Татьяна Росней - Ключ Сары
— Она когда-нибудь вспоминала своего брата? Своих родителей? — спросила я.
Гаспар отрицательно покачал головой.
— Никогда. О том, что у нее был брат, и о том, что с ним случилось, я услышал от отца сорок лет спустя. Когда она жила с нами, я ни о чем не догадывался.
В разговор вмешалась Натали Дюфэр. Нежным голоском она поинтересовалась:
— А что случилось с ее братом?
Гаспар Дюфэр бросил взгляд на любимую внучку, которая внимала каждому его слову, стараясь ничего не пропустить. Потом посмотрел на жену, которая за все время не проронила ни слова и только добродушно поглядывала на нас.
— Я расскажу тебе об этом в другой раз, Нату. Это очень печальная история.
Воцарилось долгое молчание.
— Месье Дюфэр, — обратилась я к старику, — мне нужно знать, где Сара Старжински находится сейчас. Именно поэтому я и приехала к вам. Вы можете мне помочь?
Гаспар Дюфэр задумчиво почесал в затылке и бросил на меня насмешливый взгляд.
— А мне очень нужно знать, мадемуазель Жармон,[59] — ухмыльнулся он, — почему это имеет для вас такое значение.
___
Телефон зазвонил снова. Это была Зоя, из Лонг-Айленда. Она веселилась от души, погода стояла прекрасная, она уже загорела, у нее появился новый велосипед, ее двоюродный брат Купер оказался чистюлей, но она скучает по мне. Я ответила, что тоже очень соскучилась и рассчитываю присоединиться к ней дней через десять, самое позднее. Потом она понизила голос и поинтересовалась, удалось ли мне разузнать, где живет сейчас Сара Старжински. Серьезность ее тона вызвала у меня улыбку. Я сообщила, что, в общем, у меня наметился в этом деле некоторый прогресс и что скоро я расскажу ей все.
— Ой, мама, а в чем заключается этот прогресс? — затараторила она. — Я должна узнать! Скажи мне! Сейчас же!
— Ну хорошо, — согласилась я, уступая ее настойчивости. — Сегодня я встречалась с одним человеком, который хорошо знал ее, когда она была молодой девушкой. Он сказал мне, что в пятьдесят втором году Сара уехала из Франции в Нью-Йорк, чтобы стать няней в американской семье.
Зоя завизжала от восторга.
— Ты хочешь сказать, что она сейчас в Штатах?
— Я надеюсь на это, — ответила я.
Короткая пауза.
— А как ты собираешься найти ее в Штатах, мама? — поинтересовалась Зоя, и голос ее показался мне уже не таким жизнерадостным. — США ведь намного больше Франции.
— Пока не знаю, родная, — со вздохом призналась я. Я послала ей горячий поцелуй в трубку, пожелала удачи и дала отбой.
«А мне очень нужно знать, мадемуазель Жармон, почему это имеет для вас такое значение». Под влиянием минуты, не раздумывая, я решила рассказать Гаспару Дюфэру всю правду. Каким образом Сара Старжински вошла в мою жизнь. Как я узнала ее страшную тайну. И как она оказалась связана с моими родственниками со стороны мужа. И почему теперь, когда я знала правду о событиях лета сорок второго года (общего плана, скажем так, — «Вель д'Ив», Бюн-ла-Роланд, и личных — смерть маленького Мишеля Старжински в квартире Тезаков), поиски Сары обрели для меня особый смысл, превратившись в задачу первостепенной важности, выполнить которую я должна была во что бы то ни стало.
Гаспар Дюфэр явно удивился моей настойчивости. Для чего вам искать ее, зачем она вам нужна, спросил он, покачивая седой головой. Я ответила: чтобы сказать ей, что нам не все равно, что мы ничего не забыли. «Мы», улыбнулся он, кто такие «мы»: мои родственники со стороны мужа или вообще все французы? А я резко бросила в ответ, слегка раздосадованная его ухмылкой: нет, я, я, это я хотела извиниться перед нею, это я хотела сказать ей, что я не забыла об облаве, о концентрационном лагере, о смерти Мишеля. Я хотела сказать ей, что не забыла и о поездах в Аушвиц, которые увезли ее родителей на смерть. За что вы должны извиняться, в свою очередь, вспылил он, вы, американка? За что вы должны извиняться? Разве не ваши соотечественники в июне сорок четвертого года освободили Францию? Так что вам не за что извиняться, рассмеялся он.
Я взглянула ему прямо в глаза.
— Я хочу извиниться за то, что не знала о случившемся. За то, что мне сорок пять лет, а я ничего не знала.
___
Сара покинула Францию в конце пятьдесят второго года. Она уехала в Америку.
— Почему именно в Соединенные Штаты? — спросила я.
— Она заявила нам, что должна уехать отсюда, уехать в такое место, которого непосредственно не коснулся Холокост, как это случилось с Францией. Мы все были очень расстроены. Особенно мои дедушка и бабушка. Они любили ее, как родную дочь, которой у них никогда не было. Но она стояла на своем. И уехала. Назад она уже не вернулась. По крайней мере, насколько мне известно.
— И что же с нею стало потом? — продолжила я расспросы, и в голосе у меня прозвучало то же нетерпеливое ожидание, что и у Натали несколькими минутами ранее.
Гаспар Дюфэр глубоко вздохнул и пожал плечами. Он встал с кресла, и за ним последовала его старенькая полуслепая собака. Его жена приготовила для меня еще одну чашечку крепчайшего кофе. И только их внучка хранила молчание, свернувшись клубочком в глубоком кресле, переводя взгляд с деда на меня и обратно. Она навсегда запомнит наш разговор, почему-то подумала я. Она навсегда запомнит все, о чем здесь шла речь.
Старик снова с кряхтением уселся в кресло и протянул мне чашку с кофе. Он обвел взглядом небольшую комнатку, выцветшие фотографии на стене, старую мебель. Потом почесал в затылке и вздохнул. Я ждала, и Натали ждала тоже. Наконец он заговорил.
После пятьдесят пятого года они больше не имели от Сары известий.
— Она несколько раз писала дедушке с бабушкой. А год спустя прислала им открытку с сообщением о том, что выходит замуж. Я помню, как отец сказал нам, что Сара выходит замуж за янки. — Гаспар улыбнулся. — Мы были очень рады за нее. Но после этого больше не было ни звонков, ни писем. Ни одного. Дедушка с бабушкой пытались разыскать ее. Они сделали все, что было в их силах, звонили в Нью-Йорк, писали письма, посылали телеграммы. Они попытались найти ее мужа. Сара исчезла. Для них это стало тяжелым ударом. Год за годом они ждали — ждали звонка, письма, открытки. Но не дождались. В начале шестидесятых умер дед, а через несколько лет преставилась и бабушка. Думаю, они умерли с разбитым сердцем.
— Знаете, ваши дедушка с бабушкой достойны того, чтобы называться Праведными представителями нации, — серьезно сказала я.
— Что это означает? — озадаченно поинтересовался Гаспар.
— Институт «Йад Вашем» в Иерусалиме вручает медали с таким названием тем неевреям, которые спасали евреев во время войны. Эту медаль можно получить и посмертно.
Пожилой мужчина откашлялся, избегая смотреть мне в глаза.
— Просто найдите ее. Пожалуйста, найдите ее, мадемуазель Жармон. Скажите ей, что я скучаю по ней. И мой брат Николя тоже. Скажите ей, что мы любим ее.
Я уже собиралась уходить, когда он вручил мне письмо.
— Бабушка написала его моему отцу после войны. Может быть, вы захотите взглянуть на него. А когда прочтете, верните письмо Натали.
___
Позже, вернувшись домой, я принялась разбирать старомодный почерк. Читая письмо, я плакала. Но потом все-таки сумела взять себя в руки и вытерла слезы.
После этого я позвонила Эдуарду и прочла ему письмо. У него был такой голос, словно он плакал, слушая меня, но при этом изо всех сил старался не показать этого. Поблагодарив сдавленным голосом, он повесил трубку.
8 сентября 1946 года
Ален, сыночек мой родной!
Когда на прошлой неделе Сара вернулась к нам после того, как провела лето у тебя с Генриеттой, на щеках у нее вновь появился румянец, а на губах улыбка. Мы с Жюлем поразились и обрадовались. Она сама напишет тебе, чтобы сказать «спасибо», но я хочу уже сейчас поблагодарить тебя за помощь и гостеприимство. Ты ведь помнишь, какими тяжелыми оказались прошедшие годы. Четыре года оккупации, страха, лишений. И для всех нас, и для страны. Эти четыре года стали очень тяжелыми и для нас с Жюлем, и особенно для Сары. Мне все время кажется, что она так и не оправилась от последствий тех страшных событий, которые произошли летом сорок второго года, когда мы отвели ее в бывшую квартиру, в которой она жила вместе с родителями в квартале Марэ. В тот день что-то в ней сломалось. Что-то ушло безвозвратно.
Нам было очень нелегко, и твоя поддержка оказалась неоценимой. Всем нам пришлось невыносимо тяжело, когда мы прятали Сару от врагов, старались стереть у нее из памяти события того страшного лета. Но теперь у Сары есть семья. Ее семья — это мы, мы все. Твои сыновья, Николя и Гаспар стали ее братьями. Она полноправная Дюфэр. Она носит нашу фамилию.
Я знаю, что она никогда не забудет о том, что ей пришлось пережить. За ее розовыми щечками и улыбкой скрывается горькая печаль. Она никогда не станет нормальной четырнадцатилетней девочкой. Она превратилась во взрослую женщину, которой пришлось много страдать. Иногда мне кажется, что она старше меня. Она никогда не заговаривает о своей семье или о своем брате. Но я знаю, что они всегда с ней, она хранит память о них в своем сердце. Я знаю, что каждую неделю, иногда чаще, она ходит на кладбище, на могилу своего брата. Она хочет быть там одна. И всегда отказывается, когда я предлагаю пойти вместе с ней. Иногда я тайком слежу за ней, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она садится перед маленьким надгробием и надолго замирает. Она может сидеть так часами, сжимая в руках латунный ключик, с которым никогда не расстается. Это ключ от шкафа, в котором умер ее бедный маленький братик. Когда она возвращается домой, на лице у нее холодное и замкнутое выражение. Ей трудно разговаривать со мной, тяжело находить точки соприкосновения. Я стараюсь отдать ей всю свою любовь, ведь я люблю ее всем сердцем, люблю как дочь, которой у меня никогда не было.
