Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета
— Я стала другим человеком, — говорит она. — Живу с мужем в Норфолке. У моря. В фургоне.
— С мужем? — спрашивает в наступившей тишине потрясенный Адриан.
Нам кажется, что мы взрослые, а на самом деле мы только притворяемся. Мне снова три года, а у меня внутри глубокая, холодная пустота, абсолютно ничем не заполненная. Мои братья — мальчики, у них эта пустота заполнена хотя бы отчасти. Они отчаянно пытаются схватить все, что попадается под руку, засунуть туда и придавить сверху крышкой.
— Двоемужница! — выкрикивает отец, вскакивая со стула. — Мы не разведены.
— Не смеши! — кричит Маргарет также громко. — Просто люди считают, что мы женаты. Он ко мне очень внимателен.
— Ты живешь в грехе! — говорит отец. Он так доволен собой, что вновь садится и победно складывает руки. Филиппа, Анджела, Люси, Элен и так далее — все они тут, собрались за его спиной, но он их не видит.
— Он приехал с тобой? — спрашивает Джейк.
Она бросает на него злобный взгляд:
— Конечно, нет. Зачем это мне? Вы его не знаете. Ты кто?
Я вижу, как Джейк борется сам с собой. Не может решить, назвать ли ему себя и тем самым признать ее вопрос законным или остаться анонимным. Его высказывания будут свободнее, если она не узнает, кто он.
— Джейк, — говорит Адриан.
Маргарет кивает. Мне кажется, что она его забыла, но она добавляет:
— Ты все еще играешь на скрипке?
— Ты когда-нибудь думала о нас? — говорит Пол.
— Конечно, да, — говорит она и смотрит на него в упор. — Каждый день, каждый час, каждую минуту.
Мне в это не верится.
— Что же ты тогда не приехала за нами? — говорит Пол. — Похоже, ты не приложила никаких усилий, чтобы это сделать.
— Не приложила усилий? — Ее голос истерично поднимается. — Ты думаешь, я не приложила усилий? Я все писала и писала, писала вам всем. Но никто не отвечал. Как будто вы вычеркнули меня из своей жизни. Я возвращалась и стояла на углу улицы, когда вы шли из школы, ждала возможности поговорить. — Она останавливается. — Но вы не узнавали меня. Вы проходили мимо, разговаривая с друзьями. Как будто меня нет.
— Мы и не стали бы смотреть по сторонам, — говорит Джейк. — Мы думали, что ты умерла.
Могла ли она себе это вообразить? Почему она не бросалась к нам, простирая руки? Пытаюсь представить себе картину, как я не разговариваю с шестнадцатилетним Генри. Может, у нее внутри есть такое холодное темное место, назначение которого как раз и состоит в том, чтобы она нас не любила?
Если у матери внутри есть подобная пустота, может ли она передать ее и своим детям? Она так и разрастается, и внутрь, и наружу? Наследственное заболевание. Мать думает, что она знает все. А на самом деле не знает ничего.
— Я возвращалась и стояла у школьных дверей. Видела, как встречают других детей. Казалось, вам до этого не было дела. У вас были друзья. Вы разговаривали друг с другом. Не похоже было, чтобы вы по мне скучали.
Мне было тогда три года. Я не знала, что такое скучать.
— И почему же ты не заговорила с нами? — говорит Джейк.
— Сама не знаю, — говорит она, и ее голос внезапно мрачнеет. — Чем больше я ждала, тем было труднее. Теперь я сама не могу это понять. Мне казалось, что я не нужна вам. В конце концов я сдалась.
— Ты ошибалась, — говорю я.
— Нет, она права, абсолютно права, — говорит отец, с готовностью соглашаясь. — Ты не была нам нужна. Мы прекрасно сами со всем управлялись.
— Следовало бы и нас спросить, — злобно говорит Адриан. — Ты сделал выбор за нас. Лишил нас свободы выбора.
И мы бы провели последние тридцать лет, раздумывая над тем, собирается ли она объявиться. Наблюдая. Выжидая.
— Да, — говорит Маргарет. — Вам нужно было предоставить свободу выбора.
— Мог хотя бы сказать нам, где она, — говорит Адриан отцу. — Неплохо было бы знать адрес.
— У меня не было адреса, — говорит отец.
— Нет, был. Он был на каждом письме, что я отсылала.
— Я выбрасывал их нераспечатанными.
Он понял, что признался в том, что только что отрицал. Поэтому он берет мини-бутерброд и запихивает его в рот целиком.
— И где же ты жила? — говорит Пол.
— В разных местах. Переходила из больницы в больницу. На какое-то время находила работу то здесь, то там. Работала официанткой, продавщицей, уборщицей.
Итак, моя мама была уборщицей. Мама, которая была такой умницей, училась в университете, но так и не получила диплом из-за моего отца. Встреча на пляже, замужество, шестеро детей. Золотое время для отца. Темные времена для матери.
— Обуза для общества, — говорит отец. Он громко поедает горсть хрустящих сухариков.
— Почувствовав себя лучше, я в некотором роде расплатилась, — говорит Маргарет. — Я какое-то время работала в родильном доме. Мне разрешалось присматривать за детьми.
Трудно примириться с мыслью, что женщина, которая помогает рожать другим, оставила своих собственных детей. Когда-то мы все были новорожденными, ее новорожденными. Все мы были произведены на свет ею самой, из ее собственной плоти. И каково то число новорожденных, за которыми нужно поухаживать, чтобы расплатиться за тех, что были брошены тобой? Существует какое-то определенное количество? Два посторонних малыша равняются одному оставленному. Или три, четыре, десять? Получишь ты, чего хотела, если долго продержишься? Начинает ли чувство вины затихать более быстрыми темпами, если ты минуешь отметку сто?
…— Жизнь, прожитая впустую, — говорит отец.
Он протягивает руку и берет со стола свой чай.
Нам слышно, как он втягивает его в себя — излишне шумно. Я пробую свой чай, но он еще слишком горячий; по всей вероятности, отец пьет, обжигая себе язык.
— Знаешь, почему ты валяешь дурака? — говорит Маргарет. — Ты что, на полном серьезе представил себе, что моя жизнь с тобой была полна высокого смысла? Ты не снисходил даже до того, чтобы поговорить со мной. Возможно, я не умела так артистично перескакивать с одной ерунды на другую.
— Это несправедливо, — со злостью говорит Пол. — Отец занимается живописью, а не ерундой.
— Я зарабатываю деньги! — кричит отец.
Кое-что действительно ерунда, думаю я, вспоминая картину с дыркой, что висит у меня на стене.
— Есть некая ценность в том, что ты наделен даром художника, — говорит Джейк, по-прежнему сохраняющий спокойствие. — Я полагаю, что-то от этой ерунды мы унаследовали от папы.
Маргарет смотрит мимо Джейка и не говорит ничего. Возможно, она думает, что он серьезный скрипач, а не уличный музыкант, который живет на зарплату жены. Как наивно думать, что можно докопаться до правды? У каждого она своя.
Отец опускает руки и улыбается. Меня расстраивает его очевидная радость при виде ее поражения, разочаровывает его неспособность прощать. Я хочу, чтобы он прекратил вести себя как ребенок и продемонстрировал ту душевную щедрость и доброту, которые, я знаю, ему присущи.
— Таким образом, в конце концов ты сдалась, — говорит Адриан. — Ты не приехала домой и не попыталась поговорить с нами?
— На самом деле я вернулась почти сразу же, через неделю; думала, что застану вас дома — были летние каникулы, — но вас не было. Я увидела, как вышел ваш отец, и решилась войти, чтобы поговорить с вами и забрать кое-что из своих вещей. Так, одежду, книги, фотографии… Я подумала, что вы все сможете приехать ко мне позже, когда у меня будет дом. Но вас дома не оказалось, и все-все, что могло бы свидетельствовать о моей жизни, исчезло. Полностью исчезло. Как будто меня никогда и не было. Как вы полагаете, каково это: вернуться туда, где ты прожил последние девятнадцать лет своей жизни, и обнаружить, что не осталось ни единого местечка, говорящего о твоем присутствии?
— Отец все сжег, — говорит Адриан. — Мы смотрели, как он это делал.
— В этом он весь.
— Не полагаешь ли ты, что мне следовало хранить все это барахло и с умилением ждать, когда ты вернешься…
— Едва ли. Я-то знала, как устроена твоя голова…
— Не имела ни малейшего представления. Ты не способна была это понять.
А где же была я? Папы не было дома, мальчики, по всей видимости, гуляли с друзьями, но где была я? Кто же за мной присматривал?
— Почему ты не оставила нам записки? — говорит Адриан. — Могла бы оставить у меня в спальне. Отец и не узнал бы никогда.
— Я подумала… — она повышает голос, — я подумала, что вы все меня вычеркнули. Решила, что, по всей видимости, не нужна вам. Поэтому и ушла и больше никогда не возвращалась. — Она плачет, огромные слезы медленно вытекают из ее узких, маленьких глаз и катятся вниз по черным от размазанной туши щекам. Я не могу на нее смотреть. — И вот я вновь вижу вашего отца и понимаю, что была неправа. Мне не следовало оставлять вас на его попечение.
