Арнольд Цвейг - Затишье
— Мы, конечно, пообедаем вместе, — сказал Винфрид. — Никаких возражений. На обед сегодня кабанье мясо. Приготовлено мастерски.
Член военного суда Познанский добродушно покачал головой, водя двойным подбородком по воротнику мундира.
— Меня увольте, дорогой друг. К черному кофе я приду непременно. А затем вношу предложение: поедемте сегодня на часок в зимний лес.
Винфрид повернулся к Бертину.
— Отряд звукоулавливателей, говорите?
Бертин даже усмехнулся.
— Это будет рассказ о том, как Глинский надеялся избавиться от меня, а я — от него и как из этого ничего не вышло, к великому сожалению обеих сторон.
Глава шестая. Отряд звукоулавливателей
— Едва представился случай избавиться от меня, как Глинский взялся за дело. Был август, начало или середина месяца. Но Глинского постигла трагическая, как сказали бы греки, неудача. Судьба, «ананке», казалось, приковала нас друг к другу для взаимной погибели, как Гамлета к королю Клавдию. А как было бы хорошо для нас обоих — точно рюмка доброго коньяку — да и для всей роты, если бы он мог сбагрить меня куда-нибудь. Этого желчного человека с зелено-желтым цветом лица и рыхлыми мясистыми щеками легко мог хватить удар от волнений, которые я причинял ему.
— Избави бог, — пробормотал фельдфебель Понт, исполненный сочувствия к своему коллеге, хотя он терпеть не мог подобный тип людей.
— Конечно, — весело согласился Бертин, — обижаться на него не приходится. Более злополучной овцы, способной на более причудливые прыжки, во всей округе, вероятно, не нашлось бы. Во время утренней переклички перед началом работы Глинский пришел с Дилем, державшим в руках какой-то список.
— Нужны интеллигентные, образованные люди для формирования нового вида воинской части, — начал он своим медлительным голосом, в звуке которого всегда было что-то провокационное. — Служба будет не тяжелая для таких господ, более приятная, чем наша, и не более опасная. Обязательное условие — хорошее зрение, хороший слух. Дело идет о внедрении нового изобретения. На вечерней перекличке жду от вас рапортов.
Разве взгляд его бульдожьих глаз не скользнул по мне? Мне не терпелось услышать разъяснение, которое унтер-офицер Карде сделает во время работы.
У бывалого солдата, хлебнувшего прелестей войны и изучившего нравы начальства, предложения такого рода прежде всего вызывают решительное недоверие. «Какую свинью хотят нам подложить?» — спрашивает себя каждый, чаще всего не без основания. До самого обеда не смолкали в этот день разговоры в зарядной палатке. Стремление «прочь из нашего плена куда угодно — хуже быть нигде не может» бурно захватило людей и в первую голову морально наиболее независимых. Инженер Шмидт, наборщик Гретш из имперской типографии, человек с волнистой бородой и с трубкой в зубах, и еще пять-шесть солдат, все народ симпатичный, с первых дней войны находившийся на фронте, рапортовали унтер-офицеру, что нынче вечером они подадут рапорта. Многие осведомлялись, какого рода эта новая служба. Приводили предостерегающие примеры. В Лилле кое-кто из наших заявил о своей готовности выполнять обязанности переводчиков.
И вот теперь те из них, кто еще не попали в списки убитых и ходят еще по земле, торчат в блиндажах, на передовой. Их обучили работе на аппаратах подслушивания, и они слушают разговоры своих английских и французских противников. А те, кто добровольно перешли в отряды железнодорожников, теперь каждое утро провозят сквозь заградительный огонь бензиновые цистерны. Попадаешь из огня да в полымя; надо знать, на что идешь, если хочешь оградить себя от роковых неожиданностей. Не зная броду, не суйся в воду. Горькие разочарования пострадавших внедрили в наш обиход эти истины, рожденные жизненным опытом. Правда, пехотинцы, захаживавшие иногда в наш ротный буфет выпить бутылку лимонаду или безвкусного пива, уверяли, что с нами они не поменялись бы, что у нас обстановка еще намного гнуснее, чем у них, они по крайней мере чувствуют себя людьми. Начальство тысячу раз подумает, раньше чем над кем-нибудь из них поглумиться, в особенности пока они на переднем крае. Их сменяют и лучше кормят. К вечной стрельбе привыкаешь, а пулю все равно раньше или позже в тебя всадят, если только не отправишься ко всем чертям сразу. Да ведь на то тебя и пригнали сюда.
И все же, что известно, то уж известно и лучше не трогаться никуда. Кто знает, что тебя ждет в этом отряде звукоулавливателей.
А речь шла именно о нем. Прибор, изобретенный каким-то инженером и втайне испробованный, позволяет будто бы определять местонахождение стреляющих батарей и расстояние их от данного места. Старший обер-фейерверкер Кнаппе уже знаком с новым прибором. Этот тщедушный человечек с остроконечной бородкой страстно интересуется всеми новшествами в области военной техники, с увлечением разбирается в них, продумывает. Его денщик рассказывал нам, что вечерами, вооружившись циркулем, чертежной доской, всякими таблицами и формулами, он работает над созданием боевого орудия собственного изобретения, которое собирается предложить верховному командованию. И вот этот Кнаппе объясняет нам устройство прибора, улавливающего звук. «Он основан, — говорит Кнаппе, — на разнице в скорости движения между вспышкой выстрела и звуком; одно и другое хронометрически засекается, а место вспышки в это же время отмечается на дуге транспортира». Люди, занимающиеся этим делом, располагаются главным образом на вершинах холмов, но не в одиночку, а группами. Непременное условие — безукоризненное зрение и очень тонкий слух. Необходимо отличать залп орудия от всяких других шумов, таких, например, как разрыв снаряда. Мгновенно реагировать на него и, повторяя вновь и вновь наблюдения, точно установить разницу во времени между маленькими вспышками залпов и докатывающимся звуком. Признаюсь, что вначале надежда вырваться отсюда, несмотря на все сомнения, пышно расцвела во мне, теперь же, после разъяснений Кнаппе, она сразу же угасла.
У меня, бесспорно, более слабое зрение, чем у кого бы то ни было в нашей роте, если говорить о степени близорукости и искривлении роговицы. Я ношу очки с выпуклыми цилиндрическими стеклами, минус семь диоптрий. К сожалению, глаза мои упорно не хотят считаться с правилами господ врачей. А правила эти гласят, что начиная с двадцати одного года близорукость не прогрессирует. Очевидно, мои глаза еще не слышали об этом параграфе или не понимают немецкого языка. С тех пор как меня мобилизовали, они ведут себя все хуже и хуже. В двадцать один год я вполне обходился стеклами в минус пять диоптрий. В Сербии же в феврале или в марте начались какие-то странные истории с моими глазами: перед самым восходом солнца утренняя звезда, наша уважаемая госпожа Венера, стала представляться мне в виде маленького серпика луны — что-то произошло с проклятой сетчаткой. Я выписал себе темные очки, ходил с двумя парами окуляров, на носу, и мне казалось, что это помогает. Во Франции, на открытой местности, я тоже носил темные очки поверх обычных, а здесь, в Мервинске, они мне, разумеется, пригодятся в солнечный зимний день, когда снег сильно слепит. Следовательно, понадеяться на свои глаза я никак не мог. Вспышка стреляющего орудия в ночной темноте должна быть очень яркой для того, чтобы я не спутал ее с другими светящимися точками. Имеет ли право человек с таким зрением, как бы он ни хотел вырваться отсюда, заявить, что готов работать на звукоулавливателе, раз от подобной работы зависит благополучие или гибель многих батарей и человеческих жизней? Ибо отряд звукоулавливателей служит органом зрения для группы орудий, насколько это нам теперь известно, и на основании данных, полученных с его помощью, корректируется огонь обороны.
Весь день меня одолевали думы. В шесть вечера, после окончания рабочего дня, несколько отважных людей заявят о своем согласии на перевод. Девять моих товарищей — вот они стоят и просят записать их — семь человек из постоянных команд и два наших гамбуржца, а во главе их статный красавец с кокетливой бородкой и хитрым выражением глаз — инженер Шмидт. Среди этих девяти — наборщик Гретш и много других, о которых мы еще не раз вспомним, когда они покинут нас. Я решаю попросить Гретша об одолжении: если отряд попадет в район Меца, разузнать, нет ли среди командного состава Военного управления железными дорогами директора по фамилии Кройзинг. И больше ничего. Если есть, пусть напишет мне открытку на адрес военно-полевой почты.
— Что это? — удивляется господин Глинский. — Я тут кое-кого не вижу. Того самого солдата, который желал получить назначение по своей профессии. Которому не нравится здесь. Почему, разрешите узнать, он молчит?
И я, к которому обращен этот безличный вопрос, отвечаю с улыбкой:
