Джон Фаулз - Червь
О: Я, ваша честь, хорошо не разобрал: она стояла, поворотившись в мою сторону, так что я и нос-то высунуть страшился. Что запомнилось, так это платье. Право, диковинное: всё как из серебра и не женское, а как будто мужское. Штаны да куртка. Ни плаща, ни накидки, ни шляпы, ни чепца — ничего.
В: Не было ли поблизости коня, слуги?
О: Нет, сэр. Одна как перст.
В: Какие чувства изображала её фигура?
О: Точно она кого поджидает, сэр.
В: Она не разговаривала?
О: Не заметил, сэр.
В: На каком удалении они от неё отстояли?
О: Шагов на тридцать — сорок, сэр.
В: Хороша она была?
О: Не разглядел, сэр. Между нами ведь было добрых четыре сотни шагов. Роста обыкновенного, сложения среднего. Лицом бледна, волосы чёрные и не убраны, не завиты, а распущены.
В: Можно ли было, глядя на эту картину, поверить, что это истомившаяся в разлуке возлюбленная приветствует долгожданного друга?
О: Какое там, сэр! И, что уже совсем странно, ни он, ни она долгое время не шевелились.
В: Не удалось ли вам разобрать выражение её лица? Улыбку, радость — ничего такого не заметили?
О: Больно уж было далеко, ваша честь.
В: Да точно ли то была женщина?
О: Точно, сэр. Мне тогда подумалось, не для побега ли она так обрядилась. В этаком платье путешествовать верхом самое милое дело. Вот только куда она коня подевала? Опять же, возьмите в соображение, что платье не простое, деревенщина какая-нибудь или конюший такое не носят. То ли богатая парча, то ли шёлк — словом, блистает как серебро.
В: Мне желательно узнать вот что. Встретятся ли в вашем повествовании ещё сведения об этой женщине?
О: А как же, сэр. Я потом покажу, что по делам её ей бы не в серебре ходить, а нарядиться чернее ночи.
В: Добро. Дойдём и до этого. Что было дальше?
О: Подбираться ближе мне было не с руки: укрыться не за чем. Стоит им оборотиться, тут-то меня и увидят. И порешил я податься назад: глядишь, и сыщу проход до края разлога, а там незаметно проберусь к какой-нибудь вершине над самой их головой. Сказано — сделано. Долго искал, очень долго. Одежду изодрал, руки исцарапал. Ох и местечко, я вам доложу! Белкой надо быть, чтобы там шастать. Наконец выбрался. И ведь правда: оказывается, над ложбиной есть утёс. Я — к нему. Спешу во все лопатки, а сам стараюсь быть не замеченным. А как достиг того места, под которым они, по моим прикидкам, стояли, так сорвал ветку и прикрыл лицо, а потом хлоп наземь, подполз на брюхе к самому краю и расположился повольготнее среди кустиков черники. Лежу себе точно на галёрке Дрюри-лейн и тех, внизу, вижу преотличнейшим образом — как ворону в сточной канаве или мышь в куче солода…
В: Что же вы замолчали?
О: Я молюсь, сэр. Молюсь, чтобы вы поверили тому, о чём я сейчас стану рассказывать. Вот я помянул театр, так этаких чудес ни в одном театре не найдёшь.
В: Прежде докажите, тогда поверю. Что дальше?
О: Если б солнце спину не пекло, если б от бега дух не занялся, я бы подумал, что лежу в постели и вижу сон.
В: Провал тебя возьми с твоими снами! Не тяни канитель, рассказывай.
О: Да уж придётся, сэр. На дальнем склоне я приметил большущую каменную глыбу с дом величиной, а у подножия её чёрную пещеру. С прежнего-то места мне её было не видать. Не иначе тут когда-то живали пастухи, потому что в стороне валялась сломанная ограда, из каких обыкновенно сооружают загоны, а возле пещеры чернело большое костровище. А ближе к моей скале пробегал ручеёк, кто-то ему русло землёй перегородил, так целое озерцо набежало. У самого озерца торчмя стоял высокий камень — не такая громадина, как в Стоунхендже, но уж никак не ниже человеческого роста. Как будто нарочно поставили, место пометить.
В: Овец там не было?
О: Нет, сэр. И немудрёно: вон и у меня на родине овцам до мая на таких пастбищах делать нечего. Да и не погонят их в такую даль, покамест не окрепли.
В: Вы видели Его Милость?
О: Как не видать, сэр. И Дика тоже видел. Они стояли возле камня ко мне спиной и глаз не сводили с пещеры, словно бы ждали, что оттуда кто-то покажется. От пещеры их отделяла сотня шагов.
В: А от вас?
О: Сотни две, сэр. Можно из мушкета достать.
В: Где была девица?
О: Тут же, у озерца, сэр. Раскинула на земле епанчу, опустилась на колени и умывалась. А потом утёрлась краем епанчи и замерла. Стоит на коленях и в воду таращится. А рядом — майский венок.
В: Что же четвёртая особа, виденная вами из разлога? Та, что была одета мужчиной?
О: А вот её нигде не было, сэр. Пропала. Я подумал — в пещеру удалилась, переодеться или ещё что. Его Милость повернулся, ступил несколько шагов, достал из кармана часы и открыл крышку. Эге, думаю, фитиль догорел, да порох отсырел. Знать, что-то не заладилось, он теряет терпение. Однако ж он стал расхаживать взад-вперёд этак спокойно и задумчиво; благо земля под ногами ровная и травка густая, хоть шары катай. Почитай три четверти часа расхаживал. А Дик всё пялится на пещеру, а Луиза так и сидит на травке. Со стороны посмотришь — все трое чужие друг другу люди, а что вместе сошлись, так по случайности.
В: Извольте излагать дело.
О: Стало быть, Его Милость походил-походил, достал опять часы и, как видно, рассудил, что час, которого он дожидается, пришёл. Тогда он приблизился к Дику и положил ему руку на плечо, как бы говоря: «Пора».
В: Который же, по вашему разумению, был час?
О: Примерно половина одиннадцатого, никак не больше. Подходит Его Милость к Луизе и что-то говорит, а та голову повесила — не хочет, видно, его приказание исполнять. Разговор меж ними идёт тихий, голоса до меня долетают, а слов не разобрать. Одно ясно: не по нутру ей то, что он велит. Не стерпел он такого упрямства, хвать её за руку и ведёт к Дику. Она, чтобы время протянуть, взяла епанчу и давай вертеть и так и этак, но он епанчу у неё вырвал и бросил у самого камня. А про венок позабыли — тот так и остался лежать на траве. Спохватился Его Милость и делает Дику знаки: пойди, мол, принеси. Тот сходил за венком, и Его Милость надел его на Луизу. Тогда Дик взял её за руку и поворотил лицом к пещере. И стоят они перед пещерой рука об руку, ровно жених с невестой перед алтарём. Так, не размыкая рук, и пошли к пещере, и Его Милость следом. А с чего бы такое шествие, поди угадай. Право, сэр, хоть сто лет живи, этаких чудес среди бела дня не увидишь. Но чудеса — это сначала, а потом стало твориться неладное. Луиза пошатнулась, оборотилась к Его Милости и бросилась на колени. Смотрит на него и будто молит о пощаде. Даже вроде бы слезами заливается — хоть в этом не поручусь: издалека не разглядишь. А тот как выхватит шпагу — и направил бедняжке в грудь: дескать, исполняй что сказано, если жизнь дорога.
В: Полно вздор молоть! Каков негодяй, на ходу сочиняет!
О: Честью клянусь, сэр! Стал бы я выдумывать небылицы, которым вы точно не поверите!
В: И вы готовы подтвердить, что он наставил на неё шпагу?
О: Как перед Богом.
В: Он что-нибудь произнёс?
О: Я не слыхал, сэр. Дик принудил её подняться, и они двинулись дальше, а Его Милость за ними. Шпагу хоть и опустил, но не убирает. А через несколько шагов вновь вскинул, точно боялся, что Луиза опять станет упираться. Так они достигли устья пещеры. И тут, сэр, новая странность, ещё почище. Прежде чем войти, Его Милость снял шляпу и прижал к груди, будто они вот-вот предстанут пред очи некой высокочтимой особы, в присутствии коей нельзя появляться иначе как обнажив голову… Не прогневайтесь, сэр, из песни слова не выкинешь. Вы сами велели рассказывать всё без утайки.
В: Как бы желая изъявить почтение? Вы это ясно видели?
О: Как вас вижу.
В: А потом?
О: Потом они вступили в пещеру, сэр. И больше не появлялись. А как прошло несколько времени — я бы успел до двадцати сосчитать — так из пещеры донёсся глухой женский крик. Негромкий, но слышный.
В: Голос девицы?
О: Её, сэр. Меня аж мороз продрал: ну, думаю, режут. Теперь-то могу сказать точно, что никакого убийства не случилось.
В: Велика ли была пещера?
О: С одного бока устье низкое, с другого просторное. Большая гружёная телега пройдёт без труда, ещё и место останется.
В: Вам не удалось обозреть внутренность пещеры?
О: Нет, сэр. Не глубже чем проникал солнечный свет. Дальше стояла тьма кромешная.
В: Не приметили вы внутри какую-либо фигуру или шевеление?
О: Ничего не видел, сэр. А смотрел хорошо, будьте благонадёжны. Ведь сколько часов прождал. А вокруг такая тишь, что поневоле усомнишься: не померещилось ли мне всё это. И тотчас понимаешь: нет, не померещилось. Вон она, епанча, возле камня брошена.
