Дорис Лессинг - Трава поет
— И ничего не получилось. Угадал?
— Да, — уныло отозвался Дик. — Я даже не стал ее собирать. Я решил, что лучше ее так оставить — почве пойдет на пользу… — Он говорил все тише, пока не умолк.
— Эксперимент, — только и сказал Чарли. Сейчас ему было важно, чтобы в его голосе не прозвучало ни раздражения, ни злобы. Казалось, он оставался спокойно-беспристрастным, но все же то и дело с любопытством и оттенком беспокойства поглядывал на Дика. На окаменевшем лице Тернера застыло несчастное выражение.
— Так что ты там говорил о жене?
— Ей нездоровится.
— Это я понял, так что с ней такое?
Некоторое время Дик молчал. Они уже оставили позади поля, где вечер все еще золотил листья, и сейчас ехали через буш, в котором уже успела сгуститься тьма. Большая машина быстро взбиралась вверх по пологому склону холма, чья вершина, казалось, доставала до самого неба.
— Не знаю, — наконец произнес Дик. — Мэри за последнее время сильно изменилась. Иногда мне кажется, что ей гораздо лучше. С женщинами всегда сложно разобраться. Не поймешь, как они себя на самом деле чувствуют. Она изменилась.
— В каком смысле? — не отступал Чарли.
— Ну вот, например, раньше, когда Мэри переехала ко мне на ферму, она была куда как живее. А теперь ей словно на все наплевать. Совершенно на все. Она сидит сложа руки и ничего не делает. Она даже не считает нужным ухаживать за курами. Ты же знаешь, она раньше каждый месяц срывала на них куш. Ей плевать на работу по дому, которую делает слуга. Раньше Мэри меня пилила. Просто с ума сводила. То не так, это не эдак — и так весь день. Сам знаешь, как начинают вести себя женщины, когда слишком долго засиживаются на ферме. Вообще перестают владеть собой.
— Чтобы хоть одна женщина знала, как обращаться с ниггерами. Нет, таких не бывает, — сказал Чарли.
— Ну так вот, я очень волнуюсь, — объявил Дик и невесело рассмеялся. — Не поверишь, но я теперь бы обрадовался, если бы она стала меня пилить.
— Слушай, Тёрнер, — резко произнес Чарли, — может, махнешь на все рукой и уедешь отсюда? Ни тебе, ни твоей жене такая жизнь не идет на пользу.
— Да ладно, справляемся как-то помаленьку.
— Слушай, ты же болен.
— Все со мной нормально.
Чарли остановил машину возле дома. Внутри блеснул огонек, но Мэри так к ним и не вышла. Потом свет загорелся в спальне, приковав к себе внимание Дика.
— Жена переодевается, — с довольным видом произнес он. — У нас давно не было гостей.
— Слушай, отчего ты отказываешься продать мне ферму? Я дам за нее хорошую цену.
— А мне куда деваться? — в изумлении спросил Дик.
— Езжай в город. Бросай ты сельское хозяйство. Ну не справляешься ты тут. Найди себе где-нибудь постоянную работу.
— Я не сдамся, — с обидой произнес Дик.
На веранде в свете лампы появился силуэт худой женщины. Мужчины вылезли из машины и зашли в дом.
— Добрый вечер, миссис Тёрнер.
— Добрый вечер.
Когда они оказались внутри дома в освещенной комнате, Чарли принялся внимательно разглядывать Мэри, тем более внимательно, что его очень насторожил тон, которым она с ним поздоровалась. Она неуверенно стояла перед мужчинами — усохшая, с выжженными солнцем волосами, обрамлявшими ее исхудавшее лицо и перехваченными синей лентой. Из воротника платья, которое, совершенно понятно, она только что надела, поднималась тощая желтая шея. Само хлопковое платье малинового цвета было украшено оборками, а из ушей Мэри свисали длинные красные, напоминавшие карамель серьги, которые резко покачивались, задевая ее шею. В синих глазах, которые прежде могли поведать всякому, кто удосужился вглядеться в них повнимательней, что Мэри совсем не «чванливая», а стеснительная, впечатлительная, обладающая чувством собственного достоинства девушка, теперь был заметен некий особый, прежде не наблюдавшийся блеск.
— И вправду добрый вечер! — совсем как девочка сказала она. — Правда, мистер Слэттер, мы ведь столь долго были лишены удовольствия лицезреть вас. — Она рассмеялась, дернув плечом в жутковатой пародии на кокетство.
Дик в муке отвел глаза. Чарли бесстыдно разглядывал хозяйку: он все смотрел и смотрел на нее, покуда она не вспыхнула и не отвернулась, тряхнув головой.
— Мы мистеру Слэттеру не нравимся, — дружеским тоном поведала она Дику, — в противном случае он навещал бы нас почаще. — Она уселась на краешек старого дивана, полностью утратившего форму и превратившегося в нагромождение вздутий и углублений, обтянутых выцветшей синей тканью.
— Как дела с магазином? — поинтересовался Чарли, не отрывая глаз от обивки.
Мы на него махнули рукой — затея себя не оправдала, — отрывисто ответил Дик. — Ну а товары забрали себе.
Чарли посмотрел на серьги в ушах Мэри, на обивку дивана, представлявшую собой синюю, покрытую безобразным узором ткань, которая продавалась только туземцам и которая в Южной Африке столь неразрывно ассоциировалась с товарами для кафров, что Чарли был потрясен до глубины души, увидев ее в доме у белого. Насупив брови, Слэттер посмотрел по сторонам. Занавески изорваны, одно оконное стекло разбито и заклеено бумагой, другое — расколото трещиной и оставлено в таком состоянии. При взгляде на комнату создавалось неуловимое ощущение запустения и увядания. Повсюду лежали товары из лавки, где-то прикрывая спинку стула, а где-то играя роль сидений. Чарли мог счесть это за робкую попытку сохранить в комнате хоть сколь бы то ни было приличный вид, однако его грубоватое добродушие испарилось. Теперь он умолк и помрачнел.
— Останешься на ужин? — наконец спросил Дик.
— Нет, спасибо, — ответил Чарли, но потом из любопытства передумал: — Хотя, да, пожалуй, останусь.
Сами того не осознавая, мужчины беседовали так, словно находились в обществе инвалида, однако Мэри, с трудом поднявшись, закричала с порога:
— Мозес! Мозес!
Поскольку туземец так и не появился, она повернулась к ним, улыбнулась — дружески, застенчиво — и промолвила:
— Извините, но вы сами знаете, какие из туземцев работники.
Она вышла. Мужчины сидели молча. Дик отвернулся от Чарли, который, в силу того что никогда не признавал необходимости вести себя деликатно, неотрывно взирал на Тёрнера, словно стараясь заставить того объясниться, сказать хоть слово.
Мозес подал ужин, состоявший из чая, хлеба с прогорклым маслом и куска холодного мяса. Вся посуда была в трещинах — ни одной целой тарелки и чашки, а взявшись за нож, Чарли почувствовал, что тот покрыт слоем грязи. Слэттер ел с отвращением, которое не считал нужным скрывать. Дик молчал, а Мэри то и дело с жеманным видом, вызывающим испуг, отпускала резкие бессвязные замечания о погоде, потряхивала серьгами, дергала худенькими плечиками, кокетничая с Чарли, пытаясь с ним незатейливо флиртовать.
На все это Чарли не реагировал, отвечая: «Да, миссис Тёрнер», «Нет, миссис Тёрнер», поглядывая на нее холодно, с презрением и неприязнью.
Когда снова вошел туземец, чтобы собрать посуду, случилось нечто, заставившее Чарли стиснуть зубы и побледнеть от ярости. Они как раз сидели над жалкими остатками трапезы, а туземец обходил стол, неторопливо собирая тарелки. Чарли даже не обратил на него внимания. И тут Мэри произнесла:
— Мистер Слэттер, вы фруктов не желаете? Мозес, принеси апельсины. Ты знаешь, где они лежат.
Чарли, продолжая медленно работать челюстями, поднял настороженный взгляд. Его словно ужалил тон, в котором Мэри обратилась к туземцу, — она говорила с чернокожим с тем же самым жеманством, что и с ним.
— Апельсины кончились, — грубо, бесцеремонно отозвался туземец.
— Я же знаю, что они еще есть. Оставалось целых два. Я же знаю, что они есть, — доверительно обратилась Мэри к слуге. В ее голосе слышалась мольба.
— Апельсины кончились, — повторил туземец с угрюмым безразличием, в котором угадывались нотки самодовольства и осознания собственной власти, отчего у Чарли перехватило дыхание. У него буквально не было слов.
Он посмотрел на Дика, который сидел, вперившись взглядом в свои руки, — было не понятно, о чем он думает, и заметил ли он вообще что-нибудь. Слэттер перевел взгляд на Мэри: на желтоватой, испещренной морщинами коже под глазами виднелась безобразная краснота, а лицо недвусмысленно выражало страх. Кажется, она поняла, что Чарли кое-что заметил, и теперь поглядывала на него, виновато улыбаясь.
— Давно у вас этот работник? — наконец спросил Чарли, кивком головы показав на Мозеса, который с подносом в руках остановился на пороге и, не стесняясь, прислушивался к разговору.
Мэри беспомощно посмотрела на Дика.
— Думаю, где-то года четыре, — невыразительным голосом ответил тот.
— Зачем вы его держите?
— Он хороший работник, — качнув головой, отозвалась Мэри, — славно справляется.
