Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
— Если бы им удалось заставить всех поверить, что драгоценности украл кто-то другой. — говорит Тильте. — А потом вернуть их. Тогда можно получить вознаграждение.
— Им даже не нужно было бы вскрывать ящик, — говорю я. — Им достаточно было бы просто спрятать его.
— Но это две тонны, — возражает Тильте.
— Мама что-то бы придумала, — говорю я.
— Они бы получили десять процентов, — продолжает Тильте, — обычно выплачивают десять процентов. Одни только распятия оценены в миллиард. Десять процентов от миллиарда — это сто миллионов. С этим, наверное, вполне можно смириться.
Мы снова укладываемся. Говорят, что великие мистики, достигшие определённой ступени, больше уже по-настоящему не спят. Может быть, они и лежат с закрытыми глазами, но фиксируют всё происходящее вокруг.
Мне лично никогда не доводилось такое наблюдать, но если бы у меня появилась такая возможность, если бы, например, какой-нибудь великий мистик переехал на Финё, то я бы прежде всего постарался проверить, так ли это. Я бы, например, подкрался к нему или к ней ночью, во время сна, и потихоньку вытащил бы вставную челюсть из стакана с водой на ночном столике, а на следующее утро посмотрел, смог бы этот святой указать на меня как на виновника преступления.
Пока мне такая возможность не представилась, я считаю всё это просто интересной версией и признаком того, что мы с Тильте ещё не достигли полного просветления, потому что если уж мы спим, то спим крепко, так что человек, стоящий за дверью каюты и колотящий в неё, очевидно простоял там немалое время, прежде чем мы услышали его и открыли дверь.
За дверью стоит Леонора Гэнефрюд. В ночной рубашке, с ноутбуком, вытаращив глаза.
— Часть файла стёрта, — сообщает она.
Сначала я не понимаю, о чём она говорит. И к тому же нам с Тильте, если нас разбудили после полуночи, требуется несколько минут, чтобы активировать все свои интеллектуальные ресурсы.
Леонора ставит перед нами компьютер, открывает один из файлов. Из туманной дымки монитора проступает то, что, как мы теперь знаем, является старой церковью замка Фильтхой. на экране семь часов утра, не видно ни души, это очень правильно — все умные люди в семь часов утра спят. Мы с Тильте тоже не прочь поспать. Мы видим, как светает, на мониторе наступает день, рабочие приходят и уходят, потом наступает вечер и ночь, в маленьком окошке внизу экрана бешено несётся время. Потом Леонора снижает скорость, теперь секунды отсчитываются очень медленно, на мониторе 2:50 ночи, потом 2:58, 2:59, и вдруг сразу — 4 часа утра.
— Не хватает одного часа, — говорит Леонора.
— Отключение электричества? — предполагает Тильте.
— Не бывает так, чтобы оно отключалось ровно по часам, — говорю я. — И к тому же у сигнализации всегда есть аварийное электропитание.
Мы переглядываемся.
— Стёрт один час, — говорит Леонора. — Ваши родители стёрли один час.
— Леонора, — говорит Тильте, — разве ты не говорила когда-то, что в принципе можно восстановить всё, что когда-либо было стёрто в компьютере.
— В принципе, да, — отвечает Леонора. — Но не в половине первого ночи. К тому же я чувствую какое-то беспокойство. Ведь надо знать ваших родителей. Они милые люди. Но вместе с тем никогда не знаешь, что от них ожидать. Только не обижайтесь. Мне как-то неспокойно, что же такое они замыслили? Не очень-то весело лежать в одиночестве, ворочаясь с боку на бок и размышляя о последствиях. Я подумала, а не поспать ли у вас.
Кровать теперь переполнена, я складываю руки, сегодня ночью я с верой и надеждой буду молиться о том, чтобы больше никто в поисках утешения не постучался в нашу дверь.
Град Божий
♥— Копенгаген — это всемирный духовный центр, — говорит граф Рикард Три Льва, — это Град Божий, я чувствую это.
«Белая дама» входит в копенгагенский порт, мы стоим на баке вместе с графом Рикардом и горсткой других пассажиров, которым удалось встать с постели, преодолев последствия фуршета в Финёхольме, а также канапе с шампанским Буллимиллы.
Утро прохладное и ясное, ярко светит солнце, синеет небо, сверкает море, кружат белые чайки.
— Всё начинается на севере, — продолжает граф. — С оздоровительных центров в Северной Зеландии, макробиотических диет, йоги, цветочной медицины доктора Баха и балийского массажа. Чем дальше на юг, тем больше: центры тибетского буддизма, Суфийская академия и частные католические школы в Хеллерупе, Институт Сведенборга, Институт Мартинуса и теософы во Фредериксберге. Полный экстаз по мере приближения к центру: копенгагенский кафедральный собор, теологический факультет, католическая церковь на Бредгаде, русская православная церковь, школы йоги в самом центре, мечети, синагоги. А далее к югу — поворот к оккультизму. Оккультная школа в Кристиании, сатанистский консорциум на Амагер-странвай, астрологические институты на Гаммель-Кёге-ланевай. И, наконец, общество «Асатор» и поле для жертвоприношений на Амагере.
Граф делает глубокий вдох.
— Я чувствую это. Благовония. Аромат саттвичных блюд. Бездрожжевой хлеб. Халяльные мясные магазины на Нансенсгаде. Свечи, зажжённые в честь Пресвятой Девы. Дым жертвенных костров Клеверного поля. И я слышу это. Звук промывания кишечника. Бульканье чайничков для полоскания носа. Церковные тона. Звон колоколов. Молитвы, обращённые к Мекке. Я написал об этом песню.
Ещё до того, как Рикард начинает пристраивать на планшире архилютню, нам удаётся удрать от него.
Вообще-то это было хорошее утро. Мы спали как убитые и проснулись рано, словно родившись заново. Мы приняли душ, и всё было совсем не так, как обычно бывает у нас дома, где не перестаёшь размышлять о влиянии наследственности или среды на женщин, которые никогда не принимают душ меньше часа и всегда опустошают бойлер полностью — ведь на «Белой даме» неограниченные запасы горячей воды, а в каюте два душа, один для Тильте, один для нас с Баскером, стопки белых полотенец и два фена. Я сушу Баскера двумя фенами одновременно, при этом у него такой вид, как будто на великий теологический вопрос о том, где находится рай — если он вообще существует, — ответ уже найден: если стоять между двумя фенами, включёнными на полную мощность, то, по мнению Баскера, это уже рай.
Потом мы облачаемся в костюмы своего ордена и несёмся в клинику, чтобы пожелать Вибе доброго утра, она по-прежнему замечательно холодна, мы закатываем её в каюту Рикарда, который помогает нам уложить её в гроб, и, когда крышка завинчена, мы облегчённо вздыхаем и направляемся в ресторан.
Согласно многим мировым религиям, стоит только отключиться от происходящего, как всё само собой образуется. Такой подход к жизни нам с Тильте очень даже симпатичен, и сегодня утром очень многое устраивается как-то само собой. По пути в ресторан Тильте просматривает свои эсэмэски и сообщает, что ей удалось договориться с одной подругой, которая готова предоставить нам свою квартиру, так что нам не придётся спать в картонной коробке на улице большого города, а когда мы приходим в ресторан, нас ждёт завтрак, при виде которого начинаешь сожалеть, что не пришёл сюда в шляпе, чтобы можно было преклонить колена перед судками, обнажив голову.
Наверное, потому, что уже через минуту всё наше внимание обращено к еде, мы теряем бдительность. И когда мы поднимаем головы от фруктового салата, круассанов со сливочным маслом, тонких блинчиков с кленовым сиропом и взбитыми сливками и кофе, который, похоже, остался от предыдущего владельца «Белой дамы», потому что пахнет он аравийскими пряностями, когда мы поднимаем взгляд от всего этого, то мы видим, что ресторан потихоньку заполняется и что перед нами оказывается затылок Анафлабии Бордерруд.
Не то чтобы у Анафлабии что-то было не в порядке с затылком, вовсе нет. Сами по себе и её затылок, и её высокая причёска могли бы стать вполне вдохновляющим зрелищем, хотя ради такого затылка я уж ни при каких обстоятельствах не стал бы жертвовать жизнью. Но дело в том, что рядом с Анафлабией сидит Вера, а рядом с ней жена Торкиля Торласиуса, а рядом с ней и сам Торласиус, и в ту минуту, когда я поднимаю глаза, я встречаюсь с ним взглядом, он пристально смотрит на нас, а у Тильте в этот момент лицо не закрыто вуалью — она подняла её, чтобы ничто не мешало поглощению блинчиков.
— Ага, — говорит Торласиус. А потом немного громче: — Ага!
Думаю, что если бы он успел произнести третье «Ага!», он бы привлёк к нам внимание всех остальных. Но тут происходит нечто неожиданное.
А именно: Александр Финкеблод нетвёрдой походкой проходит через салон, опрокидывая всё, что попадается на его пути, и опускается на стул рядом с Торкилем Торласиусом.
— Совершено преступление, — заявляет он.
