Дай Сы-Цзе - Комплекс Ди
Первый раз за все время старик повернул к нему голову и смерил оценивающим взглядом.
– Фрейд, основатель этой науки, открыл тайную пружину мира.
– И что это за пружина?
– Секс.
– Что-что, повторите?
– СЕКС.
Старик захлебнулся диким, неудержимым смехом. Он ничего не мог с собой поделать, хохотал, задыхался, сгибался пополам, едва не покатился на землю к подножию березы.
– Надо бы позвать сюда вашего господина Фрейда, – выговорил он, отдышавшись и показывая на ободранный ствол. – Пусть бы объяснил, зачем зверь терся об этот ствол.
– Наверное, он голоден. Фрейд сказал бы, что он испытывает материальную фрустрацию.
– Ничего подобного, молодой человек. Он как раз хотел оторвать себе яйца.
Потрясенный, взволнованный, онемевший Мо смотрел на это реальное доказательство самокастрации, феномена, о котором он читал в книгах. Солнце испещрило леопардовыми бликами безмолвный, сияющий, чудесный ствол. Мо было обидно, что его интерпретация оказалась ошибочной. Пока он корил себя, Старый Наблюдатель пошел дальше.
Час спустя Мо представился еще один случай удивиться. С утра им попадалось в лесу множество самых разнообразных бабочек, одна другой красивее, но Старый Наблюдатель не проявлял к ним ни малейшего интереса. Вдруг он застыл и дал знак Мо остановиться и не шуметь. Мо увидел, что посреди черной тропы в бамбуковых зарослях порхает над фиолетовыми васильками и желтой пижмой маленькая неприметная бабочка. Старик расплылся в довольной улыбке, как энтомолог, нашедший после долгих поисков редкий вид, и сказал:
– Сегодня мы вернемся домой не поздно.
Не зная, что еще может выкинуть старый натуралист, Мо сосредоточился, чтобы проявить себя блестящим и достойным учеником Фрейда. Они молча пошли вслед за черной с синим отливом и светлыми полосками бабочкой. Она летела медленно и низко, почти касаясь густой травы и ядовитых грибов, которые местами перегораживали тропу. Мо по щиколотку утопал в жидкой грязи. Он так напряженно смотрел на бабочку, что вовсе перестал ее видеть. Ее пятнышки и полоски сливались с зубчатыми листьями папоротников, раскинувшихся на узловатых, перекрученных белых корнях бамбука и темно-зеленых лишайниках.
Вдруг бабочка чаще забила крыльями, закружилась, заплясала в воздухе и словно бы расцвела, похорошела. Что ее прельстило: какой-то особый аромат? Запах самки? Но как раз в тот миг, когда Мо собрался дать фрейдистский комментарий поведению бабочки, она, к его разочарованию, опустилась в канаву и села на кучу помета. Крылышки ее трепетали от возбуждения.
– Повезло! – воскликнул старик, спрыгивая в канаву, и тихонько прибавил, глядя на хрупкое создание: – Приятного аппетита, малышка! Знаю, знаю, пандино дерьмо – твое любимое лакомство!
Эта картина потрясла Мо до глубины души: звериные экскременты, бабочка и старый зэк. В этой непреходящей троице было что-то возвышенное, почти вечное. Перед ее лицом Мо показались мелочными и суетными вся его жизнь, словари, тетради, все мысли и треволнения. Так же, как и его неверность, вранье в горах у лоло и вообще вся эта затея заявиться в Китай и разыгрывать спасителя.
Из-за висящей в воздухе влаги помет блестел, словно покрытый коричневым лаком. Бабочка улетела, а Старый Наблюдатель достал свои инструменты, собрал помет, погрузил в полиэтиленовый пакет и сложил все в корзину.
Они пустились в обратный путь к хижине старца. Там он расстелил перед домом бамбуковую циновку и разложил на ней помет для просушки на солнце. Потом принес из хижины еще несколько пакетов с таким же содержимым, на каждом стояла дата.
– В доме слишком сыро, – объяснил он Мо, – приходится все время просушивать. Человек из центра приезжает забирать добычу только два раза в месяц.
Старик вывалил на циновку помет из всех пакетов и разложил в хронологическом порядке. Катышки не обесцветились, но стали из-за влажности губчатыми, кое-где были видны полупереваренные кусочки листьев. Закончив работу, Старый Наблюдатель неожиданно спросил:
– Вы могли бы прожить всю жизнь с простой крестьянкой?
– О чем вы? Не понимаю, что вы хотите сказать.
– Согласны ли вы, если я вылечу ногу вашей балерины за десять дней, жениться на моей дочери?
5. Морской огурец
Проживая в пекинской четырехзвездочной гостинице «Новая столица», где проходил съезд китайских юристов и чиновников, судья Ди вел здоровый, почти аскетический образ жизни и придерживался диеты на основе морских огурцов, предписанной ему сексологом, – готовился к празднеству плоти, которое по приезде устроит ему психоаналитик Мо.
Лишиться ежедневного удовольствия набивать себе брюхо до отвала для такого закоренелого чревоугодника было страшным испытанием, пыткой на медленном огне. Он еще в детстве отличался прожорливостью. Бывало, мать перед каждой едой откладывала то яйцо, то кусочек мяса, то куриную ножку, чтобы потом, после семейной трапезы, дать его хилой сестренке, у которой не хватало сил бороться за пищу с братом-людоедом и которая из-за этого плохо росла. Будущий судья Ди уже тогда проявил редкостную ловкость пальцев, а именно большого и указательного правой руки, виртуозно орудуя палочками (позднее тот же железный указательный палец будет спускать курок, никогда не давая промаха). Он мог одним-единственным движением палочек выхватить из кастрюли целый фунт лапши. Хоп! – и больше никому ни лапшинки. Одно слово – гений! Родители его были люди бедные и необразованные, тарелок в доме не водилось. Мать подавала еду прямо в кастрюлях, котелках и сковородках, ставила их на стол, и каждый хватал что мог. Когда будущий судья заносил палочки над жирным закопченным чугунком, братья и сестры принимались изо всех сил отпихивать его, но перевес был не на их стороне. Повзрослев и поступив в отборный расстрельный взвод, он сохранил это свое превосходство и объедал товарищей по казарме – грубый солдатский харч тоже ели из общей миски.
В ту пору он любил прогуливаться по городу в одиночку и захаживать в «Ослиный котел». Проходил прямиком на кухню, где в огромном чане всегда варилась четверть ослиной туши. Повар уже знал его повадку и, ни слова не говоря, запускал в котел крюк и подцеплял здоровенный кус жирного, горячего, дымящегося мяса. Разрезал его тяжелым длинным ножом, клал в миску, заливал бульоном, приправлял мелко нарубленным луком, перцем и солью. А под конец задавал непременный вопрос, который стал между ними условным знаком:
– Добавим сегодня ослиной крови?
Если судья Ди отвечал положительно, это значило, что он в тот день расстрелял одного или несколько приговоренных. Тогда повар брал миску, выходил из кухни и, сидя на низком табурете, резал на кусочки комки свернувшейся крови, которые плавали на поверхности котла как красные желатиновые кубики. Судья Ди обожал – обожает и сейчас – лакомиться этими нежными, тающими во рту кровяными комочками. Потом он съедал мясо, проглатывал не жуя, будто страшно оголодал, хрящики, высасывал из кости мозг и наконец с шумом выхлебывал суп.
Еще несколько лет спустя, когда он надел судейский китель, а жизнь его озарилась ярким солнцем (не солнцем председателя Мао, как сказано в самой известной песне, которую миллиард китайцев распевал целых полвека: «Краснеет небо на востоке. Восходит солнце. Это он, наш председатель Мао…», – а другим, западным солнцем капитализма на коммунистический лад) и приобрела ореол богатства, власти и нескромного очарования буржуазии, он приобщился к европейской кухне и стал скрупулезно соблюдать новый этикет. Белая салфетка вокруг шеи, бренчанье вилок, ложек и ножей и бесконечная перемена тарелок. Кролик по-охотничьи, савойская капуста «дюшес», почки в мадере, семга со сливками… Эти экзотические блюда для него театр, кино, шоу (он выучил какие-то крохи английского и обожает слово «шоу», которое произносит как «су» с сильным акцентом). Он открыл, что в западной кухне, как и в западной цивилизации, все – сплошное су. Даже войну они объявляют прежде всего ради су. У него же все наоборот. Он, судья Ди, любит, чтобы все было основательно, никакого су; он выносит людям приговоры. Каждый вечер, возвращаясь домой, он чувствует себя помолодевшим, оттого что ему удалось разбить еще несколько жизней, разрушить еще несколько семей. Он печатает шаг и, входя на виллу, так топает по ступенькам, как будто в нее врывается полк солдат. При этом мощном звуке его жена выскакивает из спальни и бросается ему на шею, протяжно, как в китайской опере, голося:
– Ты вернулся, господин судья?
(Примечание автора для китайских читательниц, которые собираются вступить в брак: обращение к мужу по его должности кажется мне некоторым перебором, чем-то нетипичным, особенно в домашней обстановке. Зато сам вопрос поставлен с исключительной находчивостью. В нем содержится ключ к искусству супружеской жизни, благодаря которому на протяжении тысячелетий сохраняется крепость наших семей: никогда не задавать неудобных вопросов. Не спрашивайте мужа, откуда он вернулся и что делал. Никогда! Констатируйте сам факт в вопросительной форме, показывая не только, что вы о нем заботитесь, но и что его возвращение – чудо, в которое вы едва осмеливаетесь поверить. От счастья и восторга вы в силах лишь что-то пролепетать. Это касается и отношений с другими людьми. Если, например, вы заводите разговор с человеком, который сидит за столом и обедает, не спрашивайте его, что он ест, такой вопрос может поставить его в неловкое положение – вдруг он ест какое-нибудь очень дешевое кушанье, – спросите лучше: «Вы едите?» Это будет очень изысканно и безукоризненно.)
