Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
– Но я не могу понять, кого я люблю! – сердилась на отца Андрея Мальцева.
– Как не можешь? А дочь? – смеялся он.
– Дочь – это понятно.
– Так это и есть любовь. Любовь – это когда понятно. И это не обязательно плотская человеческая любовь. Плотская человеческая любовь – это лишь слабое отражение, эхо, если угодно. Или – приятная опция. Таковая аналогия даже уместней, если мы об отношениях между взрослыми половозрелыми людьми.
– Но мне непонятно! – чуть не топала ногой Татьяна Георгиевна. – Про мужиков.
– Раз непонятно, значит – никого и не любишь. Побудь одна. Побудь собой.
– Как я могу побыть одна? Как, если Муся – дочь Панина. Если я – начмед. У меня огромное количество ролей! Я – мама, врач, администратор, подруга, любовница… А кто я сама? Как мне разобраться?!
– Для начала – ты человек. И это всё для человека. А уж с кем ты спишь… Твои партнёры – не маленькие мальчики. И ты их к сексу не принуждаешь. Неужто ты пользуешься служебным положением, затаскивая в койку Денисова?! – делал шутовские «большие глаза» отец Андрей.
– Тьфу на тебя! Нет, конечно!
– Ты, Танька, заместила суть формой. Формами. Неплохими формами. Отменно сконструированными. Сшитыми по тебе. Все эти мужики – твои платья. Но ты ни с одним из них – не одно. Не едина.
– Я уже была едина. С Матвеем.
– Возможно, Бог и мир не дают вторых шансов, – покачивался в своём любимом кресле отец Андрей, стряхивая пепел в свою любимую, брендированную символикой ВДВ пепельницу.
– Это очень печально!
– Это не печально. Печально здесь разве то, что ты уже знаешь, что такое любовь. Ты знаешь, что такое, будучи вместе, быть собой. Но печаль – не тоска. Когда случится – если случится, – ты сразу поймёшь.
– Да, любовь – это когда понятно! – несколько саркастично повторила Татьяна Георгиевна. – Не слишком ты мне помог!
– А тебе и не надо помогать. Ты – молодая, красивая, здоровая. У тебя есть дочь.
– Но вот Оксана и Родин – они счастливы! И дети от разных браков им не мешают!
– Радуйся. А не завидуй. Дети – это вообще такое… Вырастут – и станут взрослые люди.
– Я радуюсь. И никогда я никому не завидовала.
– Врёшь.
– Ну, вру! Поймал.
– Хочешь, открою страшную тайну? – Отец Андрей наклонился к Мальцевой поближе.
– Валяй.
– Ты – вечный ребёнок. И никогда не вырастешь. И уже не надо мне напоминать, сколько тебе лет и какую должность ты занимаешь. Ты – вечный ребёнок, а Бог детям, в отличие от взрослых, даёт и вторые, и третьи шансы.
– Ага. Запудрил мозги, – рассмеялась Татьяна Георгиевна.
– На самом деле – дал знание о твоей натуре. Но можно и «запудрил мозги». Такова уж работа священника! – откинулся в кресле отец Андрей.
– Какова работа священника? – лукаво прищурилась Мальцева. – Разве не бубнить положенное в положенные дни, в положенной одёжке, в положенной церкви?
– Да. И это тоже. Как в армии. Есть форма. Есть устав. Иначе – беспорядок. И работа у священника тоже суть служба. Так и называется: служба. И задачи этой службы – помогать, охранять. Наставлять на путь истинный, не кадилом сверху угрожая, а проходя этот путь вместе с доверившимся тебе человеком. Хочешь ещё вина?
Все вместе они сейчас собирались крайне редко. Последний раз – на Мусины крестины. Ни Панин, ни Мальцева, ни Ельский, ни – тем более! – Святогорский, вообще никто, если честно, из их старой компании не был верующим. Настроения колебались от откровенного атеизма до умеренного агностицизма. Но Семён Ильич настоял, чтобы дочь крестили. Никто и не был против. Во-первых, традиция. Во-вторых, кто не за процветание страховых компаний – тот против прогресса и благоденствия. Крёстной матерью Марии Паниной стала Маргарита Андреевна. Крёстным отцом – Аркадий Петрович. Крестил, разумеется, отец Андрей. К другому Татьяна Георгиевна и не пошла бы. Вот единственный раз она его и видела «за работой», в положенных священнику одеждах и со всеми остальными плясками-ритуалами. Это было очень красиво. И даже величественно. И даже на некоторое время её успокоило. Позже она попросила отца Андрея молиться за упокой… как там положено говорить? – души раба Божьего Матвея. Долго собиралась. Никак не могла найти нужных слов. И наконец, краснея, еле выдавила такое своё желание. Он – спасибо ему! – только молча кивнул. И как-то странно на неё посмотрел. Впрочем, он всегда смотрел на всех совсем не так, как люди обыкновенно смотрят друг на друга.
Съёмочная группа опаздывала. Родин сердился. Хотя он немало знал о съёмочных группах. И потому уже сильно жалел, что согласился. Они с Оксаной могли бы прекрасно провести эту субботу. Взять своих девчонок, прокатиться к отцу Андрею в его деревенскую церквушку. Погонять в футбол, поболтать, заночевать у него. После общения с Андрюхой хотелось жить и любить. А теперь сиди, жди. Когда приедут те, кому заняться нечем. Пока в Мухосранске, как и прежде, работать некому. «ЭКО в СССР», блин!
Группа опоздала на два с половиной часа. Настроение было ни к чёрту. Дверь открыла Оксана – она же и вела телефонные переговоры с мало того опоздавшей, так ещё и заблудившейся съёмочной группой! Хотя Родин выслал им и схему проезда, и чёткие ориентиры вплоть до описания неповторимого околоподъездного ландшафта.
– Да нам никто ничего не передавал! – развела руками тощенькая девочка.
– А разве не вы со мной по телефону разговаривали? – удивился Родин. Голос у этой девочки был точно такой же, как и у девочки телефонной.
– Нет, конечно! – возмутилась она. – Я – корреспондент! – Мхатовская пауза. – А Регина у нас ассистент.
– Корреспондента? – съязвила Засоскина.
– Ассистент редактора, – всерьёз разъяснила девочка-корреспондент, не скушав юмора.
– Ах, ну раз редактора!.. Это же совсем другое дело! – Оксана не желала сбавлять градус иронии. – Куда же редактору без ассистента.
– Куда ставить аппаратуру? – буркнул оператор, при котором было два мальчонки-бронеподростка. Хотя, казалось бы, что там таскать? Камера. Тренога. Светящиеся ленты на рамках. Всё очень лёгкое и мобильное.
– А это ваши ассистенты? – уточнила Поцелуева.
Оператор ответом не удостоил.
– Опоздали-то чего?! Да ещё и настолько?!
Оператор мрачно кивнул в сторону тощей корреспондентки.
– Во-первых, я просто тупо проспала! – улыбнулась она. – А во-вторых, у меня трое детей! Пока я няньке дозвонилась. Пока та, королева, пришла!..
– Я же за неделю с вами договаривался! – взвыл Сергей Станиславович. – Неужели нельзя было будильник завести. Или ваша ассистент редактора вам и время не передала?! Чёрт с вами! Давайте покончим с этим быстрее! Хотя я уже сказал вашей девочке – не знаю уж, кому-чему у вас там ассистирующей, – что рассказывать об ЭКО в СССР, это всё равно что обсуждать способы заваривать чай в допетровской Руси!
Наконец оператор сам расставил всё своё немудрёное оборудование, пообещав Оксане (с которой они неожиданно сдружились, потому что он явно неодобрительно относился и к ассистентам, что к своим, что к редакционным, и к тощей корреспонденточке), что пыли – точнее, разводов от попытки её стереть – на экране видно не будет. Родин намотал на шею шарфик, воткнулся в кресло и переменил несколько поз «в объектив», нисколько последнего не стесняясь. Оператор выразил своё одобрение и восхищение. Родин скромно умолчал о том, где он приобрёл подобные навыки [69]. Два бронеюноши мрачно стояли, ничего не делая, а после и вовсе удалились на кухню пить кофе. Оказалось, что при съёмочной группе есть ещё и шофёр! Узнав об этом, Оксана немедленно затребовала его в дом. Человеку очень даже может быть пи-пи охота. И кофию откушать. Он, в отличие от двух совершенно непонятных молодых людей, таки работал – рулил.
– То есть, вот вы двое, шофёр, оператор, корреспондент – пятеро! Пять человек заняты в деле, с которым совершенно спокойно справился бы один оператор! Потому что корреспондент ваша – это ой!
Корреспондент действительно была «ой!», тут с Поцелуевой не поспоришь.
– Эммм… Уммм… – Немного пожевав, помэкав, поукав и покрутив в руках мятые бумажки, корреспондент бодро начала: – С вами передача «Хроники советского сбыта», и сегодня с нами заведующий отделением репродукции патологии…
