Герхард Рот - Тихий океан
— Не надо было отменять смертную казнь, — заключил он.
30
Уже в начале пятого стемнело. Ашер снял комнатку на постоялом дворе при трактире и купил у хозяина носки и кусок мыла.
После обеда он собирался вернуться домой, но не нашел никого, кто бы его отвез, а стемнело так быстро, что он бы не добрался пешком, вот он и решил переночевать в Оберхааге. Он принял горячую ванну и растянулся на кровати. Лежал, лежал так, и заснул. Через какое-то время он распахнул ставни и выглянул на улицу. По деревне как раз проезжала жандармская патрульная машина, а в остальном Оберхааг словно вымер. Во многих домах не горел свет. Ставни были закрыты, и, казалось, люди в темноте ждут, что будет дальше. Было около семи.
— Только сейчас они постепенно осознаю́т, что случилось, — сказал трактирщик, когда Ашер спустился в зал. На постоялом дворе как раз остановились два журналиста, передававшие репортажи в город. Возле входной двери у трактирщика по-прежнему лежало ружье, а за стойкой он прятал пистолет, который сам показал Ашеру. Он был рад, что есть с кем посудачить. Сначала по радио транслировали сообщение о розыске опасного преступника, потом бургомистр проехал по улице на машине с громкоговорителем и призвал жителей не покидать свои дома. Он повторил, что всех будут охранять. Нет никаких оснований для паники. Прослушав сообщение по радио, трактирщик включил телевизор. Из кухни вышла в белом халате жена трактирщика, которая впервые видела Ашера, и стала молча слушать. По телевизору показали фотографии деревни, жандармов и убитых, и добавили, что жандармерия пока прекратила поиски преступника и ограничилась охраной в деревне «лиц, которым он угрожал». На следующий день поиски будут продолжены, кроме того, дали знать «югославским властям». Прослушав репортаж, трактирщик сказал:
— Они прочесали весь лес. Уму непостижимо, что его до сих пор не нашли. Либо он застрелился, либо вернулся и где-то прячется. Зачем ему хорониться в лесу? Наверняка он возвратился в деревню. Сараев, сеновалов да брошенных домов у нас сколько угодно.
Какое-то время он обсуждал с журналистами, которые спустились из своих номеров, места, где можно спрятаться. Они слушали трактирщика, потягивая вино. Больше никого в зале не было. Журналисты задавали трактирщику все новые и новые вопросы и кивали, но время от времени, как заметил Ашер, обменивались ироническими усмешками. Прежде всего они хотели разузнать про Люшера, но трактирщик только пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:
— Ну, что мне вам сказать?
Он повторил, что Люшер-де не выделялся «ничем особенным». С другой стороны, он лично знал его плохо, потому что в трактиры Люшер не захаживал. Затем один из журналистов спросил о составе местного совета, и они заговорили о политике.
Ашер подметил, что все эти расспросы их не занимали. Они откровенно скучали. Как шулеры, они толкали друг друга под столом ногами или корчили рожи, стоило трактирщику отвести глаза.
— Социалистов у нас всегда было мало, — ответил трактирщик. — В местном совете — не больше пяти из пятнадцати, да и на выборах в ландтаг они никогда не получают много голосов.
А в сущности он, мол, политикой не интересуется. Он вырыл рыбные пруды и содержит трактир, и ему этого хватает, — «как вы понимаете», добавил он, немного помолчав. Общаться с журналистами ему явно нравилось, впрочем, он, похоже, вообще любил поговорить. Вскоре Ашер поднялся к себе в номер.
Время от времени по улице проезжала машина с включенными фарами, но ни в одном доме не горел свет. У въезда в деревню стояла жандармская патрульная машина, и двое жандармов с автоматами наперевес медленно шли в сторону федеральной трассы.
31
Когда Ашер спустился к завтраку, ставни были распахнуты, ружье у двери исчезло, открылись и ставни соседних домов, а люди, как ни в чем не бывало, занимались своими делами. Трактирщик вышел из-за стойки и объявил: в утренних известиях сообщили, что Люшера схватили в Югославии. Он подождал, что Ашер на это скажет. Однако Ашер в эту ночь спал очень крепко, после чего обычно, не испытывал никакого желания разговаривать.
— Его поймали еще вчера вечером, просто не хотели сразу сообщать, — сказал трактирщик.
Он взял стопку газет и положил их на стол перед Ашером. Потом он спросил у него, что́ он закажет на завтрак. Он сходил в кухню, вернулся с большой чашкой кофе и поставил ее перед Ашером. Ашер успел за это время пролистать газеты, и трактирщик показал ему фотографию, на которой был запечатлен он сам среди любопытных.
— Только это случилось, а я уже тут как тут, — пояснил он.
Он начал было рассказывать о Люшере, потом перебил себя сам:
— Вы позволите? — и подсел за столик к Ашеру.
В Югославии, мол, Люшер утверждал, продолжал трактирщик, что хотел только напугать своих жертв. Но от волнения у него-де так дрожали руки, что он случайно нажал на курок, ненамеренно. Кроме того, он утверждал, что был пьян. Однако жена его показала на допросе, ввернул трактирщик, что он и выпил-то утром всего глоточек плодового вина, так что он врет. Само собой, пытается выкрутиться.
А что касается его самого, то он — за смертную казнь, хотя знает Люшера лично.
— Того, кто совершает такое, нельзя оставлять в живых, — провозгласил он.
После завтрака Ашер позвонил жене, она тоже не удержалась и зачитала ему важные, по ее мнению, газетные заметки.
— Береги себя! — напомнила она.
Ашер заверил, что у него все хорошо и ей не стоит о нем беспокоиться.
Потом он заплатил трактирщику за разговор и попрощался.
Снова вышло солнце, погода прояснилась. Мимо прошла женщина с корзиной на голове, в корзине лежали покупки в коричневых пакетах. Он медленно спустился по ступенькам. Во дворах хлопотали крестьяне, все было, как всегда. За трактиром виднелся рыбный пруд, затянутый серой коркой льда, снег на ней замерз тысячей крошечных островков, испестрив поверхность пруда, точно цветочную чашечку. Солнце освещало все вокруг. Ашер с удовольствием вдыхал холодный зимний воздух, он немного погулял между полями, на которых уже побурел снег и обнажилась черная земля. Пройдя из конца в конец длинное поле, он повернул назад и по запятнанному старым снегом лугу зашагал назад в деревню. Бродил он недолго, но наслаждался прогулкой. На бензоколонке семейство, спасшееся от Люшера, разговаривало с жандармом. Глава семьи был среднего роста, с приглаженными, набриолиненными темными волосами и с носом-картошкой. В одной руке он держал перчатки, другую сунул в карман пальто. Ашер узнал его по фотографии в газете. Тут ему пришло на ум посмотреть на дом Люшера.
Сначала он зашел в клуб верховой езды.
По сравнению со вчерашним днем, когда вокруг кишмя кишели жандармы, он изменился: казался больше и просторнее и был исполнен спокойного достоинства. Ашер прошел во двор, ставни на окнах были распахнуты. Во дворе он увидел обоих журналистов: они расспрашивали двух конюхов и что-то записывали в блокноты. В ветвях дерева запутался воздушный шарик на длинной нитке, обмякший — наверное, он висел там уже давно. В остальном все было в порядке. Он прошел мимо журналистов и услышал, как один из конюхов говорит, что, мол, накануне потребовал, чтобы его охраняли жандармы, потому что не решался один кормить и чистить лошадей. Он-де опасался, что Люшер вернется пристрелить хозяйку, а возможно, рассчитается и с ним, хотя он-то тут каким боком.
— Не мы же вели дела, — добавил другой.
Оба конюха были плотного телосложения, молодые, в шапках и рабочих комбинезонах и вели себя вызывающе. По-видимому, они были недовольны действиями полиции и своим служебным положением и злились на Люшера.
— По-моему, на такое способен только сумасшедший, — сказал первый.
Ашер остановился и прислушался к разговору.
На вопрос журналиста, хорошо ли они знали Люшера, другой конюх сказал, что Люшер и Хербст давно дружили. Люшер каждое воскресенье приходил к нему на кружку вина.
— А сыну его всегда давал по шиллингу. Но не сумел понять, что в жизни приходится терпеть несправедливость.
С другой стороны, добавил второй конюх, хозяин он был усердный, всегда отличался на учениях добровольной пожарной дружины и почти никогда не ходил в трактир. Финансовых затруднений у него не было. Да и дома, в семье, у него все было ладно. Конюх отвечал враждебным тоном, да и его приятель все более раздражался, а под конец при каждом ответе первого разражался злобным хохотом. Возле дома была припаркована машина, в открытых дверях одной из хозяйственных построек поклевывали куры, дверь в конюшню тоже была распахнута. Ашер подошел поближе и заглянул внутрь. С десяток гнедых лошадей стояли в дощатых денниках, посередине перегороженных металлической трубой. Пол был устлан соломой, время от времени какая-нибудь из лошадей начинала беспокоиться, но остальные только медленно поворачивали к ней головы и пристально смотрели на нее большими глазами. Откуда ни возьмись явился низенький человек в резиновых сапогах и уставился на него. Ашер притворился, будто его не замечает, и тогда человечек с ним заговорил. У него была маленькая, как у ребенка, головка, говорил он срывающимся голосом. В руках он держал скребницу, вероятно, он только что чистил лошадей.
