Дай Сы-Цзе - Комплекс Ди
Мо вдруг похолодел – он заметил, что старец держит снимок перевернутым. Какой удар! Он вырвал из рук Наблюдателя снимок, перевернул его как следует и ткнул пальцем в головку берцовой кости.
Старец уставился на пленку все с тем же отсутствующим выражением, словно не замечая разницы.
– Как называется вот эта сломанная пополам большая кость? – дерзко спросил целителя Мо.
– Не знаю.
– Не смейтесь надо мной, прошу вас. Я пятнадцать часов трясся в автобусе, чтобы добраться сюда. А вы не знаете, что такое берцовая кость? – Нет, не знаю.
– Ваш бывший товарищ по заключению, номер 96 137. сказал, что десять лет тому назад он сломал берцовую кость в тюремной типографии, а вы ее срастили при помощи каких-то компрессов.
– Что-то не припомню.
– Ну как же, номер 96 137! Осужденный пожизненно! Вы поставили ему условие: за то, что вы будете его лечить, его родные должны оплатить обучение в школе вашей дочери, которая жила в с матерью.
– Не помню ничего такого.
Когда Мо возвращался от Наблюдателя за пометом панд вниз, на дорогу, по которой дважды в день проходит автобус, хлынул ливень. Он укрылся под выступом скалы. И решил, поскольку было уже поздно и он промок до нитки, переночевать в общежитии для холостых рабочих фабрики по производству бамбуковой мебели.
Построенная в старинном, средневековом стиле фабрика располагалась неподалеку от Наблюдательного пункта, все здесь знали нелюдимого старика с запятнанным прошлым – он отсидел пять лет за попытку нелегально перейти границу. (Говорят, хотел вплавь сбежать в Гонконг после событий 1989 года, плыл по морю всю ночь, уже видел огни Гонконга, но его засекли и схватили.)
Мо узнал, что его работа заключалась в том, чтобы обходить леса, где жила последняя в округе панда. Этот зверь еще больше сторонится людей, чем старик, и никогда не показывается. Старик должен собирать его помет и отсылать начальству в центр, где делают анализы и устанавливают, нуждается ли животное в дополнительной пище или медицинской помощи.
Дождь прошел, но на шиферную крышу еще капало с деревьев. Позади общежития журчал ручей. Рабочие играли в карты. Мигали и отравляли воздух керосиновые лампы. Мо налил воду в побитый медный чайник и подвесил его над огнем устроенного прямо в полу очага. Огонь тихо потрескивал. Мо уснул, как охотничий пес, на деревянной лавке, рядом с посвистывающим чайником. Во сне он услышал старинное имя Вэй Лэ, при звуке которого возник роскошный дворец (Запретный город или стеклянный Дворец правосудия в Чэнду?) и одетый в золото император, дающий утреннюю аудиенцию министрам, воеводам и придворным. Вэй Лэ – лучший в стране знаток лошадей. Он достиг преклонного возраста и называет императору кандидатуру своего преемника, человека по имени Ма.
– Это гений, Ваше Величество, – говорит он. – Он разбирается в лошадях лучше меня. Более достойной замены нельзя и желать.
Император вызывает Ма в столицу, приказывает ему явиться и выбрать в императорских конюшнях лучшую лошадь из многих тысяч. Этот император – жестокий и капризный тиран. Для Ма (как две капли воды похожего на Старого Наблюдателя) ошибка равносильна гибели. Он идет в конюшни, осматривает лошадей и уверенно выбирает одну из них. Взглянув, кого он выбрал, император и весь двор разражаются смехом: мало того, что у лошади нет белой челки на лбу, означающей чистоту породы, но это вообще какая-то плохонькая, тощая кобыла. Император призывает Вэй Лэ и говорит ему:
– Как ты посмел обмануть меня, властелина всей страны? Ты заслуживаешь смерти. Человек, которого ты мне указал, не умеет отличить жеребца от кобылы!
Но Вэй Лэ просит разрешить ему перед казнью взглянуть на лошадь, которую выбрал Ма, а увидев ее, испускает вздох:
– Ма в самом деле гений. Я ему в подметки не гожусь, – говорит он императору.
И действительно, через два года после того, как император был убит во время народного восстания, новый правитель взял себе ту самую лошадь, и она оказалась лучшей во всей стране, способной покрывать тысячи ли за день, как сказочный крылатый конь.
Мо проснулся в мгновенном озарении: он понял, что император – это судья Ди, а Ма, великий знаток лошадей, – Старый Наблюдатель за пометом панды. Ну а новый император, окруженный стражниками в доспехах, если снять с него пышное одеяние и накладную бороду, оказывался им самим, Мо. Что же касается крылатой лошади в шкуре неказистой лошадки, то это явный намек на снимок сломанной кости.
«Для Ма внешность не имела никакого значения, что же разглядывал Старый Наблюдатель, держа перевернутый снимок?» – задумался Мо.
На рассвете он снова поднялся к хижине старца. Тот с корзиной за плечами собирался в очередной обход.
– Можно я пойду с вами? – сказал Мо. – Это для меня прекрасная возможность посмотреть на панду не в зоопарке, а в природной среде.
– Чтобы делать дурацкие фотографии?
– Нет. У меня и аппарата нет.
– Предупреждаю, вы только зря потеряете время.
В голове Мо вертелась вычитанная неведомо где фраза: «Все люди действия немногословны». Если так, то Наблюдатель пандовых испражнений был великим человеком действия. Каждый раз, когда Мо обращался к нему, он явно испытывал желание заткнуть уши. Сначала аналитик подумал, что это объясняется презрением. Но чем глубже погружались они в дебри Бамбукового леса, куда едва пробивался солнечный свет и где Наблюдатель должен был буквально прорубать дорогу, тем понятнее становилось, что сама работа вынуждала его хранить молчание. Слух заменял здесь зрение. Большие волосатые уши Наблюдателя были постоянно заняты делом. Вдруг он остановился и сказал, что панда в сосняке. Они добрались туда через двадцать минут быстрой ходьбы и нашли свежие следы животного на влажной пружинистой почве, усыпанной рыжими сосновыми иглами и трухлявыми шишками. Пахло смолой и сыростью. Отпечатки были шириной с ладонь, большой палец на них далеко отстоял от остальных и смотрел в другую сторону. На некоторых следах можно было различить очертания пятки и когтей.
– И вы услышали, как ходит панда с другой стороны горы, больше чем за километр?
Старик никак не отозвался на восторженную реплику Мо, и тот прибавил:
– Я давно знал, что почти ослеп, но сегодня понял, что я еще и глухой!
Старый Наблюдатель не ответил. Он вытащил из своей корзины складной метр, наклонился и стал по-портновски измерять длину и ширину следов. Мо снова заговорил:
– Вы не хотите лечить людей, потому что у вас нет диплома и вы боитесь, что придется отвечать, если что не так. Но что касается меня, клянусь и могу дать расписку, что не буду иметь претензий, если вам не удастся вылечить ногу моей балерине.
Наблюдатель старательно измерял расстояние между отпечатками, как будто ничего не слышал. Расстояние было небольшим – похоже, зверь бежал. Старик распрямился и пошел по следу.
Мо не отставал ни на шаг. Но старик шел быстро, как будто хотел в наказание оставить его одного в лесу. Он перескакивал через ручьи, скакал с камня на камень, не уступая в ловкости лоло. Мо с трудом поспевал за ним, а иногда терял из виду. И тогда ему самому приходилось отыскивать следы панды на влажной земле. Отпечатки множились, беспорядочно перекрещивались, было похоже, что панда не то рыскала в разные стороны, гонимая голодом или чем-то другим, не то нарочно запутывала Старого Наблюдателя, издеваясь над своим постоянным партнером. След раздваивался, делал резкие повороты, петлял, насмешливо поворачивал вспять и наконец терялся на берегу речки.
Мо нашел Старого Наблюдателя под деревом. Он что-то внимательно изучал на самой обыкновенной с виду березе. Но вокруг нее висели обрывки лиан, валялись истоптанные листья. А гладкая серебристая кора на стволе была вся исцарапана, измочалена, местами содрана и распространяла терпкий запах.
– От меня не так легко отделаться, – еле переводя дух, сказал Мо. – Но не беспокойтесь. Я только скажу вам кое-что и больше не буду приставать.
Не глядя на него, старик приникает к стволу. Ноздри его расширяются, он впивает кисловатый аромат березового сока.
– Скажу вам чистую правду…
Мо споткнулся на полуслове и с трудом подавил желание признаться во всем, объяснить, что от того, как быстро срастется эта нога, зависят судьбы нескольких людей, в том числе его собственная.
Нет, он не может произнести перед этим бывшим зэком слово «судья», оно для него ненавистно, мучительно, оно подобно огню, мечу и рекам крови.
– Я десять лет изучал во Франции психоанализ, – продолжил он. – И предлагаю вам сделку: если вы за десять дней вылечите ногу девушки, я обучу вас всем тонкостям этой новой науки, которая произвела переворот в умах людей.
Первый раз за все время старик повернул к нему голову и смерил оценивающим взглядом.
– Фрейд, основатель этой науки, открыл тайную пружину мира.
