражение Черной Луны.
Жена быстро отступила на шаг, словно боялась, что я сейчас брошусь на нее, и взяла на руки дочь, которая вдруг заплакала. А я протянул к магистру руку, ладонью вперед, как требует ритуал, и произнес по-тукански заклятие:
— Элла бо наммин, элла бо сунна, элла бо тлинги, махи Этуран!
Но было поздно, поздно! Он опять успел ускользнуть от меня! В сердцах я схватил со стола соусник и запустил им в стул.
Жена с дочерью на руках выскочила из столовой.
— Я видел тебя, видел! — кричал я магистру. — И я все равно одолею тебя! Я не позволю тебе проникнуть в этот мир, чертов колдун! Элла бо наммин, элла бо сунна… Ты хитер, магистр, ты очень хитер, но, как видишь, я тоже кое-что могу. И я одолею тебя! Я отправлю тебя в Желтые Земли, в бездну Магдатукана. Там атуранги закуют тебя в кандалы и бросят твой огненный трон в море, а мне — поставят памятник из чистого наггата.
Я плюнул в магистра и ушел в свой кабинет. Меня всего трясло и я никак не мог успокоиться. Около получаса я обессиленно провалялся в кресле и успел за это время выкурить две сигары.
Едва я немного успокоился и собрался задремать, как услышал за дверью шаги и голоса. Один голос был голосом моей жены, других я опознать не мог.
— Он здесь, — тихо произнесла жена за дверью.
— Да, я здесь, — сказал я слабым голосом. — Кто там, Эвелин?
Дверь открылась и в кабинет вошли двое мужчин в белом. Едва они появились в кабинете, как я сразу почувствовал озноб, пробежавший от затылка до поясницы, как струйка холодной воды. Это были они, да, да! Это были они! Я понял это по их напряженным взглядам. Бреатурийцы!.. Они приближались ко мне, а я был безоружен.
— Добрый день, местер Хедсвальд, — сказал один спокойно и тихо. — Что случилось?
— Эттале, та бреатури! — крикнул я. — Эттале каме сунна!
Они приближались, понимающе переглядываясь. Я не мог пошевелиться, я чувствовал скованность и слабость во всем теле.
— Успокойтесь, местер Хедсвальд, — сказал второй. — Мы ваши друзья, мы поможем вам.
За дверью появился третий, тоже — в белом. В руках он держал странный серый балахон. Наверное, именно такие балахоны надевают на пленников Кертаниона, прежде чем отдать их полохам, которые удобно устроятся на шее жертвы и будут высасывать из нее все соки, медленно, долго, бесконечно долго.
— Вы пришли за мной, — сказал я обреченно, понимая, что Великий Каббалист опередил меня, что я проиграл, что все кончено. — Пришли…
Они подошли совсем близко.
Я поглубже вдохнул и крикнул в последний момент:
— Но вы не получите меня!
И бросился на них.
Борьба была недолгой, я был слаб, а их — трое. В одну минуту они повалили меня на пол и ловко запеленали в балахон так, что я не мог и пальцем пошевельнуть, а только яростно болтал ногами, которые оставались свободными.
— Давно это с ним? — спросил один из всадников у жены.
— Не могу сказать, когда это началось, — ответила она. — Но заметно стало около года назад… И все хуже, хуже…
— Коварная Эвелинга, покровительница туканов! — крикнул я ей. — Так это ты, ты предала меня в руки мучителей масакеров!
