Отто Штайгер - Избранное
— Ровно ничего, — ответила она. — Только… ты понимаешь… мне немного обидно.
Теперь я понимаю и это! Да, я вижу, это было с моей стороны нехорошо, может быть, даже подло — вводить Ирис в наш дом. Это должно было оскорбить Мелани до глубины души. Почему я это понял лишь сегодня? Тогда я возразил ей:
— Ты воспринимаешь все слишком трагично. Я хочу, чтобы ты наконец пошла к врачу, к хорошему врачу по душевным болезням.
Лицо Мелани залилось краской, и она испуганно спросила:
— Зачем?.. Ты думаешь?..
— Я ничего не думаю! Но дальше так продолжаться не может. Ты целыми днями плачешь. Ты полагаешь, что мне это безразлично, что это мне не мешает? Нет, признаюсь тебе, мне такая жизнь осточертела.
Мелани изо всех сил противилась моему предложению поехать к врачу, несмотря на то, что мы с Теодором каждый день уговаривали ее. Она плакала, затыкала уши и кричала:
— Оставьте меня в покое! Я вам не сделала ничего худого. Зачем же вы меня так мучите?
— Мы тебя не мучим, — возражал я, — Мы тебе добра желаем.
Наконец мне пришлось чуть ли не силой вытащить ее из дому и усадить в машину. Всю дорогу она проплакала, и думаю, в тот первый раз она не очень толково говорила с врачом. Потом пошло легче. Иногда она даже охотно собиралась в дорогу, хотя перед тем всегда основательно плакала.
Как-то врач вызвал меня.
— Ваша жена страдает от тяжелых душевных конфликтов, — с важной миной сказал он, будто я и сам давно этого не определил.
— А в чем дело? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Не знаю, она не говорит. Но я полагаю, что дома у вас не все идет как надо.
— Пожалуй что так, — ответил я и немного рассказал ему о нашей жизни.
— Вашей жене на продолжительное время нужна перемена обстановки. Ей нужны спокойный дом и уход. Возможно, что это ее вылечит.
— Но куда же ее направить? — спросил я.
— Есть хорошие клиники, где она находилась бы под наблюдением врачей. Если вы хотите…
— Вы имеете в виду клинику для нервнобольных? — с удивлением спросил я.
— Да, — сказал врач. — Именно это ей и нужно.
Я попытался осторожно сообщить Мелани о том, что сказал врач, ибо хорошо понимал, что ей будет тяжело последовать его совету. Но она отказалась с такой решительностью, какая была ей совсем несвойственна и потому производила особенно странное впечатление.
— Нет, — воскликнула она, — я не поеду! Ни в коем случае! Делайте со мной, что хотите!
— Я не хочу тебя принуждать, — сказал я. — Ты сама должна прийти к убеждению, что эго для тебя самое лучшее.
На некоторое время я оставил все по-старому, надеясь, что Мелани оценит предостережение и по крайней мере в моем присутствии перестанет плакать и ходить с таким унылым лицом. Однако ее болезнь зашла уже слишком далеко — об улучшении не могло быть и речи. Напротив, ее состояние с недели на неделю ухудшалось.
А кроме того, я составил свой особый план и спокойно выжидал возможности его осуществить. Я решил жениться на Ирис и как-то вечером спросил девушку, хочет ли она стать моей женой. Сначала она подумала, что я шучу. Но, заметив, что я говорю серьезно, она вскоре перестала смеяться и возразила:
— Об этом я никогда не думала. Я ведь слишком молода для тебя. Ты представляешь себе: разница в тридцать пять лет!
— Я для тебя слишком стар? — спросил я и сжал ее руку. — Для меня ты не слишком молода.
— А твоя жена? Что ты с ней сделаешь? Ей будет очень тяжело разводиться в таком возрасте.
На это я сказал:
— А мне тяжело дальше жить с ней и думать, что я могу потерять тебя. Я уже однажды потерял жену, которую любил. Она была очень на тебя похожа. Ты могла бы быть ее дочерью.
Ирис отломила кусочек шоколада, лежавшего перед ней на столе.
— Не знаю, — помолчав, промолвила она. — Я бы не возражала жить в загородной вилле и называться супругой национального советника… Ой, как это смешно! Но между нами стоит твоя жена. Я не хочу ее вытеснять.
— Своими чудесными глазами ты уже давно вытеснила ее! — воскликнул я и хотел поцеловать девушку. Но она отстранилась.
— Оставь, я ем шоколад!
— Кроме того, — продолжал я, — жена в ближайшее Бремя поедет в клинику для нервнобольных. И скоро она оттуда не вернется. При этом условии развод — детская игра.
Мне необходимо было считаться с людьми. Разговоров, которые пошли бы, если бы я развелся с Мелани, чтобы жениться на ветреной девчонке, я не мог избежать. Но я хотел по крайней мере отнять у сплетников основание для ядовитых замечаний, предательски подрывающих положение человека в обществе. Если мужчина возбуждает дело о разводе после того, как за его женой закрылись двери сумасшедшего дома, — это вполне естественно и не может быть вменено ему в вину.
— Я подумаю, — сказала Ирис. — Сегодня я еще сама не знаю.
— О чем тут долго думать? — не без удивления спросил я.
— Видишь ли, тебе скоро шестьдесят. С моей стороны это будет некоторая жертва. Не так ли?
— Не замешан ли тут другой мужчина? — в страхе спросил я.
Она рассмеялась, дернула меня за нос и сказала:
— Может быть!
Несколько недель меня терзала жгучая ревность. Желая затмить соперника, я осыпал Ирис подарками. Каждый возраст имеет свое оружие! Было время, когда я избил противника, теперь я пытался достигнуть цели могуществом денег; это средство до сих пор действовало без отказа. Оно сослужило мне службу и теперь: к осени Ирис наконец сказала «да».
Тогда я осторожно начал подготавливать переезд Мелани в клинику и развод. Сначала я посоветовался с юристом. Он не усматривал никаких затруднений. После этого я начал оказывать давление на Мелани. Я говорил, что ей достаточно поехать на два-три месяца, а потом она, здоровая, вернется домой. По моей настойчивой просьбе ей подтвердил это и врач.
Однако Мелани отказывалась самым решительным образом.
— Я не поеду! — твердила она и начинала плакать.
Тогда я записал Мелани в клинику без ее ведома и однажды за обедом поразил ее этим сообщением.
— Вот увидишь, потом ты будешь мне благодарна! — закончил я.
Мы все сидели за столом: Теодор, Мелани и я. В ужасе она уронила вилку и широко раскрытыми глазами уставилась на меня.
— И ты мог это сделать?!
— Да, — ответил я возможно спокойнее. — Это самое лучшее для тебя, да и для нас. Ты не находишь, Теодор?
Тедди спокойно резал мясо на своей тарелке. Его нелегко было вывести из равновесия.
— Само собой разумеется! — произнес он. — Мелани, передай мне картофель!
Она подала ему блюдо, не отводя глаз от меня.
— А если я откажусь? — спросила она.
Я встал.
— Этого ты не сделаешь! — сказал я. — Мне жаль тебя, но тебе же будет хуже.
И я направился к двери. На пороге вспомнил, что сговорился на вечер с Ирис.
— Я не знаю, когда вернусь, — сказал я.
— Не слишком поздно? — спросила она.
— Не знаю. Не беспокойся обо мне! Лучше обдумай свое дальнейшее поведение.
Мелани встала.
— Я прилягу, — сказала она. — У меня болит голова.
К моему огорчению, я не смог отправиться куда-нибудь с Ирис, так как она задержалась на работе. Поэтому я рано вечером вернулся домой. Тедди уехал на своей машине и просил в конторе передать мне, что вернется не раньше утра.
Я медленно побрел к нашему дому. Дождь лил как из ведра, и ветер швырял мне брызги в лицо. Но я почти не обращал на эго внимания; мне было досадно, что проведу вечер без Ирис. Предстояли скучные часы. Я решил немного почитать и потом рано лечь спать.
Мелани не сидела на обычном месте. Я пошел в спальню и увидел ее мертвой в кровати.
Это было вчера вечером. Сначала я ощутил некоторое облегчение, ведь теперь все необыкновенно упростилось. Но потом, вглядевшись в ее восковое лицо, я содрогнулся.
«Так внезапно, так беспричинно!» — сказал я себе.
Тут я заметил клочок бумаги, на котором она написала: «Я ухожу». И я еще более растерялся перед непостижимым.
«Без всякой причины!.. А что скажут люди? Ведь такого не скроешь!»
Это было вчера вечером! Я принялся искать письмо, какой-нибудь листочек от нее, который дал бы мне ключ к ее ужасному поступку. Продолжая искать, перелистывая бумаги и ничего не находя, я качал головой и все бормотал про себя:
«Так, без всякой причины!.. Люди будут говорить…»
В руки мне попалась фотокарточка: на ней был я — десятилетний мальчуган перед нашим домом в Бухвиле.
Это было вчера вечером! Я все еще держу карточку в руке. Я больше не ищу… Я знаю! Я знаю, почему Мелани себя убила! Знаю лучше, чем если бы она написала мне письмо на десяти страницах. Она была так одинока, так несчастна, покинута! Что дала ей жизнь? Мне делается жутко!
Холод, жестокий холод в комнате. Давно остыли последние угли. Буря улеглась — гляди-ка! — уже брезжит утро. Всю ночь, Мелани, всю ночь ты говорила со мной. Почему не раньше, почему лишь теперь… когда уже поздно? Поздно! Боже мой, «поздно»! Такое ужасное слово.
