Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2002
Прямо на продолжении Кузнецкого поселяется Паша Антипов — «в комнате, которую Лара сама приискала и сняла ему у тихих квартирохозяев в новоотстроенном доме по Камергерскому, близ Художественного театра». Это там «Лара любила разговаривать в полумраке при зажженных свечах». Когда в один святочный вечер «во льду оконного стекла на уровне свечи стал протаивать черный глазок», по Камергерскому проехали в извозчичьих санках Живаго и Тоня Громеко, открывая в себе чувство друг к другу, и Юрий, обратив внимание на скважину в окне, прошептал «начало чего-то смутного»: «Свеча горела на столе. Свеча горела…»
Это скрещение судеб в свете свечи значит скрещение в Камергерском двух миров. Ибо как Лара Неглинному Верху, Тоня Громеко принадлежит Арбату. Но и Лара тяготеет к границе ареалов — Тверской улице. Сам Живаго представляется скрещением этих миров, коль скоро ему выпадет любить обеих женщин.
Действительно, та же комната в Камергерском станет последней для Живаго. «Комната обращена была на юг. Она двумя окнами выходила на противоположные театру крыши, за которыми сзади, высоко над Охотным, стояло летнее солнце…» То есть подразумевается один из домов на стороне театра. В конце романа, зайдя на Камергерский по старой памяти, Лара найдет в той же комнате гроб и в нем Живаго.
ЭпилогКинематограф. Новые опыты продления московской мифологии часто пространственно и смыслово точны, и чем точнее, тем они успешнее.
Неравная любовь интеллигента и торговки пирожками в фильме «Военно-полевой роман» берет начало у лотка на Театральной площади.
Неравная в чиновном смысле любовь «Служебного романа» протекает в департаменте, подъезд которого выходит на Кузнецкий Мост, угол Петровки (дом № 6/5). Правда, крыша департамента отъезжает за Тверскую, поскольку это крыша дома Нирнзее (Большой Гнездниковский, № 10).
Окуджава. В песне «Часовые любви» Булат Окуджава разметил пространство московского любовного мифа следующим образом. Часовые стоят на Смоленской и Волхонке, не спят — у Никитских и на Неглинной, идут — по Петровке и по Арбату.
Мы уже понимаем, какие древние межи диктуют эту разметку. Неглинная, Петровка и Арбат принадлежат адресу Опричного двора. Тогда любовный миф, по Окуджаве, остается арбатским. Но сам он разумел, конечно, улицы Петровку и Неглинную.
Москва суммирует Кузнецкий Мост с Арбатом в единый ареал любви.
Леонид Шейнин
Полуторамесячная столица — Шлотбурх
Шейнин Леонид Борисович — юрист. Родился в 1930 году. Окончил Московский университет. Сотрудник Академии труда и социальных отношений. Автор книги «Петербург и российский меркантилизм» (1997).
Про Москву говорят, что «она не сразу строилась». Справедливо это и по отношению к Петербургу — городу, для которого не сразу подобрали не только имя, но и место. Так, известно, что при закладке Петербурга (первоначально Питербурха) Петр I намеревался построить его в дельте Невы на Васильевском острове, но вскоре отказался от своего замысла по причине природных опасностей и невзгод. В половодье остров подвергался затоплению, а когда по Неве шел лед или же происходил ледостав, сообщение острова с сушей прерывалось. Поэтому ядром застройки была в конце концов выбрана Адмиралтейская сторона (южная часть дельты) на левом берегу Невы, куда со временем подошла дорога от Новгорода.
Первоначальное имя нового города было Петрополь. Это видно как из посланий самого Петра, так и некоторых его сотрудников. Так, в письме к жмудскому старосте Григорию Огинскому от 13 июля 1703 года царь пометил место отправки «Петрополь»[2]. Уникальное название нового города, заложенного Петром, — «Питерпол(ь)», употребил Б. Голицын в своем письме к Петру от 17 августа 1703 года[3].
Ленинградский исследователь С. П. Луппов высказал мысль, что место для будущей столицы Петр приглядывал сначала вообще не на материке, а в Финском заливе, на острове Котлин — там, где располагается современный Кронштадт. Были составлены даже планы будущих городских кварталов[4]. Вполне возможно, что строительство Кронштадтской крепости было связано именно с этим планом Петра. В сочетании с Петропавловской крепостью в устье Невы оба этих укрепления надежно защищали вновь приобретенные Россией земли, обеспечивавшие ей выход к судоходному Балтийскому морю.
К мысли о строительстве Петербурга при Петропавловской крепости, заложенной в середине мая 1703 года, Петр пришел не сразу. И на это были свои обстоятельства. По крайней мере полтора месяца он квартировал в отобранном у шведов в мае 1703 года укреплении Ниеншанц[5] (что-то вроде «Невского редута» на шведском языке), располагавшемся при впадении в Неву ее правого притока — Большой Охты (ныне — в черте Петербурга). Это известно по ряду его писем и распоряжений, в которых он указывал место своего пребывания. Менее известно, что он переименовал Ниеншанц. В своих посланиях Петр называл его Шлотбургом (Шлотбурхом). Впрочем, ряд писем он помечал Шлютельбургом, под которым можно понимать Шлиссельбург[6].
«Шлотбург» надо сопоставить со «Шлиссельбургом», в который Петр переименовал взятую им в 1702 году шведскую крепость в истоке Невы — Нотебург (русский «Орешек»). В переводе с голландского Шлиссельбург можно представить как «Ключ-город» — ключ к Неве и к Балтийскому побережью. Соответственно Шлотбург (Слотбург — на современном голландском языке) означал «Замбок-город», то есть преграду, запирающую вход в Неву с Балтики. Петр «повысил» ранг Невского укрепления, назвав его городом (бургом). Но дело не ограничилось переименованием. По некоторым сведениям, сразу же после взятия Ниеншанца там начались работы по его действительной перестройке в город (крепость). Что касается топонимических изысканий царя, то они были не просто игрой ума; они отражали представления о назначении той территории, которую Петр приобрел силой оружия. Но вот вопрос: думал ли Петр о переносе столицы во вновь завоеванный край? А если думал, то когда его предположения приобрели законченную форму?
В исторической литературе приводилось письмо Петра с олонецкой верфи Меншикову в Петербург от 28 сентября 1704 года, где он сообщает, что скоро «в столицу чаем быть»[7]. Можно думать, однако, что план перенесения столицы из Москвы во вновь завоеванный край существовал еще в 1703 году, то есть в тот же год, когда был основан Петербург. Это видно из письма Г. Ф. Долгорукова, находившегося в то время в Польше в Люблине (для связи с союзником Петра Августом II), российскому дипломату, своему шефу Ф. А. Головину, который находился при Петре. Долгоруков должен был заручиться поддержкой Англии и Голландии при заключении скорого (как тогда надеялись) мира со Швецией. В письме от 27 июня 1703 года Долгоруков доложил, что он информировал посланников Англии, Голландии, а также поляков о том, что «вся Ингрия и немалая часть Корелии» завоевана Петром, что ему же принадлежит дельта Невы, где на взморье с бою он взял два шведских военных судна. Далее Долгоруков преувеличивал успехи русских, когда писал, что царь «немалую крепость взял и порт на Балтийском море, в котором уже 12 фрегатов воинских обретаетца, что на каждом по 24 пушки». О помянутой крепости он сообщал своим партнерам так: «…для лучшего фортофикования той крепости 15 тысяч работных людей обретаютца при добрых инженерах», причем именно там царь может заложить «свою монаршескую резиденцию, чего ради его государство лутше будет иметь с их [Англией и Голландией] государствы торги и корреспонденцию (курсив мой. — Л. Ш.)». Таким образом, в мае — июне 1703 года велись работы не только по укреплению Шлотбурга, но и по (возможному) превращению его в постоянную резиденцию царя.
Вместе с тем Долгоруков, видимо, не твердо разбирался в происшедших переименованиях шведских крепостей. Он пишет о «Шлотбурхе», иногда называя его «Шлотенбурхом»[8]. О неоднозначном звучании и написании этих мест сотрудниками Петра можно судить по письму к последнему Андрея Виниуса, который адресовался в «Слотенбурх»[9].
Ниеншанц был не столько крепостью, сколько укреплением. При нем находилась стоянка многочисленных судов (баркасов) типа «река — море», поскольку там собирались экспортные грузы со всего бассейна Невы, в том числе российского происхождения, находившие затем выход в Балтийское море. С моря он был подкреплен шведским военным флотом, так что безопасность торговых судов обеспечивалась и с суши, и с моря. У Петра же своего военного флота не было (хотя он сразу приступил к его созданию). Пребывание его даже в укрепленном Шлотбурге-Ниеншанце не давало гарантии от нападения шведов с моря. Надо думать, что именно по этой причине, по зрелом размышлении, он решил строить еще одну крепость (Петропавловскую) в устье Невы, вокруг которой и вырос впоследствии Питербурх, а затем Санкт-Петербург — город в честь Святого Петра, небесного покровителя царя.
