Бернар Клавель - Плоды зимы
С этого дня то отец, то мать время от времени говорили:
— Слушай-ка, когда они приедут, надо дать им кое-какую посуду… да еще вот этот шкафчик…
— Конечно. Вот только как они все это увезут?
— Даже если придется нанять грузовичок, все дешевле, чем покупать новое.
Сначала отец заговорил о мебели просто потому, что хотел опередить в этом мать. Но у него все же слегка защемило сердце при мысли, что придется расстаться со многими вещами, а ведь каждая так прочно прижилась в их доме. Потом и сам, не понимая почему, он стал находить удовольствие, обнаруживая еще и еще что-то из обстановки, что можно было отдать сыну.
В те долгие часы, когда жена уходила, он порой бродил по дому, отыскивая те предметы, которые собирался подарить молодым. Случалось, он в мыслях своих видел малыша, который должен был родиться. У Поля не было детей, и уже не оставалось надежды, что они появятся, так что рождение маленького Дюбуа, продолжателя рода, было событием немаловажным.
Со времени освобождения города ни Поль, ни его жена не появлялись у стариков, но это было в порядке вещей — и прежде они иногда по нескольку месяцев у них не показывались. Что там ни говори, они заняты своим делом. Торговля, должно быть, понемногу налаживается. Отец все время убеждал себя в этом, так ему легче было отогнать мысль, что недавние события могли окончательно отдалить друг от друга двух его сыновей и закрыть Полю дорогу в родительский дом. Ведь время все сглаживает.
Но время подгоняло также и зиму, которая приближалась с каждым днем.
Четвертого декабря, когда небо с трудом решилось пролить слабый свет, чтобы возвестить наступление утра, северный ветер шквалом обрушился на сад. Судорожно заметались голые ветви деревьев. Виноградные лозы, посаженные вдоль стены, распрямились, потянулись к окну, дом протяжно застонал, ему вторило жалобное завывание огня в печке. А потом наступила тишина. Стоя у окна, отец несколько минут внимательно изучал облака, затем сказал:
— Ветер крепчает. Пожалуй, снег пойдет.
— Пойду принесу дров, — заметила мать. — Хоть будут под рукой, если и в самом деле пойдет снег.
Она взяла пустую корзину. Новый порыв ветра со свистом налетел на сад. Он был не таким свирепым, как первый, который все взбудоражил и замер. На этот раз подул совсем несильный ветер; он замяукал, заскрипел в водосточных желобах. Потом набрал силу. Накинулся на дом и пошел гулять, прижимая к крыше дым из трубы, тряся деревья и кустарник.
Когда мать возвратилась, она с минуту стояла неподвижно, прислонясь спиной к двери, и, отдышавшись, с трудом проговорила:
— Ветер ледяной… Я чуть не задохнулась.
Отец принялся укладывать дрова возле плиты.
— Ты наложила слишком полную корзину. Это тебе не по силам.
— Нет… Но я не знала, что такой ветер… А на мне была только шерстяная кофта да платок. Я не думала, что так холодно.
Мать налила себе немного кофе с молоком, оставшегося от завтрака, взяла чашку в обе руки, чтобы согреть пальцы, и начала пить маленькими глотками.
Отец опорожнил корзину, подбросил в топку несколько поленьев и подошел к окну.
— Черт побери, — пробормотал он. — Этот проклятый ветер уже сорвал три мешка с испанских артишоков…
А ведь я привязал их веревками. Придется мне выйти…
— Не говори глупостей, — прервала его мать. — Если ты выйдешь в такую погоду, то всю зиму потом пролежишь в постели, сам знаешь… Не торопи беду, она и без того тебя найдет.
Мать поставила пустую чашку на стол и открыла дверь в столовую.
— Что ты собираешься делать? — спросил отец.
— Накину пальто. И пойду укреплю твои мешки. У меня еще хватит времени до ухода на работу.
— Господи, — простонал отец. — Подумать только, едва наступают холода, и я уже никуда не гожусь!
Мать надела тяжелое пальто, перешитое из шинели солдата, которого они приютили во время отступления. Она сама перекрасила материю, и черная краска, смешавшись с цветом хаки, придала жесткому сукну какой-то бурый, словно линялый, оттенок, с какими-то темно-желтыми потеками. Мать подняла воротник, набросила на голову платок и повязала под подбородком.
Отец все стоял у окна и смотрел то на жену, то на свои артишоки. Еще несколько мешков вздулось. Если ветер опять наберет силу, он в конце концов сорвет их все.
— Надо бы тебе захватить нож и веревку. Кажется, веревка попалась мне не очень крепкая. Веревки совсем старые. Они столько мокли под дождем, что, должно быть, сгнили. В погребе, за дверью, найдешь веревку покрепче. Мать взяла небольшой острый нож, поправила платок на голове и вышла.
51
Когда мать вышла, отец снова стал глядеть в окно. Он услышал, как открылась дверь погреба. Долго же она ищет эту веревку! Ветер между тем продолжал свою разрушительную работу. Он стлался по земле, взбирался на невысокую насыпь, которую отец соорудил перед грядкой артишоков, норовил пробраться под мешки, а затем, точно хитрый зверь, собравшись с силами, трепал их. Мешки бились на ветру. Если мать замешкается, все веревки лопнут!
Когда она вышла наконец из-за угла дома, отец приотворил окно и крикнул:
— Сперва закрепи те мешки, что еще держатся… А там займешься остальными!
Она кивнула и направилась к грядкам. Ветер набросился на нее, так же как набрасывался на растения. Пальто у матери развевалось, надувалось, открывая черную юбку. Отец видел, как она несколько раз качнулась из стороны в сторону, словно ноги, обутые в тяжелые сабо, ее плохо держали; он испугался, что она вот-вот упадет.
— Господи, мыслимое ли дело — такой злой ветер! — бормотал он.
Когда мать наклонялась и, обхватив толстые растения, обвивала их веревкой, издали могло показаться, что она цепляется за них, боясь, как бы ее не унесло ветром.
Отец следил за каждым ее движением. Должно быть, пальцы у нее онемели, потому что обычно она работала быстрее и сноровистее. Она всякий раз распрямлялась с большим трудом. Иногда она вдруг останавливалась, и он никак не мог понять почему. Нагнувшись вперед, она, шатаясь, подставляла свою сутулую спину ветру, делала шаг в сторону, стараясь сохранить равновесие.
Так ей удалось подвязать четыре или пять артишоков, потом, подойдя к следующему растению, она почему-то не нагнулась, как раньше, а начала медленно выпрямляться, поднося к груди руку с пучком веревок. Рука ее разжалась, и веревки понеслись по ветру, словно обрывки серпантина, белея на фоне мглистого неба.
— Черт побери, веревки упустила! — вырвалось у отца. — Да что это она?
Мать сделала судорожное движение, пытаясь поймать веревки, но она только хватала воздух правой рукой и теперь выронила и нож. Так она стояла секунду или две, словно огородное пугало, наполовину вырванное ветром из земли, но еще сопротивляющееся его порывам. Потом колени ее медленно подогнулись. Правой рукой она попыталась ухватиться за артишок, но пальцы лишь скользнули по намокшему мешку; она упала на колени, слегка качнулась, а затем медленно повалилась на левый бок и уткнулась лицом в землю перед грядкой.
— Господи боже мой, — пролепетал отец. — Да что с ней такое? Что это она?
Горло у него сжалось. Он пытался убедить себя, что жена просто потеряла равновесие, но она продолжала лежать все так же неподвижно. Только одна пола ее пальто, казалось, еще жила, вздрагивая под порывами ледяного ветра.
Вцепившись рукой в шпингалет, отец прерывисто дышал, пригвожденный к месту беспредельным страхом.
52
Отец и сам не мог бы сказать, сколько времени он так простоял. С ним творилось что-то непонятное. Он словно бы существовал вне времени и пространства, был здесь и где-то еще. Он видел, что мать лежит у грядки с артишоками, и вместе с тем убеждал себя, что этого не может быть, что сейчас она войдет в кухню, растирая озябшие руки.
Потом он отошел от окна, все так же не понимая, что побудило его это сделать. Силы вернулись к нему, вернулась и ясность мысли. Он торопливо натянул толстую вельветовую куртку и вышел.
На крыльце, пока отец сбрасывал ночные туфли и надевал сабо, он почувствовал, как ледяной воздух охватил его, пронизывая насквозь. Он сжался, собрал всю свою волю, чтобы заставить себя двинуться вперед, подчиняя, как всегда, непокорное на холодном ветру тело.
И вот он уже перешел через дорожку, он у грядки. Он не сводит глаз с пальто матери. Ему кажется, что она шевелится… Ему хочется подбежать к ней, но страх, что он может упасть, удерживает его.
Он наклоняется над нею. Осторожно касается ее. Стоит тут, не в силах ни на что решиться.
— Что с тобой? Ты меня слышишь?.. Ты меня слышишь?
Он кричит очень громко.
Молчание.
Мать не двигается.
Отец опускается на колени, пытается подсунуть руку под неподвижное тело матери и немного приподнять ее… Она хрипит… Икает — раз, другой… Лицо у нее багровое… Полуоткрытые глаза налиты кровью, веки вздрагивают, точно от ветра.
