Барбара Вайн - Черный мотылек

— Наверное, мне следует поговорить с вашей дочерью, — продолжала Урсула. — С дочерью, которая живет с вами. Не знаю имени…

— У меня две дочери, — ответила миссис Эади и запнулась на миг, но заставила себя продолжать. — Они со мной не живут. Сын один живет рядом, но не в этом доме. Одна моя дочь вышла замуж и теперь живет в Йорке, а другая… — снова пауза… — Она сестра.

— В каком смысле?

— Сестра. Монахиня.

Урсула закусила губу — как ни странно, эти слова почти рассмешили ее. Не часто такое услышишь. Но приступ веселья тут же прошел.

— Значит, с вами живет кто-то еще, какая-то молодая женщина, — настойчиво повторила она. — Вы кому-то… — она искала подходящее слово, — сдаете комнату? Отдаете внаем?

— Нет.

— Миссис Эади, моего мужа видели, когда он приходил сюда и открывал дверь своим ключом. Извините, мне тоже неловко, это стыдно, вы же понимаете. Простите. Мне очень жаль. Может, я ошибаюсь, я была бы рада ошибиться…

— Ничего страшного, — женщина сказала это тихо и спокойно, словно была уже недосягаема для светских правил и связанных с ними проблем и неловкостей. — Объясните, пожалуйста, чего вы хотите от меня, миссис… — она помолчала, вспоминая имя, — миссис Кэндлесс.

— Не знаю. Мне не следовало приходить.

— Когда вашего мужа видели здесь?

— Несколько дней назад, около недели. Во вторник утром.

— И он открывал дверь своим ключом?

Потом Урсула убедила себя, что искорки, вспыхнувшие в глазах собеседницы, ей просто померещились, поскольку миссис Эади спокойно и печально добавила:

— Меня не было дома, миссис Кэндлесс. Я лежала в больнице. Серьезно заболела.

— Мне жаль, — сказала Урсула.

— Я и сейчас больна, но не стоит вдаваться в подробности. Пока меня не было, мог зайти сын, но у него время есть только вечером, после работы. Ключ от дома я оставляла соседке, чтобы она кормила кошку и поливала цветы. Вероятно, ее муж тоже заходил.

— Как он выглядит?

— Высокий темноволосый мужчина лет сорока пяти. Его могли принять за вашего мужа?

Урсула кивнула:

— Да, наверное. Не знаю. — На ближайшем к ней снимке гибкий, очень красивый юноша позировал рядом с мотоциклом. — Это он? Это ваш сын?

Ей не следовало спрашивать. И зачем вообще она задала этот вопрос, если в дом заходил не Джеральд и не этот худенький мальчик, а неведомый сосед? Если минуту назад на лицо миссис Эади упал луч света, теперь оно омрачилось печалью, губы крепко сжались, будто удерживая всхлип. Она не сразу ответила:

— Это был мой сын. У меня было четверо сыновей, миссис Кэндлесс. Это Десмонд. Его… Его убили. Со мной рядом живет Джеймс, а Стивен, учитель, перебрался на другой конец Лондона.

— Убили? — повторила Урсула, не зная, как вести себя перед лицом неприкрытой скорби.

Миссис Эади поднялась:

— Я долго прятала фотографию в ящике, но теперь… Нет ничего страшнее, чем пережить своего ребенка. Это противоестественно. Но даже такое горе притупляется со временем. — Урсула впилась в ее лицо таким напряженным, почти жадным взглядом, что старуха, словно по обязанности, продолжала: — Вам это ни к чему. Это не имеет отношения к тому, зачем вы пришли. Десмонда убили, замучили насмерть. — Она стиснула руки и договорила: — Насмерть забили, вот как. — И добавила напряженно, однако до конца соблюдая этикет: — Я и так вас сильно задержала.

— Да-да, мне пора идти.

По измученному лицу расплывался болезненный румянец. Миссис Эади слишком разоткровенничалась и теперь сожалела об этом. Она попыталась закончить беседу на светской ноте:

— Давно, в Ипсвиче, я была знакома с людьми по фамилии Кэндлесс.

— Наверное, это родственники моего мужа. Он из тех краев. Всего доброго.

Как только дверь закрылась за ней, Урсула бросилась бежать. Ее увлек ритм бега, свобода быстрого движения, и, выскочив на Хейнолт-роуд, она совершила неслыханный поступок: сняла туфли и помчалась дальше по теплому тротуару в одних чулках. Люди оглядывались. Урсула бежала не разбирая дороги и разрывалась от ненависти к Дикки Парфитту, который чуть не разрушил ее жизнь.

Утром, завтракая с Сэмом, вместо этого случая она заговорила о дочерях, о том, что после смерти Джеральда они стали ближе друг другу, рассказала, как плакала в такси и Хоуп держала ее за руку.

— Почему вы не изменили ситуацию, когда они были маленькими? — удивился Сэм. — Как бы он заставил девочек полюбить его, а не вас, воспротивься вы этому?

— Я пыталась вмешаться, но, видимо, плохо пыталась. И у него было огромное преимущество перед другими отцами — он всегда находился дома. Что я могла сделать — силой оторвать от него Сару и Хоуп? Он никогда не оставлял нас наедине. Джеральд женился ради того, чтобы завести детей, просто и ясно. Он получил что хотел и не упустил ни капли их любви, радости, общения. Он забрал себе все.

— А без вас можно было обойтись?

— Еще как, только я не давала. Он был бы рад развестись и полностью завладеть детьми, но я не уходила. Возможно, я оставалась с ним только потому, что он мечтал о разводе.

Урсуле захотелось сходить в Британский музей. Сэм с трудом поверил, что она там ни разу не была, и согласился проводить ее, а потом пригласил на ланч. Она бы не стала дальше рассказывать о Джеральде, но Сэм проявлял неподдельный интерес и сочувствие к ее судьбе.

— Понимаете, у него больше ничего не было. Вся его жизнь сосредоточилась в дочерях.

— А работа? — напомнил Сэм.

— Да, еще работа. Не знаю, чем он больше дорожил, творчеством или детьми. Наверное, одинаково. Я думала, у него есть другая женщина, долгое время я была в этом уверена, а потом заподозрила, что не женщина, а мужчина. Теперь я так не считаю. Он сказал, что секс его не интересует, и я этому верю. Он мне никогда не изменял — и что с того?

— Да, физическую верность часто переоценивают.

Никогда в жизни Урсула не бывала столь откровенна, но Сэму Флемингу она рассказывала обо всем, или почти обо всем, словно недавно пробудившийся инстинкт подсказывал ей, что этому человеку можно довериться. Он слушал, а сам почти ничего не говорил, порой улыбался, слегка приподнимал брови. Не торопился с выводами. Ей не случалось прежде общаться с мужчиной, которому ее болтовня не надоедала.

Сэм отвез ее на вокзал на такси и заговорил о следующей встрече как о решенном деле. Свидание состоится непременно, вопрос лишь в том, где и когда.

— Возвращайтесь в Лондон. Вы говорили, ваша дочь приезжает домой на выходные. Пусть она подвезет вас, приедете в воскресенье вечером.

— Действительно, — сказала Урсула. — Почему нет? Не откажет же она мне.

— Вот и молодец, — похвалил Сэм.

Он вышел из такси вместе с Урсулой, поцеловал ей руку и тут же уехал. В поезде Урсула так и не раскрыла книгу, вспоминала, о чем они говорили с Сэмом, и чувствовала облегчение и какой-то непривычный покой оттого, что все ему рассказала. Он не раздражался, но и не лез с неискренним сочувствием. Ей запомнилась последняя фраза, которую она произнесла, выходя из ресторана:

— Трудно привыкнуть к мысли, что этому человеку ты попросту не нравишься.

Урсула прочла эти слова в одной из книг Джеральда, но не осознавала, насколько они верны, пока сама не произнесла их вслух. Вскоре после рождения Хоуп она убедилась, что Джеральд ее не любит. Это открытие сделало ее одинокой и ущербной: Джеральд не любит ее, он даже ее не хочет. Но еще долгие годы она цеплялась за мысль, что они с Джеральдом друзья. Так она и сказала Роджеру Паллинтеру. Они — равные партнеры. Урсула расшифровывала и перепечатывала рукописи Джеральда, занималась его доходами. Она до последнего пенса знала, сколько отчислений причитается с каждой книги, она вела переписку с бухгалтером, а с 1973 года, когда ввели НДС, составляла отчет для налоговой инспекции.

Обманывала себя. Пусть они с мужем не делят больше супружеское ложе, зато их объединяет нечто более важное — семья, дом, общие друзья, решения, которые нужно принимать в связи с воспитанием и образованием детей. А потом наступил день, когда Джеральд молчал угрюмее обычного. И когда вечером Урсула спросила, закончил ли он главу, есть ли ей работа на завтра, Джеральд — он что-то читал, не книгу, а журнал, возможно «Спектейтор» — нахмурился и, не глядя на жену, пренебрежительно отмахнулся от нее — оставь меня в покое, говорил этот жест, что пристала, долго еще тебя терпеть?

И тут она увидела так ясно, словно прочла надпись черным по белому: Джеральд не любит ее, она ему неприятна. Это хуже, чем ненависть, — спокойная, равнодушная нелюбовь, полное безразличие в сочетании с легким раздражением. Не трогай меня, оставь меня в покое, печатай мои книги, готовь мне еду и веди счета, а от меня ничего не жди.

Тогда-то она и ввела в обычай ежедневные прогулки вдоль моря. Миля в одну сторону, миля в другую, в дождь и снег, в туман и ясную погоду, прочь из его дома, подальше от его детей (правда, гуляла она днем, пока девочки были в школе), по бледному с черными полосами песку, глядя то на легкое колыхание воды, то на лунный пейзаж кратеров и дюн. Сначала на прогулках Урсула обдумывала, уйти или остаться. Новый закон облегчил развод, смягчил положение женщины. Она могла добиться опеки над детьми, а Джеральду пришлось бы их всех содержать.