Бернар Клавель - Сердца живых
Они устроились на дне ложбины, и Каранто развел костер. Пламя, сначала робкое, постепенно разгорелось, пожирая сперва тоненькие веточки, а затем сучья покрупнее. Временами оно ложилось под ветром, и солдаты, притащив несколько больших камней, соорудили что-то вроде очага. Потом, нарезав мясо ломтями, они нанизали их на штык, а штык положили поперек камней. Огонь лизал мясо, жир плавился и стекал на угли с громким шипением, от которого текли слюнки. Не говоря ни слова, друзья грели у костра лицо и руки и не сводили глаз с мяса, жадно вдыхая его запах, который уже сам по себе, казалось, насыщал.
— Поедим и тут же переменим место, — сказал Каранто.
— Зачем? Кто нас тут отыщет, в этой ложбине?
— Как говорится, береженого и бог бережет. Хоть недалеко, но отойти непременно надо.
Когда мясо зажарилось, они разложили его на камнях возле огня и стали насаживать на штык другие ломти.
— Постарайся побольше съесть.
— На холоде оно не испортится.
— Ну, всю тушу нам не утащить.
— Черт побери! Неужели ты собираешься бросить мясо?
Одна мысль об этом возмущала Жюльена. Каранто ответил:
— Нам нужно продержаться два дня. За это время мы соединимся с теми, кто скрывается в горах.
— Думаешь?
— Уверен. Пойдем прямо по склону. Скоро, должно быть, нам встретятся те ориентиры, о которых говорил фермер.
Нескольких кусков мяса оказалось достаточно, чтобы к Каранто вернулся прежний оптимизм. Теперь он не сомневался, что их невзгодам скоро придет конец, Жюльен молча слушал товарища. Он старался убедить себя, что Франсис прав, но мрак, наступавший со всех сторон на красноватый круг от костра, ненависть, которую он прочел в глазах толстяка, — все наполняло его тревогой.
— Как ты думаешь, жандармский пост далеко от деревни, где мы стащили барашка?
— Не знаю, но только я уверен, что они на нас не донесут, — ответил Каранто. — Эти люди тайно забивают скот, не станут же они жаловаться жандармам, что мы сперли у них тушу.
Франсис казался спокойным. Однако Жюльен спросил:
— А если они все-таки донесут, не говоря, что мы стащили у них мясо? Просто скажут, что видели вооруженных солдат?
Каранто наклонился над очагом, чтобы перевернуть самодельный вертел. Щеки и подбородок у него лоснились от жира, словно его бороду покрыли лаком.
— Черт с ними, — проворчал он. — Ешь! И уйдем отсюда. А уж если они нас сцапают, то по крайней мере хоть не голодными.
Пока поджаривалась вторая порция мяса, солдаты бегло проглядывали газеты, еще не попавшие в костер. Одна была от шестнадцатого, другая — от двадцать второго февраля..
— Смотри-ка, довольно свежие. Если я не ошибаюсь, сегодня двадцать шестое.
— Точно, — откликнулся Жюльен. — Пятница, двадцать шестое.
Он взял газету от 16 февраля и прочел начало заметки, где говорилось о том, что все мужчины, родившиеся между первым января 1920 года и тридцать первым декабря 1922 года будут отбывать обязательную трудовую повинность в Германии.
— Нас бы еще не взяли, — заметил Каранто. — Ведь мы двадцать третьего года рождения, но дай срок, они и до младших возрастов доберутся. Еще один резон не попадаться им в лапы.
Говоря это, Франсис пробегал глазами вторую газету; он протянул ее товарищу и сказал:
— Держи. Тут есть сообщение, которое тебя заинтересует, ведь ты родом из тех мест.
Жюльен взял газету. На первой полосе сверху было написано: «СМЯГЧЕНИЕ РЕЖИМА НА ДЕМАРКАЦИОННОЙ ЛИНИИ. ПРОПУСКА, ВЫДАВАВШИЕСЯ НЕМЕЦКИМИ ВЛАСТЯМИ, УСТУПЯТ МЕСТО ПРОСТОМУ КОНТРОЛЮ ПОЛИЦИИ». Жюльен тотчас же подумал о Вуазене и Гернезере. Сощурившись, он несколько мгновений смотрел на огонь, потом опять вернулся к газете. Прочел подзаголовок: «Вновь разрешается свободное сообщение между департаментами Нор, Па-де-Кале и остальной частью Франции». Он несколько раз прочел эти строки. Каранто, снимавший со штыка поджаренное мясо, не смотрел на него.
Жюльен думал о Сильвии. Теперь между ней и женихом, уехавшим на Север, не оставалось больше преград. Впрочем, одна преграда оставалась — ее любовь к Жюльену. Таинственная сила, бросившая их в объятия друг к другу. Сумеет ли Сильвия устоять? Ведь против них будет всё: родители, жених, деньги, молчание самого Жюльена. Если бы он хоть мог ей написать! Несколько слов, всего несколько слов, чтобы сообщить, что он жив и готов бороться за свое счастье…
— Ты почему не ешь?
Голос товарища заставил Жюльена вздрогнуть. Он наклонился и взял еще ломтик мяса.
— Можно подумать, что оно тебе уже надоело, — заметил Каранто.
— С чего ты взял?
— Обидно, что нет соли. Без нее от мяса слегка мутит. Но хочешь не хочешь, а есть надо, не то сил не будет.
В ту ночь холод разбудил их задолго до рассвета. Они сворачивали палатку, и пальцы у них коченели от инея, покрывавшего брезент. С вечера осталось еще несколько ломтей жареного мяса, но оно промерзло насквозь, и солдаты с трудом заставили себя проглотить два-три кусочка. Часам к восьми утра солнце пробилось сквозь облака, и в лесу воцарилась подлинная феерия света; к сожалению, они вскоре вымокли до нитки, так как лежавший на ветвях иней превращался под солнечными лучами в ледяной дождь. В тот день друзья двигались медленно. От усталости ныла поясница, болели икры. Идти с грузом было тяжело, поэтому днем они долго просидели возле костра, греясь и стараясь высушить одежду.
Вечером, когда они разбивали палатку, в верхушках деревьев свистел резкий северный ветер, и Жюльен подумал, что в эту ночь им недолго придется спать.
53
Жюльена разбудил кашель Каранто. Он понял, что товарищ его сидит и тщетно пытается унять жестокий приступ кашля.
— Франсис, что с тобой?
Каранто с трудом просипел:
— Найди мою зажигалку… И посвети.
Жюльен порылся в карманах шинелей, которыми они укрывались, и нащупал зажигалку — то ли свою, то ли товарища. Кашель Франсиса усилился, стал лающим, потом послышалось какое-то странное бульканье. Когда наконец вспыхнул язычок пламени, Жюльен увидел, что лицо и руки Каранто перепачканы кровью. Сперва он подумал, что того вырвало.
— Это мясо, — пробормотал Жюльен.
Но Франсис медленно покачал головой:
— Это кровь. Я знаю… Теперь я пропал. Господи, я пропал, слышишь, Дюбуа, пропал.
Лицо Каранто вдруг сморщилось, исказилось гримасой, и он всхлипнул. Жюльен увидел, как изо рта у товарища снова показалась струйка крови. Язычок пламени качнулся и погас. Каранто судорожно икал, кашлял, всхлипывал. Перепуганный Жюльен тщетно старался высечь огонь.
— Я пропал, — повторил Франсис.
Жюльен приподнял край полотнища. Вокруг стоял непроглядный мрак, свистел ледяной ветер.
— Опусти брезент, я замерз, — попросил Каранто.
— Тебе надо лечь.
— Не могу, задыхаюсь. Я околею, слышишь! Изойду кровью.
— Ты останешься тут, я укутаю тебя потеплее, а сам пойду за помощью. Может, нас и бросят в тюрьму, но тебя по крайней мере станут лечить.
— Нет, нет, не оставляй меня. Не оставляй меня, Дюбуа.
В голосе Франсиса слышался страх, он изо всех сил вцепился в рукав Жюльена. И замер в таком положении. Когда приступ кашля затих и кровь остановилась, Жюльен подложил под спину товарищу вещевые мешки и ранцы, чтобы тот мог, опираясь на них, оставаться в сидячем положении.
— Спасибо тебе, старик, — прошептал Каранто.
— Помалкивай. Тебе сейчас нельзя говорить.
— Поклянись, что, если я засну, ты меня не бросишь.
— Клянусь.
Жюльену казалось, что товарищ его внезапно превратился в беспомощного ребенка. И он заговорил с ним тихо и ласково:
— Это пустяки. У тебя лопнул сосуд. Случается. Будь у тебя чахотка, ты бы все эти дни кашлял. Так не бывает сразу.
— Ты думаешь?
— Уверен. Я уже наблюдал такой случай. Когда я служил в кондитерской, у одного ученика лопнул сосуд. Он потерял еще больше крови, чем ты.
Жюльен сочинил целую историю. Он чувствовал, что больной жадно слушает его рассказ. Время от времени Жюльен останавливался и прислушивался к ветру, завывавшему в деревьях. Бензин в зажигалках кончился, они не могли даже узнать, который час, время, казалось, застыло в ночной темноте, которую словно пригнал сюда северный ветер.
Перед самой зарей Жюльен забылся. Вслед за рассветом пришел ясный день, в воздухе приятно запахло весной. Каранто заявил, что он в силах идти, и они решили осторожно спуститься по склону, забирая все больше влево с тем, чтобы уйти подальше от деревушки, где они стащили мясо. Франсис нес только свой ранец и винтовку, на которую то и дело опирался. Жюльен завернул остаток бараньей туши в брезент и пристроил его на спине поверх ранца. Этот груз, увеличенный весом вещевых мешков и винтовки, больно впивался ему в плечи. Солдаты шли медленно и часто останавливались. Каранто говорил шепотом, старался не делать резких движений, и при взгляде на него Жюльен понял, что товарищ боится, как бы вновь не началось кровотечение. Заросшее щетиной лицо Франсиса было мертвенно-бледным.
