Бернар Клавель - Сердца живых
Каранто снова посмотрел на товарища, тот опустил голову. Наступило молчание. Жюльен все еще держал в руках хлеб. Ловким движением он переломил его пополам.
— Держи, — сказал он. — Поешь. А там видно будет.
Они медленно жевали, смакуя каждый кусочек. И Каранто не переставая честил крестьян:
— Вот скоты, белый хлеб жрут!
— Чего ж ты жалуешься, зато и ты его теперь ешь!
Жюльен старался говорить шутливо, но чувствовал, что гнев товарища передается и ему. Маленький ломтик хлеба только раздразнил его аппетит.
— Жаль, что больше ни к кому зайти нельзя.
— А что, в деревне других домов нет?
— Всюду заперто.
Солдаты не могли ни о чем думать. С каждой минутой мысль о том, что тут совсем рядом лежит мясо, все сильнее овладевала ими. Жюльен хорошо его себе представлял. Чувствовал тот самый запах, о котором говорил Каранто.
— Когда я был учеником кондитера в Доле, — начал Жюльен, — к нам туда приходил по вечерам один покупатель. Звали его Рамижон, он был толстый, как боров. Усаживался за стол, а мы в щелку подглядывали, как он лопает. В жизни не встречал такого обжору…
— Молчи! — взревел Каранто. — Ты что, хочешь, чтобы я совсем свихнулся?
Жюльен замолчал. Перед его глазами стояла картина: тучный Рамижон обжирается пирожными в чайном салоне папаши Петьо. Очищает одно блюдо за другим. Потом на смену этому воспоминанию пришло другое — он услышал голос отца, заставлявшего его есть то, чего он не любил: «Когда-нибудь проголодаешься по-настоящему, тогда вспомнишь куриную шейку!» Затем в ушах прозвучали слова матери: «Бедный мой малыш, ты уже, кажется, уплел весь белый хлеб». И эти воспоминания буквально сводили его с ума.
Жюльен бросил взгляд на деревню. Из какой-то трубы валил дым. Справа на горизонте медленно проплыло несколько облаков, и светлый еще небосклон окрасился в багровый цвет. Не говоря ни слова, Жюльен встал и принялся натягивать на себя влажную, задубевшую от грязи одежду.
51
Крадучись, солдаты спустились к ложбине, расположенной в сотне метров от домов. Притаились за кустами и стали наблюдать. Они решили дождаться сумерек, чтобы легче было скрыться. Оба захватили с собой только винтовки, а вещевые мешки, ранцы и брезент оставили под утесом, чтобы, не теряя времени, прихватить их на обратном пути. Небосвод был на три четверти затянут плотными облаками; красные по краям, они посредине казались фиолетовыми. Темнота уже добралась до лесной опушки, и землю быстро окутывал вечерний мрак.
— Через четверть часика будет в самый раз, — шепнул Каранто.
Они разработали подробный план действий и теперь вновь обсудили его. У Жюльена было такое чувство, будто в этот вечер он вступает в войну. Люди в доме не были врагами, с которыми он уже давно мечтал сразиться, но голод, рассказ Каранто и мучительная усталость рождали в нем злобу против них.
— Если нам удастся утащить мясо, — сказал Каранто, — надо будет уйти далеко в горы и только там зажарить его. Намокший хворост станет сильно дымить.
— Думаешь, мы сумеем развести огонь?
— Конечно… Правда, будь у нас хотя бы клочок сухой бумаги, дело пошло бы куда веселее… Так что, если увидишь газету, хватай и ее…
Каранто осекся. Со стороны домов донесся шум мотора. Они приподнялись на локтях, чтобы лучше видеть. Должно быть, дверь из овина распахнули. В темном дворе заплясало пятно света. Мотор на секунду заглох, потом застучал громче. Солдаты переглянулись.
— Черт побери! Если они смоются с мясом, мы окажемся в дураках!
Жюльен чувствует, как живот его сводит судорога. Он бросает быстрый взгляд на товарища, потом оба, не сговариваясь, вскакивают и срываются с места. Они бегут, пригнувшись, с винтовками наперевес, скользя на вспаханной мокрой земле, и со стороны их можно принять за двух перемазанных в грязи солдат той, первой войны, солдат, устремившихся на приступ безлюдной деревеньки.
— Видел бы нас старик! — усмехается Каранто.
Об этом же подумал и Жюльен, но ничего не сказал. Он не сводит теперь глаз с распахнутой двери овина, откуда медленно выезжает грузовичок. За машиной идет человек, позади — другой. Каранто, опередивший товарища, чуть замедляет бег, оборачивается и знаком торопит Жюльена. Тот и рад бы бежать быстрее, но на подошвы толстым слоем налипла грязь.
Солдаты достигли двора в ту самую минуту, когда грузовичок разворачивался и направлялся к дороге, которую они видели еще с горы, — дорога эта вела в долину. Услыхали ли крестьяне их шаги? Но один из них вдруг оглянулся. Он очутился в полосе света, падавшего из овина, и Жюльен увидел, что это пузатый коротконогий человек.
— Давай твою винтовку, — сказал Каранто.
Они заранее условились, что у Жюльена руки должны быть свободны, чтобы удобнее ухватить мясо, а Каранто тем временем будет держать крестьян под прицелом. Они не допускали даже мысли, что им могут оказать сопротивление. Жюльен, как более сильный, понесет мясо, Каранто будет прикрывать его отступление с добычей, а позднее догонит товарища.
Забросив одну винтовку через плечо и держа вторую наперевес, Каранто остановился, и в этот самый миг толстяк завопил:
— Берегись, Нестор, мародеры!
— Руки вверх! — кричит Каранто. — Ни с места, стрелять буду!
Он делает несколько шагов вперед, и ствол его винтовки оказывается в луче света. Жюльен ждет, пока его товарищ остановится, потом, видя, что толстяк поднимает руки над головой, подходит ближе.
— Откинь брезент с туши, — приказывает он. — И дай нам кусок мяса, мы тебе ничего дурного не сделаем.
От волнения у него перехватывает горло. Сердце бьется толчками, но голос звучит твердо. Толстяк не трогается с места. Дверца грузовика скрежещет. Жюльен поворачивает голову и кричит Каранто:
— Не давай им выйти!
Франсис делает шаг влево, и толстяк, не видя больше перед собой грозного дула, выбрасывает вперед сжатую в кулак руку. Однако Жюльен начеку. Он ждал удара и успевает уклониться. Усталости как не бывало. К нему возвращается быстрота реакций, и, пока наклонившийся вперед толстяк не успел выпрямиться, Жюльен сгибает правую ногу, и, ухнув, как дровосек, наносит ею молниеносный удар. Слышен глухой треск. Жюльену кажется, что это хрустнуло его колено. Толстяк издает вопль, голова его валится набок, левый кулак Жюльена взмывает вверх, голова крестьянина откидывается назад, а сам он всей тяжестью валится на землю; от сотрясения дребезжат железные части грузовичка. Тишина. Мотор заглох.
— Скорее! Скорее! Хватай мясо! — кричит Каранто.
Перед тем как откинуть брезент, Жюльен успевает заметить, что в глубине овина стоит еще какой-то человек с поднятыми вверх руками. В воздухе пахнет бензином, но из-под брезента сочится иной запах. Вокруг темно. Жюльен протягивает руки вперед. Нащупывает полотнище. Отбрасывает его и пальцами касается мяса. Шарит руками. Должно быть, это нога. Он хватается за нее и тянет. Туша не поддается.
— Скорей! — повторяет Каранто.
Напрягши силы, Жюльен выдергивает тушу из кузова. Видит, что все ее четыре ноги целы, и, ухватившись за них, пристраивает тушу на затылке, как это делают мясники. Обернувшись, он замечает, что Каранто вошел в овин.
— Франсис, ты что, рехнулся?
Жюльен боится, как бы сидящие в грузовике люди не набросились на его товарища сзади. Но нет. Каранто быстро подходит к какому-то подобию стола и хватает несколько газет. Он вспомнил о том, что хворост в лесу сырой, а придется разводить костер. Жюльен об этом и не подумал.
— Беги! — кричит Каранто, пятясь.
Жюльен срывается с места. Вот он уже на вспаханной земле, и теперь ноги его уходят еще глубже, чем прежде. Он продвигается вперед. Кажется, полю конца не будет. Темнота скрывает его границы.
— Мерзавцы! Расстрелять вас мало!
Голос доносится издалека. А почти рядом слышен шепот Каранто:
— Не обращай внимания, иди! Пусть себе орут. Жаркое нам обеспечено.
Жюльен шагает в полной темноте. Он не видит товарища, но чувствует, что тот рядом. И угадывает, что Франсис радуется так, словно уже наелся до отвала.
52
Солдаты остановились, чтобы захватить свои вещевые мешки и ранцы, и тут же, на ходу, отрезали несколько тонких ломтиков мяса, которые съели сырым.
— Совсем как галлы, — усмехнулся Каранто.
— Не скажи. Галлы были гораздо цивилизованнее, они разводили костры.
Похлопав себя по груди, там, где под курткой были спрятаны газеты, Каранто сказал:
— И мы огонь разведем. Дай только отойти немного.
— Идти придется не меньше часа.
Весь этот час они поднимались в гору. Проходили лугами, перелесками, полянами, где не было деревьев, а рос только низкий чахлый кустарник. Облака этой ночью были редкие, и с неба струился молочно-белый свет, помогавший различать дорогу. Туша оказалась бараньей, она была тяжелая и сильно давила на плечи. Хотя солдаты шли уже целый час, они понимали, что удалились от деревни не слишком далеко. Убегая, они услышали шум отъезжавшего грузовика. Оба разом обернулись: только автомобильные фары прорезали ночь, фонарь над овином погас, дверь заперли.
