Мацуо Монро - Bang-bang
Я смотрю на Юрико, стоящую за спиной Такэо ко мне лицом. Я надеюсь увидеть в ее глазах сочувствие. Я хочу увидеть там сожаление. Я хочу найти там поддержку и сострадание.
Но она полирует ногти кусочком мягкой замши. Полирует ногти кусочком замши. Полирует ногти кусочком замши…
Вместе с Муцуми они делают величайшее дело своей жизни — приводят в порядок свои ногти. Может быть, они по-своему правы. Если никто не заслуживает того, чтобы быть спасенным, абсолютно все равно, что ты делаешь в данный конкретный момент своей жизни и чужой смерти.
При гарантированном отсутствии ответа на вопрос: «Зачем?» — все действия одинаково бессмысленны. И одинаково наполнены смыслом до краев.
— Подписывай, Котаро. Не думай, что ты особенный… Все умирают, ломая голову, почему так вышло.
И снова он прав. Я не особенный. Мои исключительные идеи, мои эксклюзивные желания, мои индивидуальные мечты, мои единственные и неповторимые надежды — ничто не отзовется эхом в вечности. Так же, как миллиарды чужих идей, желаний, мечтаний и надежд. Мои мозги вмиг лишатся своей индивидуальности и эксклюзивности, когда окажутся размазанными по стене.
Я постигаю смысл слова «никто».
Я чувствую запах Кролика. На этот раз он пришел за мной. Хрум-хрум! Эй, Кролик, я твоя мясная морковка…
— Ну? — Такэо подходит к столу и подталкивает ко мне стволом пистолета лист, испещренный иероглифами, и одноразовую ручку. — Давай не тяни.
— Правда, Котаро, — капризно выпячивает нижнюю губу Муцуми, — мы все устали. Подписывай быстрее…
Перед ней флакончики с лаком для ногтей. Синий, зеленый и красный. Высунув от усердия нежно-розовый кончик языка, она проводит кисточкой по ногтю большого пальца. Кисточка оставляет четкую красную полоску.
— Ты могла бы оторваться от своих поганых ногтей, когда говоришь мне это? — спрашиваю я.
— Какая разница, как я тебе это говорю? — она все-таки смотрит на меня.
— Ты сука, — говорю я. — Чокнутая сука-наркоманка.
— Что еще?
— Ты, — поворачиваюсь я к Такэо, — тоже псих. Чокнутый наемный убийца, пытающийся подвести мораль под свое дерьмовое занятие. Не очень изобретательно, кстати.
— Все сказал?
— Нет.
— Подписывай и ставь печать. Хватит болтать.
Я беру ручку и придвигаю бумагу.
В кино парень порвал бы к чертям бумажку и бросил клочки в лицо Такэо. Несколько секунд я борюсь с соблазном именно так и сделать.
Кто-то скажет, что так и надо сделать, что это сможет изменить ситуацию. Я отвечу: при отсутствии перспективы бессмертия изменяй свой хрен, парень. Истинный смысл отрицания не в возможности говорить «нет». А в отрицании самой возможности отрицания. Таким образом, абсолютное отрицание — полное отсутствие свободы. Или смерть. Смерть как отрицание бытия…
Если уж ты решил опротестовать решение Такэо, просто умри. Это и будет подлинным отрицанием того дерьма, которое он вытворяет. Так думаю я, машинально щелкая кнопкой шариковой ручки.
И все-таки инстинкт самосохранения, от которого невозможно избавиться путем экзистенциальных размышлений, заставляет меня сказать:
— А если я пошлю тебя в задницу с этой бумагой? Как тебе перспектива пролететь с выполнением заказа? Как тебе понравится крах твоих надежд на скорое завершение карьеры наемного убийцы?
Он молча подходит к Юрико и приставляет пистолет к ее виску. Та продолжает полировать ногти кусочком замши.
— А как тебе перспектива увидеть ее мозги у себя на брюках? — спрашивает Такэо.
— Ты для этого и таскал ее с собой? Просто нужен был заложник?
— Думай, как хочешь. Только недолго. Считать до трех я тоже не буду. Еще одна глупость из фильмов… Подписывай и ставь печать.
— Почему ты не хочешь отпустить нас с Юрико после того, как я подпишу эти чертовы бумаги? Зачем тебе меня убивать?
— Ничего личного, Ито-сан. Просто контракт есть контракт. Это бизнес, и все… У меня, знаешь ли, принцип — выполнять то, за что получил деньги. И послушай, — морщится он, — не порти впечатление о себе попытками выторговать несколько лет жизни. Ты казался мне хорошим парнем, так не превращайся в подобие своего братца.
— Тогда какого черта ты тянул время? Почему сразу не пристрелил меня? — это вопрос, ответ на который я знаю. Но сейчас каждое сказанное слово — не информация, а отвоеванная у вечности секунда.
— Во-первых, бумаги не были готовы. А во-вторых, я говорил тебе уже сотню раз — я не убиваю людей. Еще один принцип. Все мои клиенты уходят из жизни добровольно.
— Ага, — говорю.
— Ты и сам видел. Я ни в кого не стрелял, ни в кого не втыкал нож. Они добровольцы, Котаро, и нечего хмыкать.
— Я тоже должен буду пустить себе пулю в лоб? Ты этого от меня ждешь?
— Нет, конечно. С тобой вышла промашка. Форс-мажорные обстоятельства, если можно так выразиться. У меня, к сожалению, не осталось времени… Так что правило придется нарушить. Впервые, кстати… Ты вообще особенный случай. Я буду о тебе вспоминать. И Муцуми будет… Правда, Муцуми?
Она кивает, полируя ноготь.
— Ох, как это лестно…
Все мы когда-нибудь умрем. Нет смысла вести себя так, будто собрался жить вечно. Если пришло время — умри, вот и все, что ты можешь сделать. Умереть можно хорошим парнем и плохим парнем. Но в конечном счете, эти понятия перестают существовать вместе с тобой. Когда прекращается мозговая деятельность проблема выбора теряет актуальность.
Если он убьет сейчас Юрико, несколько минут я побуду плохим парнем. Если подпишу бумагу, несколько минут побуду хорошим парнем. В конце концов, я буду мертвым парнем. Не хорошим, не плохим, а просто мертвым. Вне категорий добра и зла. Вне каких бы то ни было категорий.
Любое мое действие будет верным. И любое мое действие будет ошибочным. Но только до тех пор, пока я жив. В смерти мы все становимся непогрешимыми. Есть к чему стремиться…
Кончик стержня, испачканный синими чернилами, зависает в двух сантиметрах от листа бумаги. И тут Такэо, присаживаясь на край стола, говорит:
— Не знаю, утешит ли это тебя… Но я все-таки скажу. Ты мне понравился, поэтому открою тебе одну маленькую тайну. Быть может, она как-то скрасит твои последние минуты. Я решил отойти от дел, закончить свою карьеру… Мы с Муцуми устали от такой жизни. Постоянные разъезды, постоянная нервотрепка… Пора подумать об уютном домике где-нибудь на берегу океана. Но для этого, как ты сам понимаешь, нужны деньги. Большие деньги… Вроде тех, которые получит твой брат после того, как ты подпишешь бумаги. Так вот, плохая новость — ты скоро умрешь. Но есть хорошая новость — после такого печального для тебя события я отправлюсь в Токио и навещу твоего брата. Он, кстати, сволочь. Мне даже немного жаль, что не ты заказал его, а он тебя. Если бы ты слышал, как он торговался…
Да. Для меня это, действительно, хорошая новость. Если, конечно, в подобной ситуации вообще можно говорить о хороших новостях.
Очень жаль, что я не увижу лицо Ясукадзу, когда к его башке приставят пистолет.
Сейчас это единственное, чего мне по-настоящему жаль.
И я вывожу на листе бумаги иероглифы, подтверждающие, что я ознакомлен и согласен со всем, что говорится в документе, что я подтверждаю все, что там сказано и не имею никаких возражений. Я подписываю смертный приговор себе и человеку, которого ненавижу больше, чем кого бы то ни было.
Муцуми с кисточкой в руке следит за тем, как стержень скользит по бумаге. Краем глаза я замечаю, что с кисточки срывает капля и падает на стол. Там, где она упала, вырастает крошечный зеленый холмик. Такэо сопит у меня за плечом, вчитываясь в то, что я пишу. Странно, что Юрико не подошла поглядеть, что и как. Ну да, понятно, маникюр важнее…
Перед тем, как поставить свою печать, я обвожу глазами комнату. Я знаю, что после того, как оттиск с фамилией появится на бумаге, счет моей жизни пойдет на секунды. Осознавать это очень странно. Как-то до конца не верится, если честно. Раз и все… Никаких тебе утренних новостей по радио.
Когда мой взгляд падает на окно, я подпрыгиваю на стуле. Оттуда на меня смотрит Кролик. Но вздрагиваю я не от этого. Как-то уже успел привыкнуть к нему… Шокирует то, что он здорово изменился в размерах. Теперь виден не один огромный глаз, а весь кролик целиком. Он размером с собаку. Стоит на задних лапах, совсем как пес, положив передние на подоконник с наружной стороны и заглядывает в комнату. Уши с черными кончиками прижаты к спине, а розовый нос уткнулся в стекло. Выглядит довольно забавно. Если бы не Такэо с пистолетом, стоящий рядом, я бы от души посмеялся…
Я думаю, что отгрызть голову для него теперь будет не так-то просто. Мясная морковка великовата для такой пасти. Одним «хрум!» дело не ограничится. Придется повозиться… А может, он стал вегетарианцем? Я подмигиваю ему, наплевав на то, что подумают мои знакомые психи. В ответ он подмигивает мне. Подмигивает так весело и дружелюбно, что мне вдруг становится легко и спокойно.
